Зачем мы пишем - Маран Мередит Страница 4

Исабель Альенде

Почему я пишу

У меня всегда есть потребность рассказать какую-нибудь историю. Это своего рода одержимость. Каждая история – зерно внутри меня, которое начинает расти, расти, подобно опухоли, потом оно набухает, и рано или поздно мне приходится что-то с ним делать. Почему какая-то конкретная история? Не знаю. Не знаю даже в тот момент, когда приступаю к ней. Понимаю уже гораздо позже.

Спустя годы я обнаружила, что рассказанные мною истории и истории, которые будут рассказаны, – все они определенным образом связаны со мной. Я пишу о женщине, живущей в викторианской Англии, как она покидает свой безопасный дом и отправляется в Калифорнию, где в самом разгаре золотая лихорадка, но на самом деле я говорю о феминизме, об освобождении, о том, что пережила сама, бежав от ханжества и консерватизма своей чилийской католической, очень патриархальной семьи и отправившись в большой мир.

Когда я начинаю очередную книгу, то понятия не имею, куда она меня приведет. Если это исторический роман, я прежде всего изучаю время и место, о которых пишу, но я не знаю, какую историю хочу рассказать. Понимаю лишь одно: хочу исподволь, каким-то хитроумным образом воздействовать на душу и разум людей.

Мои читатели, наверное, были бы удивлены, если узнали бы, насколько я требовательно отношусь к языку. Мне приходится перечитывать вслух каждый абзац и переделывать его, когда я нахожу однокоренные слова – меня они не устраивают. Я внимательно читаю каждую строчку перевода на английский. Переводчик присылает мне по двадцать или тридцать страниц, и, если я вижу, что какое-то слово не вполне выражает мою мысль, я тут же ищу нужное в словаре. Для меня очень важно найти точное слово, вызывающее определенное чувство или дающее достоверное представление о ситуации. Я очень придирчива, ведь слова – наш единственный материал. И мы вольны их использовать, как и сколько захотим. Независимо от того, сколько слогов в слове, оно дается нам бесплатно! Пишу я на испанском. На английском я могу составить какую-нибудь речь, но художественные произведения рождаются глубоко внутри. Они не обрабатываются разумом до тех пор, пока не начинаешь их редактировать. Все истории приходят ко мне на испанском. И бормочу я их про себя на испанском. Это как заниматься любовью. Я дышу на испанском и задохнусь, если придется писать на английском. Не получится.

Я стараюсь писать красиво, но доступно. Романские языки, такие как испанский, французский, итальянский, позволяют довольно витиевато и выразительно передать мысли и чувства, чего не сделаешь на английском. Мой муж говорит, что всегда может определить, когда приходит письмо на испанском, – конверт слишком тяжелый. Английское письмо – это один абзац. Вы сразу переходите к делу. Но на испанском так писать невежливо.

Жизнь среди англоязычных людей, а тем более чтение на английском научили меня писать максимально красиво, но при этом очень точно. Избыточные прилагательные, лишние описания – от них следует избавляться. Благодаря тому, что я говорю на английском, мой стиль изложения стал менее громоздким. Сейчас я пытаюсь перечитать свой «Дом духов» – и не могу. Господи, сколько прилагательных! Зачем? Просто используй одно хорошее существительное вместо трех прилагательных.

Когда я рассказываю историю рабства, то передаю ее с точки зрения раба. Точно так же приходится проникать и в душу рабовладельца. Мне хочется, чтобы читатель проникся состраданием к рабу, понял, что такое несвобода.

Во всем, что я пишу, есть сильные женщины, которым в поисках собственной судьбы приходится преодолевать страшные препятствия. Я не пытаюсь в назидание другим создать образцы для подражания. Просто хочу, чтобы после прочтения моих романов женщины нашли бы в себе силы что-то изменить, а мужчины могли бы лучше понять суть женщины и научились бы ей сопереживать.

Предполагаю, так все и происходит. Кроме того, у меня нет никакой другой работы. Что мне еще остается делать?

Ад – это седьмое января

Все книги я начинаю восьмого января. Вы даже не представляете, что такое для меня седьмое января… Это ад…

Каждый год седьмого января я готовлю физическое пространство. Убираю все, что связано с предыдущими работами. Оставляю только словари, свои первые издания и нужные материалы для новой книги. Восьмого января я проделываю ровно семнадцать шагов от кухни до бассейна, рядом с ним стоит маленький домик, где я пишу. Это сравнимо с путешествием в потусторонний мир. Зимний дождливый день. Я вышагиваю под зонтом, меня сопровождает собака. Как только я завершаю свои семнадцать шагов, я сразу попадаю в иное измерение и становлюсь другим человеком.

Я иду туда, и мне страшно. Я волнуюсь. И расстраиваюсь. Поскольку у меня уже есть некая идея, но она еще не стала замыслом. Обычно первые две, три, четыре недели я провожу впустую. Подхожу к компьютеру и просто стою перед ним. Подхожу и стою, потом снова подхожу и стою – и так до тех пор, пока не обнаружится присутствие музы. Она редко посещает меня по приглашению, но ничего страшного – в конце концов, она все-таки объявляется.

Рай – это появление музы

Когда я чувствую, что сюжет набирает ритм, а персонажи обретают определенные черты, то есть я могу видеть своих героев, слышать их голоса – они, правда, не такие, как я их задумывала, и поступают совсем не так, как я ожидала, – тогда я понимаю, что книга уже где-то существует: мне нужно просто отыскать ее и перенести, слово за словом, в свой мир.

После этого моя жизнь резко меняется. Она превращается в нескончаемый азартный процесс, которым управляет лишь моя одержимость. Жуткое напряжение всех сил. Я могу работать по четырнадцать часов. Вот только сидеть подолгу в одной позе физически тяжело. Поэтому сын настроил мой компьютер таким образом, что он каждые сорок пять минут отключается, и я волей-неволей отрываюсь от него и разминаюсь. В противном случае у меня настолько все затекает, немеет и деревенеет, что в конце дня я уже не в состоянии подняться на ноги.

Текст я правлю до изнеможения, пока, в конце концов, сама себе не приказываю, что всё, хватит! На самом деле этот процесс бесконечен, всегда можно вычистить еще лучше – во всяком случае, мне так кажется. Но я делаю все, что в моих силах. Со временем я научилась избегать лишней правки. Это связано с появлением в моей жизни первого компьютера, предоставившего возможность быстро, легко и нескончаемо вносить любые изменения. Тогда я начала жестко себя ограничивать, и мой стиль сразу стал более сдержанным.

В непринужденном повествовании есть определенная привлекательность. Я добиваюсь того, чтобы каждый читатель думал, будто я обращаюсь только к нему и никому другому. Когда вы сидите на кухне и рассказываете какую-нибудь историю другу, то ваша речь полна ошибок и повторов. В своих текстах я стараюсь избегать этого, но при этом мне хочется сохранить доверительную атмосферу дружеской беседы. Ведь я пишу романы, а не лекции.

Бывает трудно найти и еще сложнее сохранить баланс безупречного языка и доверительной интонации. Но я пишу уже тридцать лет, поэтому сразу вижу, в чем я переусердствовала. Всегда читаю написанное вслух, и, если повествование не напоминает мою манеру разговора, я вношу изменения.

Я гаитянская рабыня из восемнадцатого века

Поскольку мои книги переводят на тридцать пять языков, нужно быть очень осторожной с диалогами. Переводить их крайне тяжело. Разговорная речь быстро меняется, какие-то обороты пропадают, появляются новые выражения, и книга устаревает. Никогда не знаешь, как переведут беседу твоих героев на румынский или вьетнамский. Поэтому я решила как можно реже прибегать к диалогам, но когда все-таки использую диалогическую речь, то стараюсь делать ее очень простой.

В «Острове под морем» героиня-рабыня представляет собой полную мою противоположность как физически, так и эмоционально. Прежде всего она высокая африканская женщина. И тем не менее я знаю, как бы себя чувствовала на ее месте. Когда я пишу, то сама становлюсь рабыней. Это я тружусь на плантации. Это я страдаю от зноя и запахов.