Владимир Петров - Горечь таежных ягод Страница 4

Масюков отвернулся от окна, вяло улыбнулся.

— Все подшучиваешь… Неуместно. Дело-то ведь очень серьезное. Понимаю.

— Я говорю вполне серьезно, Коля. Вот тебе аргументы. Старшим надо назначить человека, знающего туда дорогу. Это раз. Обязательно офицера. Это два. Ну и, кроме того, я особенно заинтересован в поиске: на вертолете летел мой ефрейтор Варенников. Ты же знаешь?

Тихонова с Варенниковым связывала большая дружба. Оба были фанатично влюблены в технику, оба заядлые рыбаки и шахматисты. В полковых приказах не раз отмечали рационализаторские новинки «фирмы Тихонов — Варенников и Кº», как шутливо называли их сослуживцы.

— Тебе нельзя идти, — сказал Масюков. — Кто будет монтировать схему генератора?

— Ты. Я ведь уже начал. Все расчеты сделал. Теперь осталось только паять да кое-какие замеры провести. Ты вполне это сделаешь с сержантами Вороновым и Долоберидзе. Правда, придется эту ночку не поспать.

Масюков ожесточенно потер лоб, взъерошил соломенные брови, походил еще по комнате, похожий чем-то на задиристого петуха.

— Ладно! Быть посему. Теперь давай обмозгуем состав поисковой группы.

Вертолет горел. С обломленными лопастями винта, с обрубленной стрелой стабилизатора, помятый и бесформенный, он напоминал автомашину, упавшую с крутого откоса. Струйки фиолетового дыма выползали откуда-то снизу, из-под фюзеляжа.

Звук падения был глухим, парной туман тут же поглотил его, заглушил негромкое эхо. И сразу же наступила в тайге тишина. Потом послышались металлические удары, сначала несмелые, потом более яростные, и наконец с треском вылетела аварийная дверца. Из нее высунулась измазанная голова Худякова. Он протиснулся в люк крупными плечами, спрыгнул на землю. Торопливо протер слезящиеся глаза, крикнул:

— Давай быстрее!

Вторым выскочил лейтенант, вытирая ладонью разбитую щеку. Вслед за ним вылетели вещмешок, чемодан, два бумажных почтовых пакета, потом показалось испуганно-озабоченное лицо ефрейтора. Он пытался вылезти из вертолета, не выпуская из рук ящик-футляр. Едкий дым белесыми клубами уже прорвался из люка. Худяков помог солдату выбраться, сердито дернул за рукав лейтенанта.

— Бежим, какого черта! Сейчас бак взорвется!

И, прихрамывая, поковылял вниз, к берегу реки. Солдат, тяжело дыша, пятясь задом, волочил мешок с почтой.

Лейтенант отнял руку, с ужасом взглянул на окровавленную ладонь и сразу словно очнулся.

— Эй, техник! Стой! Стой, тебе говорят! — в два прыжка догнал Худякова.

— А капитан? Где капитан?

Тот обернулся, страдальчески морща разбитый лоб, махнул рукой в сторону горевшей машины.

— Там… Мотором придавило… Я пытался вытащить — не смог. Ему уже все равно ничем не помочь…

Зло сплюнув, лейтенант бросился обратно, на бегу снимая тужурку. Борттехник что-то кричал ему, но он с ходу нырнул в клубящийся зев аварийного люка. Ефрейтор, оставив мешок, оторопело огляделся и, сообразив, в чем дело, тоже побежал к вертолету.

— Тьфу… — выругался техник и тоже заковылял к месту аварии.

Белкина лейтенант вытащил, когда фюзеляж уже горел ярким оранжевым пламенем. Вдвоем с ефрейтором они едва успели оттащить капитана на несколько метров, как сзади грохнул взрыв. Упругая горячая волна швырнула их на землю и покатила вниз по косогору.

Борттехник Худяков минут двадцать оттаскивал их, почти потерявших сознание, под гигантскую пихту, где было сухо, мягко пружинил толстый многолетний настил желтых иголок.

Белкин был жив. Худяков это понял, как только поднял его на руки там, в кустах таволожника, после взрыва — капитан глухо и протяжно застонал.

Сейчас техник сидел перед ним на корточках, прикладывая ко лбу мокрый платок, звал настойчиво, голосом, в котором были и жалость, и радость одновременно.

— Командир… командир… командир!

Белкин открыл глаза, хотел что-то сказать, но закашлялся, отхаркивая кровью, — вся правая сторона груди была у него смята. Увидев рядом с Худяковым осунувшееся лицо лейтенанта-пассажира, слабо улыбнулся.

— Не сердишься на меня, лейтенант?

— Не сержусь, — ответил тот без улыбки.

— Фамилию твою забыл… Привалов?

— Прибылов. Михаил Прибылов.

— Тезка… Видишь, вышло к лучшему, что не взяли твою жену. — Капитан помолчал, и в его глазах, темных от постоянной боли, мелькнула искорка радости. — Понимаешь, на Зойку она похожа.

Рядом на камень валун осторожно пристроился ефрейтор. Несмотря на поцарапанную физиономию, он выглядел свежо и бодро. Пожалуй, ему повезло больше всех — он почти не пострадал при аварии. Это смущало его, и он будто чувствовал виноватым себя перед офицерами, особенно перед капитаном.

— Может, воды принести? — Ефрейтор подергал лейтенанта за обгоревший рукав. Тот недовольно отмахнулся: не надо.

Белкин лежал с закрытыми глазами. Дышал медленно, редко, и каждый вздох отражался в мучительной и горькой складке губ.

На лбу капитана розовели, вспухали слабые струйки крови из глубоких порезов.

— Может, вот этим заклеить? — неуверенно предложил ефрейтор, показывая моток синей изоляционной ленты. — Целлофановая лента. Лучше любого пластыря. Я вот залатал себе. Очень хорошо. — Он показал на своей щеке синий крестик заклеенного пореза.

Ему никто не ответил, никто не взглянул даже, не повернул головы в его сторону. Он был еще слишком молод, этот ефрейтор, и не умел молчать в трудные минуты. В минуты, когда кажется, что слова приносят облегчение, но когда на самом деле они излишни. Он просто не понимал этого.

— Да… Плохо дело… — Ефрейтор пригорюнился на камне, уткнув подбородок в колени.

— Да замолчи… — не выдержал Прибылов. — Раскаркался…

Белкин попросил, чтобы ему приподняли голову. Худяков мигом наломал пихтовых веток, положил их в изголовье, дал капитану попить из фляги. Минуту спустя Белкин почувствовал себя лучше, в глазах его появился живой блеск.

— Главное, без паники, — сказал он. — Ну я, понятно, выбыл из строя. Значит, кто теперь у нас командир?

— Я за командира, — сухо сказал Прибылов.

Белкин удивленно прищурился, потом покосился на своего борттехника. Тот как-то уж слишком поспешно кивнул в знак согласия и тут же отвел взгляд.

— Ясно, — сказал Белкин. — Значит, полный ажур. Начинать надо с ночевки. Костер, ужин и все такое прочее. Ночь проведем здесь. А утром будет видно. Как говорят, утро вечера мудренее.

— А с утра двинемся к нам, в Верховье, — подал голос ефрейтор Варенников. — Соорудим носилки — и в путь. Тут не так уж далеко: километров семьдесят.

— Нет, — сказал Прибылов. — Пойдем вниз по реке, на плоскогорье, там будем ждать вертолет. Я уверен: нас будут искать, а здесь, в ущелье, никто не найдет.

— Почему на плоскогорье? — неуверенно спросил Худяков.

Лейтенант резко повернулся к нему:

— Надо спасать человека…

Ночь упала в ущелье внезапно. Почти без перехода белесая мгла налилась чернотой, в которой растворились очертания осин, молодой пихтач с еще дымившимся остовом вертолета, темнота подступила к самому костру.

По-прежнему моросил холодный мелкий дождь. Под пихтой было сухо, но мокрый валежник в костре горел плохо, шипел и дымил.

— Варенников, — тихо позвал Белкин. — Накрой-ка, друг, мешок с почтой лапником. Чтобы не промок.

Ефрейтор отложил в сторону вещмешок, в котором что-то разыскивал, поерошил жесткие волосы, стряхнул с них хвоинки (пилотку свою он потерял).

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Варенников наломал у соседнего дерева охапку лапника и аккуратно накрыл коричневый пакет.

— Товарищ капитан, а товарищ капитан. У меня вот в мешке медикаменты отыскались. Бесалол и кальцекс. Ну, бесалол не годится, а кальцекс я месяц назад принимал, когда простудился. Хорошо действует для усиления энергии организма. Может, примете?

Белкин усмехнулся, благодарно прикрыл глаза: какой славный парень! Солдат понял это по-своему, обрадованно кинулся к «сидору», но его остановил суховатый голос Прибылова:

— Варенников, не отвлекай раненого. Я тебе чем велел заниматься?..

Белкин прикрыл глаза, попытался представить лицо жены и не смог: виделось нечто расплывчатое, неопределенное. То глубокие, ясные Зойкины глаза, то мочка уха, то мягкий завиток волос у виска. Он никогда не мог припомнить, представить Зойкино лицо. Это было странно, потому что он знал и помнил каждую морщинку, каждую ее родинку.

Когда он вернулся из длительной командировки, у нее был неловкий, виноватый вид. Чудачка… Ему не за что винить ее, он уверен в этом. Интересно, что же ведет человека к другому, когда уходит любовь?.. Доброта, душевная щедрость?

Это из «неучетного». Из того, что бывает у человека, из того, что часто не замечают, не учитывают другие люди, самой жизнью приученные к поверхностной, скоропалительной арифметике. А «неучетное» обычно лежит глубоко, подспудно и появляется на свет божий редко, при крайней необходимости.