Эжен Скриб - Мавры при Филиппе III Страница 15

На этом основании и брат его Бернард Сандоваль получил место архиепископа Толедского и вместе Великого инквизитора.

Бернард Сандовиль, при двух таких должностях, имевших большой вес у духовенства и страшную силу в государстве, был для правительства еще опаснее, чем министр. Граф Лерма, легкомысленный и беспечный, часто менял идеи и правила, смотря по обстоятельствам, но брат его Бернард Сандоваль славился испанской добродетелью, которую он, как государственный человек, называл твердостью, а в сущности она была не что иное, как глупое и почти дикое упрямство. В самом деле, он никогда не отступал от мысли, которая однажды пришла ему в голову, а хорошие редко случались.

– Я переломлюсь, но не согнусь! – говорил он.

– А я так гнусь, чтобы не переломиться, – отвечал Лерма.

Впрочем, надо сознаться, что у обоих братьев были и добрые качества. Легкомыслие графа Лермы не исключало ни доброты сердца, ни милостей, ни щедрости. Он был ангелом для своей семьи, легко прощал обиды, забрасывал дорогими подарками, осыпал золотом даже и тех, кого лишал мест. Однако ж и за эту щедрость его ненавидел испанский народ, которому приходилось вынимать из своего кармана то, что первый министр считал своей собственностью.

Бернард Сандоваль, напротив, был строг и столько же бережлив, сколько брат его расточителен. Он никого и ничего не любил, никому не уступал, никого не прощал, между тем его уважали как епископа и инквизитора.

Он первый, еще при Филиппе Втором, сообщил брату своему великую мысль: «изгнать мавров из Испании» – Лерма теперь смотрел на эту мысль как на свою собственную и надеялся приведением ее в действие прославить свое могущество и навсегда упрочить католичество.

Мавры большей частью в душе были магометанами, но только для вида исполняли обряды христианского богослужения. Они ходили в церковь, но за тем, чтоб избегнуть наказаний за нехождение. Крестили детей своих по христианскому обряду, но потом купали их в теплой воде, чтобы смыть следы крещения. Венчались в католической церкви, но, возвратившись домой, запирали ворота и двери и праздновали по-своему. Имея постоянную надежду на освобождение, они долгое время поддерживали тайные отношения с турками и африканскими маврами. Жившие по берегам Андалузии мавры никогда не мешали алжирским корсарам делать на берега высадку, а те не уничтожали жилищ своих соплеменников и только уводили одних христиан. Все это возбудило подозрение и вооружило мщение Филиппа Второго, который наконец решился истребить их веру, обычаи, язык, даже самую одежду. Маврам под смертной казнью запрещено было носить оружие и говорить на своем языке. Дома велено было отворить, а женщинам являться без покрывала. Эти два повеления в особенности были неприятны магометанам, у которых самым главным почиталось затворничество. Кроме этого, им были запрещены: собрания, музыка, пение и все пиршества, которые не сочетались в то время с господствующим в Испании мрачным духом фанатизма.

Мавры в отчаянии взялись за оружие и в горах Альпухаррасских защищались так упорно, что Испания для их усмирения потеряла шестьдесят тысяч отборного войска под командой брата короля, дона Хуана Австрийского. Кровь лилась до тех пор, пока победители не стали менее страшны, а побежденные менее отважны.

Таким образом, мавры, завоевавшие и почти восемьсот лет владевшие Испанией, ими же обогащенной, мало-помалу утратили свою независимость, свою религию, права и обычаи. В последние годы царствования Филиппа Второго у них оставалась только родная земля, удобренная потом и кровью. Однако же они по-прежнему обогащали себя и своих притеснителей плодами земледелия и торговли. За огромные подати, за обогащение и величественность городов Толеды, Гранады, Кордовы и Севильи, за обширную торговлю с Африкой, Турцией и Левантом они требовали только спокойствия и безопасности своих семейств.

Но этого им не могли уступить Великий инквизитор и первый министр. Бернард Сандоваль направил против них патриарха Антиохийского и архиепископа Валенсийского дона Хуана Риберу, который был известен своей ненавистью ко всякой ереси. Этот фанатик подал слабому Филиппу Третьему тайную записку, в которой убеждал изгнать из государства всех неверных, оставив только детей моложе семи лет, для обучения вере Христовой, а из взрослых только нужное число для работ на галерах и в рудокопиях.

Король сообщил это своему министру и Великому инквизитору. Первый полагал подождать удобного случая, а последний настаивал кончить это дело скорее; но, находя предложение архиепископа слишком слабым, он видел единственное спасение в совершенном истреблении мавров, а потому предлагал перерезать всех до одного, не исключая и малых, и этим положить один конец навсегда.

Но исполнение такого человеколюбивого проекта требовало особенной осторожности и развития военной силы, а в это время самые лучшие испанские войска были в Нидерландах и в Ирландии.

Положено было оставить это в тайне. Министр и инквизитор поняли необходимость этой осторожности, но нелегко было убедить в этом архиепископа Валенсийского, который принимал свое изуверство за божественное вдохновение и всякую медленность считал тяжелым грехом. Но наконец ему успели доказать, что при первом известии о таких политических мерах мавры, рассеянные по всей Испании, вдруг восстанут и будет худо; а так как король собирался жениться, то такую эпоху неудобно праздновать мерами изгнания и истребления, поэтому согласились в королевском совете говорить только о предстоящей свадьбе Филиппа Третьего.

В королевский совет, или тайный совет, который собирался в собственных покоях монарха, при всех обыкновенных случаях допускались кроме первого министра только Великий инквизитор, королевский духовник и некоторые из любимцев, которые из усердия принимали на себя труд думать о благе отечества. Но в таком важном деле, как свадьба, решились допустить к совещанию и других тайных советников и даже некоторых молодых грандов Испании, имевших право на честь заседать в кабинете короля.

В этот день граф Лерма, удостоенный за будущие заслуги отечеству титула герцога, представил королю своего сына графа Уседу, а маркиз Миранда испросил той же чести для своего родственника, дона Фернандо д’Альбайды, одного из первых баронов Валенсии.

Дон Фернандо с смущением, краснея, поклонился монарху и верховному совету, о котором заранее представил себе особенное высокое понятие.

Некоторые из членов рассуждали между собой о костюмах, какие надеть в день въезда королевы.

Великий инквизитор перебирал четки. Первый министр на обороте какого-то королевского повеления чертил карандашом герцогскую корону, а король, опрокинув голову на спинку кресла, смотрел в потолок. Один только архиепископ Валенсийский, дон Хуан Рибейра, казалось, погрузился в какую-то глубокую думу и не обращал внимания на окружающее.

Молодой граф Уседа, гордый своим званием и заслугами отца, с самоуверенностью смотрел вокруг себя и не раз с презрением останавливал взор свой на доне Фернандо, осмелившимся разделить почесть, которая по всем правам принадлежала одному сыну первого министра.

Герцог Лерма по приказанию короля открыл заседание и торжественно объявил собранию, что союз наконец решил теперь еще прочнее соединить потомство Карла Пятого; Его Католическое Величество вступает в брак с дочерью эрцгерцога Карла, Маргаритой Австрийской; потом прибавил, что принцесса изволила выехать из Германии в Италию и уже прибыла в Геную.

После начали совещаться о церемониалах и празднествах. Предложения министра делали честь его вкусу и изобретательности. Правда, роскошь его должна была стоить миллиона червонцев, но он описал королю и совету финансовое состояние Испании в таком блестящем виде, что нельзя было не согласиться с его мнением и праздновать свадьбу короля соразмерно с неисчерпаемыми богатствами государства.

Когда первый министр кончил свою речь, король милостиво кивнул в знак согласия. Прочие советники сделали то же самое. Так делалось всегда, но в этот раз министр, желая доставить сыну случай блеснуть в совете, с улыбкой обратился к молодым членам, только что получившим право подавать голос в присутствии короля.

– Как вы думаете, гранды и господа, барон Фернандо д’Альбайда и граф Уседа? Ваше мнение, вероятно, будет приятно выслушать Его Величеству.

Король в знак согласия кивнул головой, а министр дал знак сыну, чтобы он начал.

Уседа начал речь, приготовленную и просмотренную батюшкой; он обратился к королю с лестным приветствием о союзе, начал прославлять высокие достоинства и проницательный ум короля в управлении делами и в выборе достойных лиц. За этим следовала похвала первому министру и одобрение всех его предложений. Оратор кончил речь восхитительной картиной настоящего и будущего благосостояния всех Испаний и Индий.