Эльмира Нетесова - Чужая боль Страница 6

— Вечером, да под соловьиную трель, даже ворона за орла примут. По себе убедился. Эх-х, будь я помоложе! А то ушли годы. Теперь уж весна не греет. Минуло мое время.

— А у меня и не наступало. Даже не погулял хорошенько. И вспомнить нечего, — пожалел себя Сашка.

— Наверстаешь, не велика потеря!

— А все ж обидно, сравнений маловато, — признался Санька.

— В той деревне их с избытком будет.

— Да, но где там работать стану?

— Ты же теперь еще и дорожник. А эта проблема в любой деревне — настоящая головная боль. И для своего дядьки ты сущий клад. Я как сказал ему, кем на зоне пашешь, он, бедолага, аж зашелся. И одно слово твердил:

— Беру!

— О чем еще говорить? Условия, конечно, предоставит самые лучшие. Ты у него в дефиците будешь. И платить станут хорошо, если себя в деле проявишь.

— Да уж я постараюсь от души, — пообещал Сашка и тут же взял у Киселева адрес и телефон дядьки.

На душе у человека соловьи без весны запели. Три дня ушли на оформление документов и полный расчет. Санька взял адреса у всех зэков бригады, пообещал каждому непременно писать, сообщать о себе все подробно. А на прощание договорились навещать друг друга по освобождении. Они были уверены, что все их мечты сбудутся. Ведь вот и к ним сквозь решетку заглянуло солнце правды.

Сашка уходил из зоны без оглядки. Еще в бараке простился со всеми за руку, услышал множество добрых пожеланий и напутствий:

— Дай Бог, чтоб сюда не возвращался никогда.

— До встречи на воле!

— Не верь бабам!

— Пусть тебе попадется хорошая жена, чтоб ты с нею до конца прожил счастливо! — пожелал бригадир.

— Детишек тебе побольше. С десяток Мальцев, да дюжину девчонок, чтоб до старости любили и берегли! — желал Иваныч.

— Окрестись. Пусть Бог тебя всегда видит и бережет. А с бабами не спеши, стерегись, от них одни беды! Баба — это ворота в зону, помни о том. И не верь ни единой, — говорили зэки наперебой.

Впрочем, прощались они с Васей и Степой, с Леней и Пашкой, с Андреем. Все они уезжали из зоны в одном автобусе, какой ожидал их за воротами, уже на свободе.

Как ждали они ее, сколько мечтали, как выйдут на волю, покинув зону навсегда.

Казалось, этот день будет особенным, самым светлым и солнечным. А он выдался дождливым и пасмурным. Ветер пронизывал насквозь, и люди не шли, а бегом понеслись к воротам. Они не торопясь открылись. Мужики вскочили в автобус, волоча с собой чемоданы с хлипкими пожитками. Их поставили на проходе, а сами сели поближе к окнам. Вот и воля. Она, едва автобус тронулся, замелькала тающим снегом, первыми лужами, грязными, осевшими сугробами.

— А у нас в деревне уже сады цветут, коров в стадо гоняют, ребятня уже в речке плескается, а старики на завалинках греются. Там уже тепло, — улыбался Вася, мечтательно глядя вперед, он с нетерпеньем ждал встречу со своей деревней, по какой соскучился до слез.

А ведь все время хотелось человеку куда-нибудь вырваться из нее, из этой корявой глухомани, повидать разные города. Пожить в них, наслаждаясь цивилизацией и культурой. Как же посмеялась над ним коварная судьба! Теперь человеку мечталось скорее попасть в родную глухомань, где мог на радостях обцеловать каждую коровью морду, погладить всякую блохатую дворнягу, часами сидеть у сирени и слушать пенье соловьев, щебет ласточек, слушать негромкий, но такой родной голос деревни…

Сашка сидел напряженно, задумался о своем. Как встретят его жена и дочь? Пустят ли в квартиру, а может, и дверь не откроют, увидев его «в глазке».

— Время меняет всех и не всегда к лучшему, — вспомнилась пословица бригадира. Там, в бараке, многие разучились мечтать, от того чаще других болели.

— Будут ли они дома, хоть кто-нибудь, чтоб было кому открыть дверь. А то буду стоять на лестничной площадке и ждать… Мимо соседи пойдут, утопят в вопросах:

— Вернулся? Так быстро?

— Чего это раньше времени отпустили?

— Видать, даже оттудова выгнали, — шикнет какая-нибудь старуха.

— Ты, Сашок, не переживай! Если с бабой не помиришься, садись на поезд и прямиком ко мне. Как самрго дорогого гостя встречу. Лучшим другом назову, — успокаивал Вася.

— Вася, мне б скорей дочку увидеть. А уж там решу. Сам пойми, кажется, целый век ее не видел. Ведь единственная она у меня, другого ребенка не будет.

— Не хнычь, Санька, было б желание, полдеревни пацанов на свет пустишь! — ободряли мужики.

Вот и дом. Автобус остановился прямо у подъезда. Сашка вышел, неуверенно поднялся на этаж, позвонил в дверь, с замиранием сердца ждал, когда ему откроют.

Вот и шаги послышались, его рассматривали в глазок и, наверное, не узнали.

— Кто там? — послышалось из-за двери.

— Это я, Александр! — сдерживал дрожь в голосе, и тут же изнутри щелкнул ключ.

— Проходи! — посторонилась Ленка, пропуская Сашку. Едва он переступил порог, баба закрыла дверь от любопытных соседских глаз. Пока человек раздевался, Лена заглянула в спальню, сказала тихо:

— Аня, отец вернулся. Вставай.

Сашка едва снял куртку, дочка ураганом пролетела в зал, повисла на шее:

— Папка! Ты дома! Какое счастье! — прижалась всем тельцем.

— Милый, родной, я так скучала по тебе и все время ждала, звала тебя. И ты услышал. Как это здорово! — повисла на шее и никак не отпускала.

Сашка взял ее на руки, внес в зал.

— Подожди малость. Я тебе что-то привез, — хотел усадить дочку в кресло, но та заупрямилась:

— Ничего не надо! Ты дома! Я так долго тебя ждала. Даже Боженьку просила, чтоб вернул. И он услышал. А значит, я счастливая и ты меня помнил. Знаешь, сколько писем тебе написала, целую сумку!

— От чего ж не послала ни одного?

— Мамка сказала, что ее получки не хватит на конверты, — сердито глянула на мать.

— Дай их сюда! — попросил Сашка. Дочка приволокла пухлую сумку.

— И это все мне? — изумился человек.

— Кому же еще? — удивилась Анютка.

Сашка взял несколько, наугад, развернул первое:

— Папочка, родной, самый лучший на свете, я так скучаю по тебе. Если б знал как плохо мне без тебя. Я все время жду у окна. Когда мамка спит, выхожу на балкон и смотрю вниз, Жду, когда ты пойдешь. Но тебя все нету. А мне без тебя совсем плохо. Никто не гладит по голове, не говорит мне Анюта, не жалеет и не любит. Нет солнца в нашем окне. Один дождик и снег, потому, холодно. Когда ты вернешься? Мне не надо кукол и конфет. Я больше ничего не буду выпрашивать. Лишь бы ты не уходил и был с нами. Я буду слушаться тебя во всем. Мне совсем плохо одной, как в плохой сказке… Приезжай скорее, мой самый родной. Целую, твоя Аня.

— Эх-х, Ленка! Хоть бы одно такое письмо отправила! Оно мне дорогим подарком стало бы! Как я ждал! Ты и это отняла из-за своей жадности! — упрекнул бабу запоздало.

— Иди поешь, попей чай, — выглянула баба из кухни, сделав вид, что не расслышала упрек.

— Я уже позавтракал, — отозвался глухо.

— Мы еще не ели, побудь с нами за одним столом, как раньше, — попросила Ленка.

— Как раньше уже ничего не будет. Я приехал ненадолго. Мне скоро снова в дорогу.

— Тогда надо поговорить. Или тебе не о чем, и некогда? — предложила обидчиво.

— Поговорить нужно. Для того пришел, — шагнул на кухню. Анька сразу влезла на колени.

Сашка глянул на Ленку в упор. Заметил, как резко изменилась она за время его отсутствия. Ссутулилась, постарела, похудела и потускнела, на лице сетка мелких морщин появилась, в волосах седина означилась и вся баба словно увядший цветок, смотрелась жалкой, болезненной.

— Что это с тобой? Так состарилась, будто на зоне отбыла с десяток лет. Настоящей старушкой стала, — не выдержал Сашка.

— Нам уже не по двадцать лет. Возраст свое берет. Глянь на себя. Тоже не красавец. Весь в морщинах, тусклый, усохший. Куда что делось?

— А мужику о выставке не думать. В нем другое ценится. Мне стоит помыться и побриться, снова человеком стану. Тебе это не поможет. Вся рожа на авоську похожая, — язвил человек и наслаждался, видя, как нервничает баба.

— Ну, ладно, успокойся. Я не за тем появился, чтоб делать тебе больно. Давай поговорим о другом, более важном. Но я сначала отдам дочке все, что ей привез, пусть порадуется, — снял Аньку с колен и внес в зал облезлый чемодан, с каким вернулся из зоны. Сашка достал из него пакет фруктов, конфет и несколько кукол. Отдал дочке.

— Это все мое? — удивилась девчушка.

— Конечно! Для тебя привез.

— Мне давно столько не покупали, — глянула с упреком на мать, та молча опустила голову.

— Эх, Анька, глупая ты совсем, — повернулась к Сашке и словно, оправдываясь, заговорила:

— Меня с кондитерской уволили. Нашли в сумке несколько пирожных. На другой день за ворота выкинули. Да еще с оглаской и позором. Я долго не могла нигде устроиться. А жить надо, — вздохнула баба тяжело.

— Что ж хахаль не помог?