Николай Чернышевский - Что делать? Из рассказов о новых людях Страница 14

– А трудная ваша часть, мсье Лопухов, – я говорю, докторская часть.

– Да, трудная. – И все продолжает смотреть прямо в глаза.

Жених почувствовал, что левою рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую и третью сверху пуговицы своего вицмундира; ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны другой.

– На вас, если не ошибаюсь, мундир такого-то полка?

– Да, я служу в таком-то полку, – отвечает Михаил Иваныч.

– И давно служите?

– Девять лет.

– Прямо поступили на службу в этот полк?

– Прямо.

– Имеете роту или еще нет?

– Нет, еще не имею. (Да он меня допрашивает, точно я к нему ординарцем явился.)

– Скоро надеетесь получить?

– Нет еще.

– Гм. – Учитель почел достаточным и прекратил допрос, еше раз пристально посмотревши в глаза воображаемому ординарцу.

«Однако же – однако же», – думает Верочка, – что такое «однако же»? – Наконец нашла, что такое это «однако же». «Однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и – и, – что такое «и» – нашла, что такое «и», – и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?»

– Верочка, ты сыграла бы что-нибудь на фортепья-нах, мы с Михаилом Иванычем послушали бы! – говорит Марья Алексевна, когда Верочка ставит на стол вторую чашку.

– Пожалуй.

– И если бы вы спели что-нибудь, Вера Павловна, – прибавляет заискивающим тоном Михаил Иваныч.

– Пожалуй.

Однако ж это «пожалуй» звучит похоже на то, что «я готова, чтобы только отвязаться», – думает учитель. И ведь вот уже минут пять он сидит тут и хоть на нее не смотрел, но знает, что она ни разу не взглянула на жениха, кроме того, когда теперь вот отвечала ему. А тут посмотрела на него точно так, как смотрела на мать и на отца, – холодно и вовсе не любезно. Тут что-то не так, как рассказывал Федя. Впрочем, скорее всего, действительно девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать; ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но, презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти. А впрочем, это несколько интересно.

– Федя, а ты допивай поскорее, – заметила мать.

– Не торопите его, Марья Алексевна, я хочу послушать, если Вера Павловна позволит.

Верочка взяла первые ноты, какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь, опять где попалось, и стала играть машинально, – все равно, что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она хотела встать.

– Но вы обещались спеть, Вера Павловна; если бы я смел, я попросил бы вас пропеть из Риголетто (в ту зиму la donna é mobile[7] была модною ариею).

– Извольте, – Верочка пропела la donna é mobile, встала и ушла в свою комнату.

«Нет, она не холодная девушка без души. Это интересно».

– Не правда ли, хорошо? – сказал Михаил Иваныч учителю уже простым голосом и без снимания мерки; ведь не нужно быть в дурных отношениях с такими людьми, которые допрашивают ординарцев, – почему же не заговорить без претензий с учителем, чтобы он не сердился?

– Да, хорошо.

– А вы знаток в музыке?

– Так себе.

– И сами музыкант?

– Несколько.

У Марьи Алексевны, слушавшей разговор, блеснула счастливая мысль.

– А на чем вы играете, Дмитрий Сергеич? – спросила она.

– На фортепьяно.

– Можно ли попросить вас доставить нам удовольствие?

– Очень рад.

Он сыграл какую-то пьесу. Играл он не Бог знает как, но так себе, пожалуй и недурно.

Когда он оканчивал урок, Марья Алексевна подошла к нему и сказала, что завтра у них маленький вечер – день рожденья дочери, и что она просит его пожаловать.

Понятно, в кавалерах недостаток, по обычаю всех таких вечеров; но ничего, он посмотрит поближе на эту девушку, – в ней или с ней есть что-то интересное. – «Очень благодарен, буду». – Но учитель ошибся: Марья Алексевна имела цель гораздо более важную для нее, чем для танцующих девиц.

Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят друг друга? – Разумеется, так.

IV

Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.

Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, – подумал он, – извините, Марья Алексевна», – и подошел к Павлу Константинычу.

– А что, Павел Константиныч, пора бы устроить вист: видите, старички-то скучают?

– А вы по какой играете?

– По всякой.

Тотчас же составилась партия, – и Лопухов уселся играть. Академия на Выборгской стороне – классическое учреждение по части карт. Там не редкость, что в каком-нибудь нумере (то есть в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте на карточных столах, там гораздо меньше, чем в Английском клубе, но уровень искусства игроков выше. Сильно игрывал в свое – то есть в безденежное – время и Лопухов.

– Mesdames, как же быть? – играть поочередно, это так; но ведь нас остается только семь; будет недоставать кавалера или дамы для кадрили.

Первый роббер оканчивался, когда одна из девиц, самая бойкая, подлетела к Лопухову.

– Мсье Лопухов, вы должны танцевать.

– С одним условием, – сказал он, вставая и кланяясь.

– Каким?

– Я прошу у вас первую кадриль.

– Ах, Боже мой, я на первую ангажирована; вторую – извольте.

Лопухов снова сделал глубокий поклон. Двое из кавалеров поочередно играли. На третью кадриль Лопухов просил Верочку, – первую она танцевала с Михайлом Иванычем, вторую – он с бойкой девицею.

Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцевать. Она настаивала, чтобы вечера вовсе не было, но вечер устроился, маленький, без выставки, стало быть неотяготительный для нее, и она – чего никак не ожидала – забыла свое горе: в эти годы горевать так не хочется, бегать, хохотать и веселиться так хочется, что малейшая возможность забыть заставляет забыть на время горе. Лопухов был расположен теперь в ее пользу, но ему все еще было непонятно многое.

Он был заинтересован странностью положения Верочки.

– Мсье Лопухов, я никак не ожидала видеть вас танцующим, – начала она.

– Почему же? разве это так трудно, танцевать?

– Вообще – конечно, нет; для вас – разумеется, да.

– Почему ж для меня?

– Потому что я знаю вашу тайну, – вашу и Федину: вы пренебрегаете женщинами.

– Федя не совсем верно понял мою тайну: я не пренебрегаю женщинами, но я избегаю их, – и знаете почему? у меня есть невеста, очень ревнивая, которая, чтоб заставить меня избегать их, рассказала мне их тайну.

– У вас есть невеста?

– Да.

– Вот неожиданность! Студент – и уж обручен! Она хороша собою, вы влюблены в нее?

– Да, она красавица, и я очень люблю ее.

– Она брюнетка или блондинка?

– Этого я не могу вам сказать. Это тайна.

– Ну, Бог с нею, когда тайна. Но какую же тайну женщин она открыла вам, чтобы заставить вас избегать их общества?

– Она заметила, что я не люблю быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую их тайну, что я не могу видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение духа, – и потому я избегаю женщин.

– Вы не можете видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение духа? Однако вы не мастер говорить комплименты.

– Как же сказать иначе? Жалеть – значит быть в дурном расположении духа.

– Разве мы так жалки?

– Да разве вы не женщина? Мне стоит только сказать вам самое задушевное ваше желание – и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.