Трифон Иосифов - Браконьеры Страница 5

Потом я стал замечать, что Марина как-то странно ведет себя со мной. Прошло не так уж много времени, и я наконец понял причины наших «случайных» встреч в окрестностях базы и ее настойчивого стремления поговорить со мной наедине, неважно о чем — о чем угодно. Однажды я возвращался после своего обычного обхода и увидел ее — она купалась в Златинице совершенно нагишом. У меня не было сил отвести глаза от ее длинных, высоких бедер, смуглой кожи и груди с торчащими розовыми сосками. Я стоял как громом пораженный. Она видела меня, я ждал ее смущения, что ли, но она откинула назад длинные черные волосы и тихо улыбнулась. Страшное существо, просто-таки дьяволица… Все в ней трепетало и звенело, как натянутая — вот-вот лопнет — струна…

На другой день после моего позорного бегства с реки Марина стала проявлять заметный интерес к Митьо — улыбнется ему, а на меня поглядит сквозь ресницы насмешливо, даже с издевкой, и сердце у меня замрет, а потом сорвется куда-то. В общем, я очень быстро разобрался в том, что не только Митьо, но и все остальные ребята из охраны (за исключением, конечно, Дяко, который намного старше нас всех) с ума посходили из-за этой дьяволицы. Если говорить откровенно, это открытие меня огорчило, вернее, вызвало раздражение. Не то что я, например, почувствовал уколы ревности — такого не было — или я бы не мог преодолеть преграду между нами, которую сам же создал, а просто мне подумалось, что свалить замужнюю женщину — это не что иное, как грязный браконьерский номер. А Митьо, как видно, совсем другого сорта тип. Он не страдает никакими интеллигентскими комплексами, в интимных вопросах прям и лишен стыда, и, конечно же, стоит ей чуть ослабить вожжи, как он запросто завернет ей юбку.

Марина дождалась, пока собаки насытились, взяла лохань и молча пошла к базе. Мне показалось, что она хотела о чем-то спросить меня, но не решилась. И я хотел задать ей один вопрос, очень-очень важный вопрос, я мусолил его внутренне так и сяк, вертел на языке, но так и не решился произнести вслух, потому что меня пугал ее возможный ответ.

В общем, я швырнул сигарету в снег и двинулся вслед за ней. Первой моей заботой было отнести рюкзак и узел наверх к себе в комнату. Тут светло, тепло — и пусто. Так пусто, что просто в ушах звенит. Комната убрана, проветрена, печку разожгли, видимо, еще час назад. И так как уборщица не приходила сегодня на работу, значит, все это сделала Марина. Я сто раз говорил ей, что не нуждаюсь в ее заботах, но где-то в глубине души я не мог не признаться себе, что мне это приятно. Надя никогда не интересовалась, ел я или нет, что на мне надето, есть ли у меня чистая рубашка. Она вечно была занята какими-то своими проблемами и проявляла по-настоящему внимание ко мне только в постели. Она была нежной, родной, покорной, и я был счастлив этим. А в будни я привык сам о себе заботиться, и это меня совсем не тяготило. Наверно, поэтому я всегда стремился к идеальному порядку — чтобы каждая вещь была на месте и все сделано как следует. Надя называла меня педантом и раздражалась, когда я пытался как-то поддержать хоть видимость порядка в нашей сумбурной жизни. Как было не понять, что это не педантизм, а самая обыкновенная привычка, приобретенная за долгие годы детского дома, а потом казармы и студенческого общежития…

Наша уборщица, например, могла довести меня до бешенства своей неряшливостью. Она вообще немного не в себе, у нее редкие волосы, птичий нос, усохшая грудь, большой живот и тонкие, как прутья, ноги. Единственная причина, по которой мы терпим ее, — это ее трое детей. Дяко рассказывал, что муж ее подался куда-то несколько лет назад и от него ни слуху ни духу. Она приходит на базу, убирает две канцелярии, столовую и мою комнату, а потом относит в Дубравец почту — если она есть. И самое гнусное, что у этого несчастного, замордованного, полоумного существа любовь с Василом. Когда и как он успел свалить ее, черт их знает, но летом я случайно увидел, как они любились в густых зарослях бузины — в ста метрах от базы. Васил пыхтел, как перегруженный локомотив, уборщица верещала, как коза, а вокруг на траве белели разбросанные письма, отчеты, документы… Я никогда не видел со стороны, как это происходит меж людьми, и в ужасе бежал прочь. А потом узнал от Дяко и других, что Васил не пропускает и этих разнузданных толстозадых сельчанок, которые летом нанимаются к нам косить и копнить сено. Вот с той поры я возненавидел его страшно. Иногда мелькнет где-то его пьяная рожа, и меня просто трясет от одной мысли о том, что этот негодяй мог поставить рядом Марину с ее свежим, прекрасным, как изваяние, телом и эту изъеденную жизнью и годами полубезумную бабу с вздутыми синими венами на ногах…

Я швырнул одежду в гардероб, вынул из рюкзака завернутый пакет, развернул его и медленно разложил на столе шкуры, нож, патроны. Так. Проведем небольшой психологический эксперимент. Он не так уж оригинален, но все-таки надо попробовать.

Переодеваюсь, беру халат и спускаюсь на первый этаж. Становлюсь под горячий душ, стою под ним целую вечность и чувствую, как из меня выходит и вместе с потоками воды стекает прочь поглощенный за весь день холод. И когда становится совсем жарко, выключаю душ и гляжу в зеркало. На меня тупо смотрит оттуда весьма знакомый тип с мрачным небритым лицом, мокрыми волосами и приплюснутым носом. Собственная физиономия кажется мне до ужаса противной, и я едва удерживаюсь, чтобы не плюнуть в свое отражение. Ну ничего, сейчас причешусь и побреюсь (а я люблю бриться после горячего душа) и снова почувствую уважение к собственной персоне. А иначе невозможно — так ведь и до ипохондрии дойти легко! И тогда останется плюхнуться снова в ванну и резануть себе этой самой бритвой вены. Трагическая смерть Бояна Борова! Человек, отомстивший своей смертью всему миру! Боже мой, какая чепуха… Я все-таки люблю жить, я сросся с ней, с этой единственной проклятой изумительной жизнью, и никакая сила — я знаю — не может вырвать меня из круга…

Насвистывая, старательно снимаю с лица колючую щетину и с удовольствием проверяю гладкость кожи на щеках. Все в порядке. Одновременно с тем, как мое лицо очищается и снова приобретает обычный сносный вид, я чувствую, как внутри растет желание немедленно, сейчас же увидеть людей, у которых нет ничего общего с базой, с моей чертовой профессией, даже со мной лично. В последнее время желание податься куда-нибудь — куда глаза глядят — все чаще обуревает меня и невыносимо, настойчиво мучает — ну как зубная боль. И тогда мне остро не хватает шумной толпы в большом городе, детского крика у школы, набитых до отказа ресторанов, в конце концов мне даже хочется основательно нагрузиться, после чего почувствовать себя виноватым и немедленно отмыть свою отягощенную совесть. Нет, конечно же, я не собираюсь реветь, как школьница, но если откровенно — нервы мои на пределе. Если бы не сегодняшняя удача, я бы решил в понедельник явиться к шефу и положить ему на стол заявление. Потом напялить на себя нечто сугубо модное, набить карманы деньгами и двинуть куда-нибудь — например, на какой-нибудь шикарный курорт, где всякого товару — в том числе и бабья — пруд пруди… Ну а теперь, конечно же, ни о каком бегстве и речи быть не может — есть тайник и патроны для итальянского карабина, и, пока я не выужу из них всего, что мне нужно, я не сделаю отсюда ни шагу!

Через десять минут я вхожу в столовую, гладко выбритый и прибранный — как стиляга.

Марина ошалело глядит на меня. Она наверняка решила, что я сейчас заведу джип и ринусь в город. После расставания с Надей я ни разу еще не садился за руль.

— Ну что ты уставилась на меня? Дай поесть что-нибудь эдакое — царское! Беги наверх и возьми из буфета бутылку виски — из шефского фонда! Устроим сегодня вечером праздник! Если хочешь, соорудим и бар. А что, мы хуже других, что ли? Ты вот представь себе, что у тебя появилась возможность взлететь и подняться — ну, скажем, на семь километров вверх. И что ты оттуда увидишь? Проклятый Предел, Чистило и рожу своего мужа? Ну скажи, разве тебе не хочется увидеть огни, море огней — города, улицы, светящиеся рекламы, окна, витрины?.. И там миллионы людей живут своей жизнью и плюют на то, что мы двое гнием тут. Разве не так? А раз так — беги за бутылкой! И никакой второсортной ракии, слышишь? Будем пить виски за счет любимого шефа!

Марина продолжала смотреть на меня, проглотив язык от изумления, потом всплеснула руками и засмеялась:

— Ты, случайно, не слетел с катушек?

— Пока нет, но все может быть. Кроме того, у меня есть железный повод! Как узнаешь, в чем дело, сама голову потеряешь!

Та невольно схватилась за голову, расхохоталась и побежала на кухню. Через минуту передо мной на столе стояла «царская» еда: огромная миска тушеной фасоли и тарелка с солеными огурчиками. А Марина лихо повернулась и ринулась бегом на второй этаж. Я набросился с голоду на горячую вкусную фасоль, но при этом ни на секунду меня не покидала мысль о том, что вот сейчас я произведу «тонкий психологический эксперимент», выложу ей про нож и патроны, и как она к этому отнесется?..