Владимир Петров - Дознание Страница 8

«А что, убедительно», — с уважением подумал Хабалов, прислушиваясь к глуховатому голосу, к тому, как говорит Сизиков, веско и точно дозируя по смыслу и словам каждую фразу. Никаких лишних эмоций, ничего личного — именно это, наверное, и создает впечатление объективности. Словно четкий командирский доклад: вот вам обстановка, а уж решайте вы.

Впрочем, тут есть и противоречие: признавая и свою долю вины, можно ли обо всем этом говорить столь бесстрастно?

— Он в гостях у тебя бывает?

— Чуть не каждый вечер. Он ведь холостяк. Общежитие ему, надо полагать, давно опостылело, лейтенантская компания не подходит. Вот он и коротает вечера то в казарме с солдатами, то у меня. Все-таки тянет к семейному очагу.

— Чаи гоняете? — усмехнулся Хабалов, сразу вспомнив варенья и компоты Анны Никитичны.

— Не без этого. Только он все больше с пацанами занимается. Целый арсенал им оборудовал, как говорится, от клинка до ракеты. Ребятишки, они народ воинственный. Сам, поди, знаешь, у тебя ведь тоже сын?

— Сын. Третий год музыкой мучается. Жена по вечерам водит в студию при Доме офицеров.

— Это сейчас модно.

— Кому мода, а детям слезы.

Хабалов на миг представил картину, показавшуюся ему забавной: Леша Ламанов, кряхтя, лазает на четвереньках по полу детской комнаты, оборудуя по всем правилам оперативного искусства какой-нибудь «чапаевский лагерь»…

— А почему он не женится?

— Не знаю, — пожал плечами Сизиков. — Сам он говорить об этом не любит. А между тем из него получился бы идеальный муж: по засолам и вареньям он правая рука у Анны Никитичны.

— Странно… — Хабалов в раздумье грыз сигаретный фильтр. — Уже несколько лет капитан Ламанов — командир отличной батареи и известен в части как передовой офицер… А теперь, оказывается, что он топчется на месте?

— Да. Это мое мнение.

Тут в самый раз стоило поставить вопрос: а кто в этом виноват? И Дмитрий Иванович Сизиков, не задумываясь, наверняка ответил бы: виноват сам Ламанов.

В наступившей минутной паузе звонко щелкнул динамик на столе, и они оба вздрогнули от неожиданности. В динамике зашуршало, будто кто-то кинул пригоршню гвоздей на жестяной противень.

— Товарищ майор! Докладывает дежурная по КПП сержант Соломонова. Прибыла ремонтно-подъемная группа капитана Ламанова.

— Хорошо, — сказал Сизиков. — Полюбуемся на них.

Телевизионный экран в углу кабинета заискрился, засветился весь, обозначив затейливый контур въездных ворот. Через несколько секунд стало видно и колонну машин, стоящую на дороге.

— Ну как моя телемеханика? — не без гордости спросил Сизиков.

— «Обсоси гвоздок»! — в тон ему отозвался Хабалов. — Только, правда, немножко пугает.

— Это с непривычки. А для нас обычное дело. Отличная штука. Дисциплинирует людей — всюду командирский глаз.

Он подошел к экрану, отрегулировал контрастность, и стала хорошо видна пусковая установка, попавшая в центр объектива. Выглядела она обычно.

— Наделала нам хлопот, чертова перечница! — в сердцах сказал Сизиков и, явно ободренный, оживившийся, снова плюхнулся на табуретку. — И все-таки, Андрей Андреевич, происшествие — не случайный срыв у капитана Ламанова. Я думаю, тебе как дознавателю это совершенно ясно.

— Конечно, ясно, — сказал Хабалов. — Была определенная предыстория, как говорят философы — «с закономерным исходом».

— Ну вот и разбирайся.

— Разбираюсь, — Хабалов хотел добавить, что кое в чем он уже разобрался, но передумал. Это было бы преждевременно и для него, и для Сизикова. Да и вообще преждевременно.

Сизиков отошел к окну, распахнул его и, насвистывая легкий мотивчик, сделал несколько приседаний для разминки. Потом вернулся, прокашлявшись, сказал в микрофон:

— Дежурная! Передайте капитану Ламанову мое приказание: после того как заведет машины в парк, пусть явится ко мне.

«Вот, вот! — обрадованно подумал Хабалов, наблюдая за Дмитрием Ивановичем. — У него именно дикторский голос — процеженный, очищенный от всего лишнего, как дистиллированная вода. И еще: он смотрит на микрофон совершенно так же, как смотрит в лица. А может быть, наоборот?»

— Порядок, — сказал Сизиков. — Минут через десять Ламанов будет здесь, и мы закончим нашу беседу втроем. Поставим все точки над «и».

— Ну зачем же втроем? — поднимаясь, сказал Хабалов. — Это не нужно. Я уже беседовал с Ламановым и, если понадобится, поговорю с ним вечером. Пускай идет обедать.

7

Новые факты в основном подтвердили виновность капитана Ламанова, пролили свет на причины, заставившие Дмитрия Ивановича Сизикова написать столь несвойственный его стилю рапорт. Что же еще?

А основное задание генерала? Ведь для того, чтобы выяснить добытые Хабаловым сведения, можно было послать любого штабного офицера. Никто из них наверняка не смог бы сделать большего. Но ведь и он пока не сделал.

Так кто же они, майор Сизиков и капитан Ламанов, два друга-приятеля, долгое время в своих отношениях сочетавшие, казалось бы, противоположности: энергичность и флегматичность, медлительную дотошность и талантливую легкость, твердость и нерешительность? Классические «конь и трепетная лань» или пресловутые «два медведя в одной берлоге»?

Но почему именно эта дилемма? Ведь дело, если разобраться, совсем в другом. В том, насколько глубоки расхождения между двумя бывшими друзьями, и возможно ли вообще сближение, или их лучше развести подальше друг от друга? Об этом наверняка спросит генерал.

Вот он подумал: «добытые сведения». А в действительности Хабалов и не «добывал» — ему просто выдали их, оставалось только собрать их воедино. Труд, не стоящий труда.

Если бы он встретил других людей, наверняка было бы сложнее получить эти сведения. Может быть, пытались бы лавировать, идти на всяческие ухищрения, чтобы потом в конце концов все-таки рассказать истину.

Сизиков и Ламанов — из другой категории людей, из тех, которые лицемерие считают унизительным. Сказал ли хоть полслова неправды майор Сизиков в недавнем разговоре? Нет, не сказал. Он говорил только то, что было, только то, что думал сам. Другое дело, если в чем-то он заблуждался.

Вот и Леша Ламанов будет сейчас говорить только правду. И его слова, пожалуй, не разойдутся с Сизиковскими.

Хабалов не вызывал его, не приглашал Ламанов пришел сам. Постучался, как-то боком протиснулся в дверь и теперь вот сидел на стуле, хмуро разглядывая оранжевые полосы на ковровой дорожке. Из-под наглаженных брюк неуклюже торчали новенькие ненадеванные ботинки сорок третьего размера. Леша был широк в кости, по-крестьянски длиннорук и ногаст.

— Успел переодеться? — спросил Хабалов.

— Ага, — буркнул Ламанов, не подымая головы. — Полевая амуниция не просохла как следует. Так я решил…

— Правильно решил, — сказал Хабалов. — А то и простудиться недолго.

Зачем он пришел? В сущности, и говорить-то не о чем. Насчет пусковой установки все предельно ясно, выяснилась и степень виновности капитана Ламанова. Не может быть, чтобы он пришел оправдываться. Значит, о чем-то хочет сообщить. Так ведь не скажет, пока не вытянешь из него. Будет сидеть и сопеть, играть в молчанку.

Его надо было встряхнуть, сказать что-нибудь такое, что не понравилось бы, удивило или даже разозлило.

— Зачем ты повернул колонну с того берега? Раз переправился, надо было действовать до конца.

Ламанов поднял голову, тяжелым взглядом окинул Хабалова. Потом скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, приняв независимую и даже вызывающую позу.

— Для меня слово командира — закон.

«Ага, все-таки взъерошился! — удовлетворенно отметил Хабалов. — Уже хорошо. Поглядим, что будет дальше».

— Слово? Значит, он тебе приказал вернуться?

— Не утрируй, Андреич. Не приказывал он мне, а только выразил неодобрение. Тут ни в чем его вины нет.

— А ну вас ко всем чертям! — неожиданно вспылил Хабалов. — Что вы мне оба голову морочите? Что вы казуистикой занимаетесь? Он не виноват! Подумаешь, благородных рыцарей разыгрывают!

Несдержанность — всегда повод для ответной неприязни, Хабалов отчасти и рассчитывал на это, однако, как говорят радиокомментаторы, «действительность превзошла ожидание». Хабалову даже показалось, что короткие жесткие волосы Ламанова ощетинились.

— Ну, ну! — примирительно сказал Хабалов. — Сядь, успокойся.

— Я сяду, — глухо выдохнул Ламанов. — Сяду. Но если ты еще что-нибудь скажешь про Митю — я за себя не ручаюсь. Ты ведь меня знаешь.

— Знаю. И удивляюсь: ты всегда любил правду.

— Я и сейчас такой.

— Правда — это факты. А ты прешь против фактов.

— Какие факты? Где они? А если и есть, что они говорят против Мити? — снова вскинулся Ламанов. И теперь уже было видно, что он окончательно «завелся». — Да и вообще что ты, штабной службист, знаешь о Сизикове? Ты сидел в теплом своем отделе, подложив под зад поролоновую подкладку, когда мы с Митей в сорокаградусные морозы осваивали новую систему под Липянкой, долбили землю вместе с солдатами, заливали бетон в стены бункеров и капониров, тянули в метель кабели. А кто в части первым вводил новшества в боевой работе, кто перестроил компоновку командного пункта, применил стеклографную фиксацию целей на экране ВИКО, кто первый разработал метод противоракетного маневра? Может быть, не Сизиков? Молчишь? А теперь при первом же ЧП некоторые завистники спешат навалиться на него, схватить за горло. Так не он в этом виноват, понимаешь, не он! А я. Вот меня и судите, наказывайте…