Диана Виньковецкая - Горб Аполлона: Три повести Страница 5

Он сидит опустошённый, больной, заблудший, встаёт и ходит взад и вперёд по комнате, и я уже не задаю ему вопрос о театре. Можно ли понять, почему он не поставил тут, в Бостоне, никакого спектакля?! Я знаю его ответ, я знаю, как он изощрённо изобретал всяческие предлоги для ничегонеделания. Театральное представление из эмигрантской публики он для себя не рассматривал, презирая эмигрантов,… «они, как мандавошки!» И чем Голливуд не сборище эмигрантов? «Почему бы тебе не создать обычный «эмигрантский» театр, такой как ты поставил по приезде в Лос–Анджелесе?» — иногда спрашивала я Игоря. Во время визита в Бостон директора Русского института Джона Боулта, рассматривавшего возможности создать русский театр, я представила ему Димента — вот, мол, есть и руководитель. Как Игорь был возмущён! Чего только он не наговорил мне! Как я могу такое предлагать ему! Такую низкую позицию, так унижать его. «Да если только я захочу, то сто театров всего мира примут мои услуги! Королевские театры меня хотят, а ты тут со своими…» и употребил неприличное выражение. Как он одержим своей тенью и вредит сам себе!

Сейчас я хочу в памяти восстановить те воспоминания, над которыми можно посмеяться, успокоить его совесть.

Вот иллюстрации Игоря к сказке «Чёрная курица» Погорельского. Маленький мальчик в таинственном царстве среди высоких деревьев, гигантской травы и вычурных замков. Золотая паутина опоясывает траву. Гигантские муравьи и мухи с пушистыми лапками среди лопухов, вьюнов, осоки. Вот крапива и подорожник, на котором сидит голубая, переливающая всеми цветами стрекоза. Мир отношений. Картины как травяная копия жизни.

— Я нарисовал их ещё в институте и они послужили мне входным билетом при поступлении на высшие режиссёрские курсы, — говорит Игорь, глядя на эти фантастические картинки.

— Твой рассказ я несколько раз сама пересказывала, добавляя свои подробности, и выросла целая легенда о твоём поступлении.

В те времена, когда ещё везде был тон страх, перемешанный с блатом и коррупцией, вдруг за год до поступления Игоря на московские курсы кинорежиссеров и сценаристов немного разгребли тайные ходы проникновения в эти привилегированные кино— режиссёрские слои, и открылись маленькие лазейки для простых и бедных талантливых людей. Предварительная запись на сдачу экзаменов проходила под девизом — от каждой республики по представителю, от каждой национальности по половинке, исключая одну. Каждый поступающий должен был представить готовый фильм или подтверждение своей знаменитости на поприще театра и кино. Игоря не хотели подпускать к сдаче экзаменов по разным причинам: у него не было ни фильма, ни требуемой знаменитости, а по вопросу национальности он годился только в зубные техники. И когда он пришёл с документами, то секретарша сказала, что у них уже записано более шестисот знаменитостей, и соответственно… идите в другое место. Игорь красоты был неописуемой и знал, чем пронять хорошенькую секретаршу. Он ей сказал, что неужели она не узнаёт его или она не смотрела спектакль…, который он поставил в театре «Эрмитаж», основанном ещё Екатериной Второй. «Сейчас я достану газету с отзывами». «Но у вас нет кинофильма?!» «Почему нет?» «Есть у меня кинофильм. По сказке «Чёрная Курица» Погребинского. Вы не знаете о чём? Как мальчик спас чёрную курицу, оказавшуюся волшебницей, и она выполняла его желания. Будьте моей волшебницей! Исполните моё одно желание запишите меня в список поступающих!» И он был приписан к списку поступающих под номером шестьсот первым. Однако ведь фильма‑то нет! Всю неделю до предварительного собеседования он вместе со своими поклонницами и друзьями рисовал иллюстрации–декорации к сказке «Чёрная Курица». Нарисовано было бесчисленное количество роскошных картинок, из которых были сделаны слайды, которые он и принёс на собеседование.

— Покажите ваш фильм?

— Фильма в обычном смысле у меня нет, но у меня есть необычное зрелище, похожее на фильм. — Ответил Игорь. В приёмной комиссий раздались голоса, что они не хотят смотреть «необычные зрелища», а хотят обычный фильм. Кто‑то уже встал и собрался уходить, но тут председатель комиссии, кажется, Роллан Быков, сказал, что уж раз собрались, так давайте посмотрим, что нам покажет этот молодой человек. Игорь заранее достал проектор и стал быстро демонстрировать слайды, со своими комментариями. Получилось что‑то вроде мультфильма — рисованный фильм, прямо как первый фильм Диснея «Пляска мертвецов». Он фантазировал и очаровывал слушателей.

После просмотра «фильма» представитель студии юношеских фильмов решительным голосом сказал, что будет рекомендовать Димента на высшие режиссёрские курсы от своей студии. Игорь был допущен до экзаменов. Когда же он сдал все экзамены, включая сценарий, монтаж, то нужно было пройти самый главный — открытое собеседование, на котором тебе должны задавать устные вопросы любого содержания и ставить оценку за каждый ответ. Этот экзамен был главным препоном для проникновения нежелательных лиц. Слабым местом Игоря было его неарийское происхождение, а как было хорошо известно, именно таких людей и не желали принимать. Приёмная комиссия получила «намёк» на устном экзамене придерживаться принципов национального единства, т. е. «заваливать» не подходящих под эти великорусские идеалы.

Игорь, естественно, знал об этом заранее и подготовился к вопросам: «Почему вы хотите создавать фильмы для детей, ведь у вас нет ни семьи, ни детей?» Наш герой разразился импровизацией и устроил представление: «У меня очень рано начали накапливаться впечатления о несправедливости. И хотя у меня нет детей, но я сам был маленьким еврейским мальчиком, обездоленным от рождения. (В те времена слово «еврей» вслух при народе не произносили.) После войны я остался сиротой, моя мать умерла в блокаду, у отца появилась другая семья, я был одинокий, заброшенный и голодный. Мой зеленоватый цвет лица оттого, что я голодал. Я убежал из дома и скитался по городу, никому не нужный. Потом меня приютила тётка, сестра моей матери… Мои сверстники не хотели играть со мной, я был плохо одет, меня дразнили «жидёнком», я часто плакал, мне было больно. Я чувствовал, будто мир объединился против меня. От моего безрадостного детства осталась боль, и в своих фильмах я буду показывать трагедию детей, которых обижают». В течение своего монолога он то возвышал, то понижал голос, жестикулировал и прерывисто дышал, а в конце красивым движением смахнул слезу и слегка опустил голову. Вместе с ним заплакали все члены комиссии, растроганные его речью. Его приняли. Конечно, он преувеличил свои детские впечатления, но победил.

Добрались мы и до снимков красавиц. Фотография красавицы Лили. Редко можно видеть такую совершенную красоту. Безупречно правильные черты лица с необыкновенно большими темно–фиолетовыми глазами. Она была его возлюбленной какое‑то время. Я спросила:

— Откуда она у тебя появилась? Я только помню, как я пришла домой к нам в квартиру на Гражданке, вошла в большую комнату и увидела неописуемую красавицу, сидевшую у окна. Вы с Яшей разговаривали, а она молча сидела, нет, она не сидела, она находилась в пространстве, положив ногу на ногу. Я замерла, потрясённая такой неземной красотой. Эта была одна из совершенных женских красавиц, которую я живьём встретила впервые. Я не говорю о всех хорошеньких миловидных, просто красивых, я говорю о совершенной, первозданной красоте. Я навсегда запомнила её лицо жемчужно–матового цвета, выписанную шею, руки. Видишь, мы даже сохранили её фотографию, хотя я её совсем не знала. Ты быстро тогда уехал в Америку, я только мельком видела её на твоих проводах и больше никогда не встречала. Такого же совершенства красоту мы с Яшей ещё раз встретили в Италии, увидев возлюбленную продюсера Кристальди, которая была эфиопского происхождения, шоколадная красавица с именем Нура. Но больше мне не припоминается такого сильного потрясения совершенной женской красотой, как тогда Лилиной. Что с ней?

— Я встретил её в Самарканде, где снимал документальный фильм об изразцах и рисунках мечетей Шах–Зинда, она шла по площади Регистан около раззолоченной арки и была одета в синее–небесное платье, цвет которого оттенял белый нежный цвет её кожи, сверкали плечи, темные волосы вились локонами и были подвязаны серебристо–прозрачным жгутом. Я остановился и разинул рот. Она оглянулась. Я крикнул: «Околдован! Какая красавица! Благоговею!» — На его лице промелькнула милая, лукавая улыбка, какой дано не было у него видно.

— Как долго ты ей благоговейно поклонялся?!

— Я не могу долго отдаваться чувству к одной женщине. Я не могу забыть обо всех других, мне хочется быть со всеми. Моя семья — это все… женщины, мне хочется, чтобы они мне все служили. Чем больше глаз вокруг, тем больше можно в них купаться.