Элизабет Вернер - Проклят и прощен

Эльза Вернер

Проклят и прощен

Глава 1

Пароход был готов к отплытию. Через час он должен покинуть гавань, чтобы направиться к соседнему немецкому берегу, до которого при благоприятных обстоятельствах можно добраться к рассвету.

Море, залитое мягким светом луны, тихое и безмятежное, составляло резкий контраст с гаванью, где царили шум и оживление. По ярко освещенной площади сновала густая толпа. Жизнь бурлила в южном городе в этот душный осенний вечер, нисколько не уступавший жарким летним вечерам севера. Точно в калейдоскопе, проходили по улицам пестрые толпы народа и исчезали куда-то, будто уносимые звуками музыки, а над всей этой толчеей спокойно возвышались силуэты церквей и дворцов, четко вырисовываясь под лучами луны на фоне усыпанного звездами неба.

Было уже поздно, когда группа молодых людей отделилась от толпы и направилась к берегу. По-видимому, они принадлежали к разным национальностям, так как в большом и оживленном разговоре их звучала то немецкая, то итальянская речь. Одно можно было сказать определенно, – что настроение общества было самое веселое. Шутки и остроты сыпались без конца, и каждое замечание, каждая фраза сопровождались громким смехом. У берега молодых людей ожидала гондола, нагруженная дорожными вещами. Вдали виднелся темный контур парохода, а с площади все глуше доносились городской шум и звуки музыки.

– Итак, надо проститься со здешними красотами, – воскликнул один из молодых людей и грустно посмотрел в сторону площади. – Как подумаю, что я должен променять эти солнечные дни и лунные ночи на холодные осенние туманы и на зимние вьюги наших немецких гор, так начинаю проклинать каприз моего дядюшки, призывающего меня к себе.

Тут он остановился, и свет газового фонаря осветил его фигуру, стройную и изящную, несмотря на простой темный дорожный костюм. Светлые волосы и голубые глаза изобличали северянина, хотя на лице и руках юноши заметен был здоровый загар; лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не недостаток выразительности. Тем не менее тонкие и благородные черты этого молодого лица дышали жизнью и весельем и были также привлекательны, как и вся фигура молодого человека.

– Зачем именно ты едешь? – спросил один из его спутников, типичный итальянец, со смуглым цветом лица и темными блестящими глазами. – Я бы на твоем месте не обратил никакого внимания на причуды старого человеконенавистника, живущего где-то в скалах во вражде с самим собой и целым светом. В самых вежливых выражениях я заявил бы ему, что общество сов и летучих мышей мне не нравится и что я хочу остаться здесь. Еще третьего дня, когда пришел столь категорический приказ немедленно явиться, я советовал тебе, Поль, поступить по-моему, но ты не захотел меня слушать.

– Мой милый Бернардо, – смеясь ответил Пауль Верденфельс, названный на итальянский лад, – этот мудрый совет доказывает мне только одно – ты не знаешь, что значит иметь родственника, от которого зависит и настоящее положение, и вся твоя будущность… в противном случае ты рассуждал бы иначе.

– Я бы не прочь иметь такого родственника! – воскликнул Бернардо. – Особенно такого, как твой старый дядя, от которого можно получить миллион в наследство, хотя он был дружен со всеми совами вашей суровой Германии. Но, к сожалению, между моими родственниками нет ни одного подобного экземпляра. Ты и тут счастлив, как во всем.

– Что это в самом деле за родственник, господин фон Верденфельс? – вмешался третий спутник. – Перед тем как покинуть Германию, я случайно проезжал мимо его поместьев, где о нем ходят самые невероятные слухи: владетель Фельзенека служит сказкой для всей округи. Полагаю, однако, что он не так нелюбезен и недоступен, как говорит.

– Об этом я ничего не могу сказать определенного, милый Остен, потому что знаю столько же, сколько и другие. Он двоюродный брат моего покойного отца, но виделись они редко. А я говорил и виделся с ним всего только один раз и то давно, когда после смерти моего отца был отдан под его опеку. С тех пор наши отношения ограничивались перепиской, причем я аккуратно сообщал ему, как живу и что делаю, а он отвечал мне короткими и редкими записками. Я никак не думал, что нам придется когда-нибудь встретиться, да и теперь не понимаю, зачем он зовет меня к себе.

– Вероятно, хочет написать свое духовное завещание! – заметил молодой офицер из той же компании. – Это был бы, по крайней мере, разумный поступок, ведь скоро ты сделаешься его наследником. А мы охотно поможем тебе спустить его миллион; только смотри, не забудь, когда сделаешься владельцем дядюшкиных поместьев, пригласить нас к себе охотиться на серн. Итак, до свидания, Поль, до будущего лета!

Офицер протянул ему руку, но тот досадливым движением отстранил ее.

– Не шути так! Мой дядя вовсе не так стар, как вы думаете, и, несмотря на все свои чудачества, он был всегда добр ко мне, ласков и щедр, исполняя малейший мой каприз.

– А капризов у тебя действительно было много, – заметил Бернардо. – Твое пребывание в Италии обошлось тебе в кругленькую сумму.

Пауль насмешливо посмотрел на него.

– Тебе это лучше известно, так как ты старательно помогал мне. Половина моих расходов приходится на тебя, Бернардо.

– Да, я прилагал все усилия, – ответил итальянец. – Ты вообще не умеешь тратить деньги и научился этому только под моим руководством. Дядюшка, кажется, не на шутку встревожился и решил оградить тебя на будущее время от подобных друзей.

– По каким бы причинам он ни вызывал меня, я обязан повиноваться, хоть, признаюсь, делаю это с грустью в сердце.

– Не о прекрасной ли Венеции вы так вздыхаете, – поддразнил его Остен, – или, быть может, по вашей очаровательной соотечественнице, проживающей теперь у нас? Не отрицайте, Верденфельс! Вы единственный, кому посчастливилось поближе познакомиться с ней.

– Да, Полю фантастически везет всюду! – отозвался Вернардо. – Чего бы я не отдал, чтобы только передать на полотне ее чудные золотистые волосы и глаза! Когда я смотрю на нее, мне всегда кажется, что это вышедший из рамы портрет, написанный одним из наших старых мастеров. Но не было никакой возможности сломить упрямую застенчивость, в которую драпировалась наша гордая красавица. О, почему не я нашел потерянный бумажник, видимо имеющий для нее столь большую ценность! И нужно же было непременно Полю найти его! Он, конечно, пользуется случаем, лично относит свою находку хозяйке, сидит там целый час и уходит, безумно влюбленный в свою прекрасную соотечественницу. Последнее я нахожу вполне естественным, так как мне для этого понадобилось только пять минут.

– Правда, он вернулся оттуда в сильно возбужденном состоянии, – вставил молодой офицер. – И с тех пор постоянно витает в облаках и даже потерял вкус к вину. Я убежден, что он уже не раз пел серенады при луне и оказывал своей даме всевозможные любезности, но только, к сожалению, потихоньку от нас.

– Смейтесь! – не то весело, не то сердито отвечал Верденфельс на шутки своих товарищей. – Воображаю, как всем вам хочется быть на моем месте! Но не могу согласиться с мнением Бернардо, что мне всегда везет. Неужели вы назовете счастьем то, что я должен расстаться с этими глазами? Зайдя сегодня в гостиницу, чтобы проститься с ней, я не смог увидеть ее. Может быть, она отказалась принять меня? Я узнал только, что она вдова и носит еще траур по мужу. Все остальное, касающееся ее личности – для меня тайна… а я должен уехать.

Последние слова были произнесены с комическим отчаянием, которое только удвоило шутки и насмешки товарищей. Между тем из темноты, окружавшей гондолу, выделилась небольшая фигурка старого слуги с седыми волосами, одетого в простую темную ливрею.

– Уже пора, господин Пауль, – проговорил он наставительным тоном. – Пароход отойдет через полчаса.

– Мы прощаемся, – заметил Бернардо. – Не мешайте нам, Арнольд! Мы знаем, что вы благодарите Бога и всех святых, что можете извлечь вашего юного господина из нашего вредного общества и в целости и сохранности увезти его в Германию.

Все это он сказал по-немецки, чтобы старый слуга понял его, но тот не обратил внимания на шутку и ответил сухо и тоже по-немецки:

– Да, нужно же когда-нибудь вернуться в более благоразумное общество.

Молодым людям, казалось, очень понравилось это замечание, потому что они разразились дружным хохотом, от которого не отставал и Пауль Верденфельс.

– Благодарите же за комплимент! – воскликнул он. – Он ведь вовсе не шутит. Однако ты позволяешь себе лишнее, Арнольд!

– Я только исполняю свой долг, – послышалось в ответ. – Когда покойная баронесса лежала на смертном одре, она торжественно передала мне барона Пауля. «Арнольд», – сказала она, обращаясь ко мне…

– Ради Бога, перестаньте! – перебил его Остен; – Вы по крайней мере раз двадцать рассказывали нам ату историю. Мы давно знаем, что вы заменяете и отца и мать господину Верденфельсу и что он чувствует к вам такое же уважение, как и все мы.