Владимир Петров - Яловые сапоги Страница 4

Словом, все было здорово. Лишь одно беспокоило Даню: сколько он ни смотрел, ни приглядывался, им ни разу не попался ни один знакомый мальчишка. Можно представить, какое впечатление произвел бы на них Даня, рука об руку гуляющий со старшим лейтенантом, запросто пьющий с ним газировку и на равных выбирающий спиннинги в витрине магазина!

Но ребят, к сожалению, не было. Наверно, с утра вся Родькина ватага опять отправилась на Гренадерский мыс добывать мидии. Или скорее всего ушли на баркасах на Песчаную банку.

Самые потрясающие события развернулись в тире. Они чуть было не прошли мимо, но Даня нарочно остановился и будто бы стал перешнуровывать ботинок. Тут Леонид Кузьмич заметил вывеску и предложил пострелять.

Они стреляли целый час и простреляли только один рубль! Если бы Дане кто-нибудь рассказал, он ни за что не поверил бы — такого не бывает. А с ними вот случилось.

Сначала Леонид Кузьмич взял зарядов на рубль: пятнадцать пуль для призовой стрельбы — себе, а пять оставшихся отдал Дане. Конечно, Даня свои сразу же просадил в «молоко», а Леонид Кузьмич все пятнадцать положил в «яблочко» и получил приз — детский надувной спасательный круг в виде глазастого гуся. Круг этот им обоим был ни к чему: они умели плавать, и тогда служитель тира предложил обменять его на новые заряды. Они согласились и стали палить без всякой экономии — у Дани в кармане лежала целая горсть этих пуль с кисточкой.

А Леонид Кузьмич опять заработал приз: керамическую вазу с полиэтиленовой розой. Вазу они тоже решили обменять и продолжали стрельбу, пока аж не надоело. Все, кто был в тире, их хвалили и смеялись, а усатый служитель, кисло улыбаясь, говорил, что «это похоже на сказку про белого бычка». Но какая там сказка, когда они за час получили три приза, а у Дани от азарта по спине текли ручейки пота!

Когда они выходили, Даню у самых дверей кто-то дернул за рукав.

— Данька, привет!

Это был Сашка Литвинов, сын завуча, в общем-то парнишка ничего, только заносчивый. Он имел второй спортивный разряд по гимнастике, очень гордился этим, но держался в стороне от ребячьих ватаг. Ему приходилось много тренироваться.

— Здорово, — сказал Даня и по глазам Сашки понял, что тот станет сейчас просить денег взаймы — копеек двадцать, чтобы пострелять. Денег у Дани не было, зато в кармане еще осталось немного пуль. — Держи. Тут девять штук.

Саша взял пули, сказал спасибо и спросил, кивнув на стоящего в дверях Леонида Кузьмича.

— Отец приехал?

— Отец, — небрежно сказал Даня. — В краткосрочный отпуск.

Литвинов восхищенно прищелкнул языком, показал большой палец: «Во какой у тебя отец!» — и побежал к барьеру.

Слепящий свет на улице словно отрезвил Даню: только тут он сообразил, что минуту назад сделал непоправимое, соврав Сашке насчет Леонида Кузьмича. Что же он наделал! Ведь завтра это станет известно всей школе, его начнут расспрашивать, поздравлять (нашелся отец!), а когда все выяснится, станут смеяться над ним. Надо бы сейчас же вернуться и объяснить Сашке все. Сказать, что просто натрепался и не стоит это принимать всерьез.

— Ты куда? — остановил его Леонид Кузьмич. — Забыл что-нибудь?

— Да, понимаете… Надо поговорить с дружком. Кое-что сказать…

— Ты же с ним только что говорил! Да к нему сейчас и не пробиться: видишь, какая толпа у барьера. Пошли, пошли, Даня. Завтра в школе увидишь и поговоришь.

Леонид Кузьмич взял его за руку, и они зашагали по бульвару, усыпанному желтыми кленовыми листьями. Теперь его рука показалась не широкой и теплой, как утром, а сухой, твердой и цепкой, сильной рукой, из которой вряд ли удастся вырвать свою. Об этом, пожалуй, не стоило и думать.

В большой комнате, где спал Леонид Кузьмич, пробило двенадцать. Прошло уже два часа, как Даня лег. Он ворочался на своем жестком диване и не мог уснуть. Он думал о прошедшем дне, о завтрашнем разговоре с Сашкой Литвиновым и о том, что Сашка наверняка станет ломаться, набивать цену и потребует за свое молчание что-нибудь: например, кошелек с секретным замком или щербатую греческую амфору-консерву, которая есть только у Дани.

Дане нисколько не жалко ни кошелька, ни амфоры. Но ему было обидно. И самое страшное, непонятное состояло в том, что ведь, в сущности, никто ему слова не сказал плохого. Наоборот, он сам сказал всего лишь слово, которым поставил себя в такое дурацкое положение.

Он думал о том, что знает теперь многое, чего не знают другие ребята. Он вдруг понял, что человеческий мир, оказывается, делится на людей «родных» и «неродных». И те отдельно, и другие отдельно, как, например, во время юнармейской игры, когда школьную дружину разбивают на «синих» и «красных». Но там, если очень захочешь и если хорошенько попросить старшую пионервожатую, можно из одних перейти в другие. А здесь это просто невозможно. И если ты попытаешься сам причислить себя к другим, перейти из «одних» в «другие», то обидишь себя и других, да еще сделаешься посмешищем.

Зачем и кто придумал такое несправедливое разделение? Пусть бы все люди были одинаковые, чтобы можно было с любым пойти погулять, называть отцом, братом или сестрой, каждого, кого захочешь. Тогда не было бы таких, как Родька, который вечно хвастается своим отцом — капитаном буксира и приводит старшего брата на помощь всякий раз, когда надо кого-нибудь поколотить.

А что, если не просить Сашку, не унижаться перед ним, а завтра утром по-честному поговорить с дядей Леней? Выбрать момент, когда не будет рядом бабушки (ну, скажем, у рукомойника), и рассказать ему все. Он умный и добрый человек. Да, но ведь получится, что Даня напрашивается к нему в сыновья… А собственный сын — это тебе не канарейка и даже не бульдог: за него надо расписываться в школьном дневнике, а если уедешь, посылать денежные переводы. Зачем это нужно Леониду Кузьмичу? Да он, в конце концов, если пожелает, может завести себе настоящего сына. А вот попробуй приобрести отца!

Конечно, Леонид Кузьмич его внимательно выслушает, в затруднении почешет переносицу и… придумает какой-нибудь предлог, чтобы не брать его с собой на Северный Урал. Ну, например, скажет, что у Дани нет своих яловых сапог — кто же ходит по таежным горам в сандалиях?

Трудно человеку, если нет у него настоящего друга — не с кем посоветоваться… Даня перебрал в уме всех знакомых ребят и с огорчением понял, что ни один из них не подходит на роль советчика. Вот разве только Сема Мамонтов из шестого класса «Б», Данин сосед. Он не раз заступался за Даню и, хотя был сильнее и старше, превосходства своего перед Даней никогда не подчеркивал. Но и он не годился в советчики: слишком нерешительный человек. Будет жевать губами, тянуть свое обычное «надо подумать», «надо посмотреть»… А когда тут думать, если завтра с утра Сашка принесет в класс сногсшибательную новость, напишет ее на доске, как делает свои объявления пионервожатая Соня: «Вним! Даня нашел отца!» Ужас, что произойдет!

Надо пораньше прийти в школу, перехватить Сашку, решительно объясниться с ним — вот что надо сделать.

Спал Даня беспокойно, и ему снились такие же беспокойные сны, короткие, как мультфильмы. Он все время что-нибудь терял, и, когда бросался на поиски, опять терял что-нибудь другое: то берет, то шариковую авторучку, то портфель со всеми тетрадями и книжками. В конце концов Даня понял, что потери эти неспроста: кто-то идет за ним и все «организует». А рассмотреть этого человека Даня никак не мог, потому что не мог обернуться — не поворачивалась шея. Она была такой же тяжелой и чужой, какой казалась в прошлом году запечатанная в гипс сломанная левая рука.

Утром Даня проснулся с головной болью, шея у него действительно не поворачивалась: словно накрепко заклинило. Охая, бабушка растирала шею немецким «Випрококсом» со змеиным ядом, которым, говорят, спортсмены перед соревнованиями массируют свои мышцы и которым бабушка спасалась от суставного ревматизма. Однако Дане «Випрококс» не помог. От него только пекло шею, как от осиного укуса.

Леонид Кузьмич посоветовал Дане совсем не ходить сегодня в школу, а вызвать доктора и получить освобождение по состоянию здоровья. Но Даня с ужасом покосился на него, схватил портфель и пулей вылетел на крыльцо; ему нельзя было даже опаздывать! Ни в коем случае!

В школу он прибежал за полчаса до начала уроков. Коридоры были пустынны, и по ним гуляли сквозняки. Только некрасивые отличницы из старших классов уже торчали у треснувшего трюмо в раздевалке и ожесточенно скребли волосы алюминиевыми расческами.

Даня разделся и прикинул: где бы лучше стать? У колонны в вестибюле нельзя — тут сплошные сквозняки, а у него и так «заклинило» шею. Лучше постоять в углу между раздевалкой и туалетом. Здесь на него никто не обратит внимания.

Прошло десять, пятнадцать минут — Даня поглядывал на круглые электрические часы, а Сашки Литвинова все не было. Не появлялся и завуч Викентий Андреевич, Сашкин отец. Даня начал уже беспокоиться: а не прошли ли они в другую дверь? Однако других дверей в школе не было, Даня отлично знал это. Да и стоять надоело: к нему все время приставали с расспросами: чего стоишь и почему перевязана шея?