Дмитрий Притула - След облака Страница 8

Прошло еще две недели, и пришла осень, и полили дожди, и река вздулась. Старик сразу загрустил и перестал выходить на улицу. Целыми днями он сидел у кухонного окна и молчаливо смотрел на тоскливый дождь. И как-то вдруг Кошелев понял, что старику пришла пора ехать дальше. Он вспомнил адрес своей тети из Ряжска и написал ей. Шли дожди, дул холодный ветер с реки — приближалась зима, и приближалась пора ехать старику в другие места, в другие города, к другим дальним родственникам. Старик прожил полгода, и эти полгода прошли. Прошли весна и лето, и проходит осень. И так вся жизнь. Всю жизнь чего-то ждешь — летом зимы, зимой лета, и только осени не ждешь, только осенью понимаешь, что в этом году осень на год стала старше.

Так думал Кошелев, когда однажды вечером пошел провожать старика на вокзал.

На перроне ждали прибытия московского поезда. Густой туман мешался с дымом и гарью. Поезд прибыл вовремя. Все сразу засуетились. Худой подросток ухватился за поручни, и его немного проволокло. Кошелев усадил старика, поцеловал его три раза и вышел на перрон. Трижды звякнул колокольчик, паровоз дал один короткий и два длинных гудка, поезд тронулся. Было трудно дышать. Старик стоял на площадке и поднимал руку. Рука тряслась.

— Дедушка, — крикнул Кошелев, — пусть Агафья Федоровна напишет!

Старик опустил руку, поклонился, крикнул:

— Прощай, Геша… ладно… все… — И паровоз свистнул и заглушил его слова.

Поезд скрылся в тумане.

Кошелев подождал, пока перрон опустеет. Шла маленькая женщина в синем халате и собирала метлой весь сор, оставшийся от прощаний. Кошелев закурил и медленно пошел к своему автобусу. Автобуса долго не было, и Кошелев успел выкурить две сигареты. Да, жизнь устроена так, что поезд везет старика в незнакомый ему город. Города для старика одинаковы, и все люди в них чужие, все только дальние родственники, и нет близкого человека, у которого он задержался бы надолго. Жизнь так устроена, что все забудется: и старик, и разговоры о том, что Кошелев взял старика только для получения квартиры, — все забудется. Потому что жизнь идет дальше. Потому что жизнь прожить — не поле перейти, и жить-то как-то надо, и сам живи, и другим не мешай.

Пора ехать домой. Завтра рано на работу. Голова должна быть ясной. Ох уж эта жизнь.

Подошел автобус, и через пятнадцать минут Кошелев был дома.

Когда мы были молодые

За мясом стоять было некогда, и Валя купила в гастрономе пельменей, масла, рису и сахара, потом забежала в ясли за Алешкой. Она тянула его, но он не хотел идти домой, вырывался, прятался от нее за каждое дерево, показывал на проезжающие машины, смеялся повозке и медлительной тяжелой лошади, и тогда Валя взяла его на руки.

Уже совсем потемнело. Крупными мокрыми хлопьями шел снег, он мешался с дождем, тускло, маслено блестели голые деревья, фары машин разрывали пелену из снега и дождя, под ногами хлюпало, вода заползала за шиворот, в спину дул ветер, и Валя ссутулилась, чтобы ослабить тяжесть Алешки и уменьшить свое тело для дождя и сырости, и так понимала все время, что не для худых людей эта поздняя осень, не для худых, а для крепких и хорошо одетых людей. Она не завидовала таким людям, чтобы не заплакать, а думала, что вот же какой неудачный был день, вот же как подпортила дело Таисия Андреевна, старшая сестра поликлиники. Она пожаловалась на Валю Виктору Васильевичу, главному врачу, и Виктор Васильевич вызвал ее к себе. Он стоял у окна и смотрел, как падает мокрый снег.

— Таисия Андреевна жалуется на тебя, она недовольна тобой, Степанова, — сказал он, и Валя вздрогнула — она не может привыкнуть, что у такого крупного человека пронзительный тонкий голос.

— Это несправедливо, — сказала Валя, — я хорошо работаю. Кого угодно спросите. За три года нет ни одной жалобы. Весь процедурный кабинет на мне. Это несправедливо.

— Она тоже говорит, что с работой ты справляешься. Только вот все время торопишься. И на работе и особенно с работы.

— Я кому-нибудь укол не сделала, да? Я кого-нибудь обидела, да? А что тороплюсь, так и все торопятся — мне надо сына из яслей забирать…

Она хотела заплакать от обиды, но подумала, что главный врач — человек добрый, своих работников не обижает, а если обещает больше, чем может сделать, так это от доброты, он стар и болен — два года назад перенес инфаркт, — ей стало жалко его, и она не стала огорчать его плачем.

В горле стоял ком, и она все не могла его сглотнуть.

— Я просила Таисию Андреевну дать мне еще полставки, а у нее нет, она и рассердилась.

— В том-то и дело, — согласился главный врач. — Ладно, ты иди, и не торопись, пожалуйста. Что-нибудь придумаем.

Ком в горле не проходил до конца работы. Вале очень хотелось плакать, но для этого нужна была свободная минута, чтобы пожалеть себя, свободной же минуты не было, и она делала уколы, ободряя больных, улыбаясь им после всякого укола, понимая так, что больные не виноваты, что у нее свои заботы, отдельные от их забот.

Так некстати повредила ей Таисия Андреевна. Валя и сама собиралась зайти к главному врачу — он обещал ей комнату, — а теперь не так-то и скоро можно будет зайти к нему и напомнить про обещание. А так что же получается — за комнату, что они снимают, отдай, за ясли отдай, а у нее шестьдесят пять, а у Андрея восемьдесят три, да вычеты, а они еще молодые, когда же жить-то они будут?

И ей вдруг так стало жалко себя, что, коротко оглянувшись и увидев, что поблизости никого нет, она прислонилась спиной к деревянному забору у нового дома и громко всхлипнула.

Она бы и заплакала, но увидела испуганное лицо Алешки, постаралась улыбнуться ему и заспешила домой.

Комнату они могли бы и не снимать, могли бы жить у родителей Андрея. Но родители к ней оказались людьми недобрыми. Они были против женитьбы сына. И это понятно — молод еще, только из армии пришел, учиться ему надо, а не детей нянчить. А уж если и жениться, то их сын может и получше жену найти. Потому что Валю никак не назовешь красивой — она худа и даже чуть сутула, и старше Андрея на четыре года. Он мог найти жену покрасивее и помоложе. И Валя была согласна с ними. Но она знала также, что Андрей любит ее, и уверена была, что не будет ему без нее счастья и что без нее он даже пропадет. Она и объяснить не могла, откуда в ней эта уверенность, но так всегда было, а сейчас и подавно. Она могла бы терпеть придирки и поучения его родителей, — ради Андрея она все согласна терпеть, — но Андрей не дал ее в обиду, и они ушли в чужую комнату.

Вдруг Валя почувствовала, как по шее, а потом ниже, между лопатками, ползет холодная струйка. Валя вздрогнула, телу стало колко, она повела плечами, чтобы платьем вытереть струйку, но это не удалось, тогда она распрямила спину, чтобы струйка сползла ниже, и телу стало так сиротливо и неуютно, что она снова всхлипнула. Но уже, заботясь о сыне, старалась, чтобы всхлип этот был похож на глубокий вздох.

Хлопья снега совсем пропали, шел холодный косой дождь, Валя свернула в свой двор, и ветер подул ей в правый бок.

Спотыкаясь, шла она по неровным булыжникам. Свет во дворе еще не зажигали, и, когда она остановилась и поддала правой рукой, чтобы удобнее посадить сына, почувствовала, что стоит в луже.

Да что же это такое, уже с отчаяньем подумала она, да это же никогда дожди не кончатся, Алешка простудится, и она тоже простудится и заболеет.

Все последние годы она никогда не думала о себе, но сейчас было так неуютно, что она подумала о себе и удивилась — да она ли это идет сырым темным двором, руки ноют от тяжести, ногам сыро, вдоль позвоночника ползет холодная струйка, — да она ли это. Она, она. Не все же быть дождю, скорее хотя бы и снег пошел, мороз ударил, у нее еще хорошее зимнее пальто, да и сапоги еще хоть куда.

Наконец они пришли домой.

В кухне было пусто — хозяйка уехала на месяц к сыну в Калугу. Алешка не хотел раздеваться и долго возился в коридоре.

— Да разденешься ты наконец? — крикнула на него Валя.

Она редко кричит на сына, и от неожиданности тот широко раскрыл глаза, потом быстро-быстро захлопал ресницами, губы его надулись от обиды, и он зашмыгал носом.

— Ну, будет, будет, — примирительно сказала Валя.

Ей стало жалко сына, хотелось приласкать его, и она поняла, что это все — она дома, и все обиды нужно позабыть, потому что в семье, кроме как на нее, не на кого больше рассчитывать.

Она знала, что Андрей приедет десятичасовой электричкой — у него два часа занятий в техникуме.

Ровно в десять часов электричка засвистела, шумно сбила ход, и слышно было, как она трется о платформу.

Валя встала у окна на кухне…

Видны были длинные сараи и двухэтажный деревянный дом — между ними и должны пройти люди, спешащие с электрички.

Снова вялыми крупными хлопьями падал снег. Земля была уже бела, но тяжело бела, и это ненадолго… Дул ветер, качался скворечник на длинном шесте у сарая.