Семен Бобров - Стихотворения Страница 2

Судьба древнего мира, или Всемирный потоп

Я зрю мечту, – трепещет лира;Я зрю из гроба естестваИсшедшу тень усопша мира,Низверженну от божества.

Она, во вретище облекшись,Главу свою обвивши мхомИ лактем на сосуд облегшисьСидит на тростнике сухом.

О древних царствах вспоминая,Пускает стон и слезный токИ предвещает, воздыхая,Грядущу роду грозный рок.

Она рекла: «Куда сокрылсяГигантов богомерзкий сонм,Который дерзостно стремилсяВступить сквозь тучи в божий дом?

Куда их горы те пропали,Которы ставя на горах,Они град божий осаждали?Они распались, стали прах.

Почто из молнии зловредной,Как вихрь бурлив, удар летитВ средину колыбели бедной,Где лишь рожденный мир лежит?

Ужели звезды потрясаяйЛиет млеко одной рукой,Другою, тучи подавляя,Перуном плод пронзает свой?

Увы! – о племена строптивы!Забыв, кто мещет в бурях градИ с грозным громом дождь шумливый,Блуждали в мыслях вы стократ!

Блуждали, – и в сию минутуОтверз он в гневе небесаИ, возбудив стихию люту,Скрыл в бездне горы, дол, леса.

Тогда вторая смесь сразилась,Вторый хаос вещей воззван;Вселенна в море погрузилась;Везде был токмо Океан.

Супруг Фетиды среброногой,Нахмурив свой лазорный взор,Подъял вод царство дланью строгойПревыше Араратских гор.

Тогда тьмы рыб в древах висели,Где черный вран кричал в гнезде,И страшно буры львы ревели,Носясь в незнаемой воде.

Супруги бледны безнадежноОбъемлются на ложе вод;С волнами борются – но тщетно…А тамо – на холме – их плод…

Вотще млечно́й он влаги просит;Свирепая волна бежит –Врывается в гортань – уносит –Иль о хребет, – рванув, дробит.

Четыредесять дней скрывалисьЦелленины лучи в дождях;Двукратно сребряны смыкалисьЕе рога во облаках.

Одна невинность удержалаВ свое спасенье сильну длань,Что бурны сонмы вод вливалаВ горящу злостию гортань.

Хотя десницею багрянойОтец богов перун металИ, блеск и треск по тверди рдянойПростерши, небо распалял;

Хоть мира ось была нагбенна,Хотя из туч слетала смерть, –Невинность будет ли смятенна,Когда с землей мятется твердь?

Ковчег ее, в зыбях носяся,Единый мир от волн спасал;А над другим, в волнах смеяся,Пени́сту бездну рассекал.

Не грозен молний луч отвесных,Ни вал, ни стромких скал краи, –Сам вечный кормчий сфер небесныхБыл кормчим зыблемой ладьи.

Меж тем как твари потреблялись,Явился в чистоте эфир,Лучи сквозь дождь в дугу соткались,Ирида вышла, – с нею мир.

О Пирра! пой хвалу седящуНа скате мирной сей дуги!Лобзай всесильну длань, держащуУпругие бразды стихий!

Но о Ириды дщерь блаженна!Страшуся о твоих сынах!Их плоть умрет, огнем сожженна.Как прежде плоть моя в волнах.

Когда смятется в горнем миреПламенно-струйный Океан,Смятутся сферы во эфире,Со всех огнем пылая стран.

Пирой, Флегон, маша крыламиИ мчась меж страждущих планет,Дохнут в них пылкими устами,Зажгут всю твердь, – зажгут весь свет.

Там горы, яко воск, растаютОт хищного лица огня,Там мрачны бездны возрыдают,Там жупел будет ржать стеня.

Не будет Цинфий неизменныйХвалиться юностью своей,Ни Пан цевницей седьмичленной,Ни Флора блеском вешних дней.

Крылатые Фемиды дщериВзлетят к отцу в урочный час,Небесные отверзнут двери, –Отверзнут их в последний раз.

Лишь глас трубы громо-рожденнойС полнощи грянет в дальний юг:Язык умолкнет изумленный,Умолкнет слава мира вдруг.

Героев лавр, царей коронаИ их певцов пальмо́вый цвет,Черты Омира и Марона –Всё их бессмертное умрет.

Как влас в пещи треща вспыхает,Как серный прах в огне сверкнетИ, в дыме вспыхнув, – исчезает,Так вечность их блеснет – и нет…

Едино Слово непреложноПрострет торжественный свой взорИ возвестит из туч неложноПоследний миру приговор.

Меж тем как в пламени истлеетЗемнорожденный человек,Неборожденный окрылеет,Паря на тонких крыльях ввек.

Падут миры с осей великих,Шары с своих стряхнутся мест;Но он между развалин дикихПопрет дымящись пепел звезд.

О мир, в потомстве обновленный!Внемли отеческую тень,Сказующу свой рок свершенныйИ твой грядущий слезный день!»

Изрекши, – скрылася тень мира;За нею вздохи вслед шумят;Из рук падет дрожаща лира, –Я в ужасе глашу: «Бог свят!»

Хитрости Сатурна, или Смерть в разных личинах

Сурова матерь тьмы, царица нощи темной,Седяща искони во храмине подземнойНа троне, из сухих составленном костей,Свод звучный топчуща обители тенейИ вместо скипетра железом искривленнымСекуща вкруг себя туман паров гнилой,Которым твой престол весь зрится окруженнымИ сквозь который зрак синеет бледный твой!

Се! – от твоей стопы река снотворна льетсяИ устьем четверным в мятежный мир влечется.Да в четырех странах вселенныя пройдет!Навислые брега, где кипарис растет,Бросают черну тень в нее с хребтов нагбенных,Не зефиры в нее, но из расселин темных,Где начинался ад, подземный дует духИ воет в глубине, смущая смертных слух.

О мрачна смерть! – ты здесь, конечно, пребываешь;Ты здесь ни солнечных красот не созерцаешь;Ни шлет сюда луна серебряный свой свет,Когда торжественно исходит меж планет;Скажи – всегда ль ты к нам летишь средь тучи темной,Как, быстро вырвавшись из храмины подземной,Распростираешь в твердь селитряны крылеИ, косу прековав в перун еще в земле,Удары гибельны с ужасным ревом мещешьИ светом роковым над дольним миром блещешь?Всегда ли ты ревешь в чугунную гортаньИ там, где возгорит на ратном поле брань,Рыгаешь в голубом дыму свинец свистящийИ рыцарско дробишь чело сквозь шлем блестящий?Всегда ли ты спешишь кинжал очам явить,На коем черна кровь кипящая курится?Нет, не всегда в твоей руке металл тот зрится,Которым ты стрижешь столь явно смертных нить.

Богиня! – пагубен твой смертным вид кровавый,Но пагубней еще им образ твой лукавый,Когда, переменив на нежны ласки гневИ тонко полотно батавское надев,Лежишь в пуховике, опрысканном духами,И манишь щеголя волшебными руками;Или сиреною исшедши из зыбейДля уловления со златом кораблей,Ты испускаешь глас, что в звуке сколь прекрасен,Столь внемлющим его смертелен и опасен;Иль, умащенные когда власы имев,Одежду, сшитую на нову стать, надев,Взяв в руку трость и пук цветов приткнувши к груди,Спешишь, где с нимфами распутны пляшут люди,Где в купле красота, где уст и взоров студ,Где Вакха рдяного эроты в хор влекут;Здесь, смерть! – здесь ужас твой меж миртов хитро скрылся;Увы! – любовный вздох во смертный претворился –Во слезы пук цветов, – в кравую косу трость, –На кости сохнет плоть, – иссунулася кость! –Цветы и порошки зловонной стали гнилью,Одежда вретищем, а нежно тело пылью.

Баллада

Могила Овидия, славного любимца муз

Овидий! ты несправедливо желаешь включить бича своего в лик небожителей; заточение твое научает нас, достоин ли он всесожжений за свою великую неправоту? Без существенной вины отщетив тебя от отечества, он еще старался прикрыть свою месть, и небо допустило ему соделать тебя несчастным за ту единую слабость, что ты безмерно ублажал его. Надлежит быть весьма жестокосерду, чтоб у отечества отъять самый редкий ум, какой токмо бывал когда-либо в Риме, и проч.

Лингенд в элегии об Овидии

Там, где Дунай изнеможенныйСвершает путь бурливый свойИ, страшной тяжестью согбенныйСребристой урны волновой,Вступает в черну бездну важно,Сквозь бездну мчится вновь отважно.

Морские уступают волны,И шумны устия пути,Быв новым рвеньем силы полны,Чтоб ток природный пронести,Простерши полосы там неки,Бегут к Стамбулу, будто реки.

Остановлюсь ли тамо нынеБлиз Темесварских страшных стен,Где в окровавленной долинеАвстриец лег, Луной сражен,Где мыл он кровью в ужас светаПобедные стопы Ахмета!

Ужели томна тень НазонаТу музу совратит с гробов,Что с воплем горестною стонаСпустя осьмнадесять вековОплакать рок его дерзает,Там, где он в персти исчезает?

Нет, – тень любезна, тень несчастна!Не возмущу твоих костей;Моя Камена тихогласна;Пусть по тоске и мраке днейОни с покоем сладким, чистымПочиют под холмом дернистым!

Ужасны были Томски стеныСии Назоновым очам!Все тихо, взоры заблужденныСреди пустынь окрестных тамИскали долго и прилежноТого, кто пел любовь толь нежно.

Передо мной то вяз нагбенный,То осокорь, то ильм густойВздымалися уединенныИ осеняли брег речной.Тогда впадал я неприметноВ различны мысли опрометно."

Всесильный! – так тогда я мыслил, –Какой в сем мире оборот?Кто древле в вображеньи числил,Чтоб спел когда ума здесь плод?Здесь жили геты, здесь те даки,Что члись за страшные призра́ки.

Рим гордый с Грецией не мыслилВ дни славы, мудрости, побед,Чтоб те долины, кои числилЖилищем варварства и бед,Своих злодеев заточеньем,Отозвались парнасским пеньем.

Не мыслил, чтобы мужи грозныУма хоть искру крыли здесь;Чтоб пели здесь Эоны, поздны;Чтоб чуждые потомки днесьНазона в арфе прославлялиИ слезны дни благословляли.

О горда древность! – ты ль забыла,Какие чувства и праваСама ты в дни Орфея чтила?Поныне камни иль древаВ твоих бы жителях мы зрели,Когда б их музы не согрели.

Ты ль в шумной пышности забыла,Что в Ромуловы временаЛюдей железных воздоила,Что дики в чувствах племенаИ грубых хищников станицыОт поздной взяли свет денницы.

Япетов сын[1] во мрачность векаНе из скудели ли сыройСложил чудесно человека?Ифест не из руды ль земной?Девкалион влагал жизнь в камень,Орфей в дубравы духа пламень.

Не славьтеся, Афины с Римом,Что вам одним лучи даны,Другие ж в мраке непрозримом!И здесь, – и здесь возрожденыСвои Орфеи, Амфионы,Энеи, Нумы, Сципионы.

Все те сарматы, геты, даки,Что члись за каменны главы,Сквозь тьму времен, сквозь нощи мракиТакой же блеск дают, как вы;Такие ж ныне здесь Афины;Такие ж восстают Квирины.

Почто вы хвалитесь в гордыне,Коль ваши чада суть рабы,Коль ваши странны внуки нынеЛишь данники срацин – рабов судьбы?Цари вселенной напыщенныВо узах – ныне искаженны.

Как? – разве тем вы возгремелиИ отличились много крат,Что гениев губить умели?Пророк афинский, – ты, Сократ!Ты, Туллий! – ты, Назон! – проснитесь,За рвенье музы поручитесь!»

Так я беседовал, унылый;Тогда был вечер; и, спустись,Роса легла на холм могилы;Роса слезилася ложась;Над холмом облако дебелоВо злате пурпурном висело.

Вдруг глыбы потряслись могильныИ ров зевнул со тьмой своей;Крутится сгибами столп пыльный;Внутри я слышу стук костей;Кто в виде дыма там? – немею,Я трепещу, – дышать не смею…

Тень восстает, – всё вкруг спокойно,И кажда кость во мне дрожит;Еще туманяся бесплодно,Слеза в глазах ее висит,Что в дол изгнания катилась,В печальных дактилях струилась.

Из уст еще шумит вздох милый,Что воздымал дотоле грудь;Я слышу тот же глас унылый,Что в песнях и поныне чуть;Но слезы – лишь туман кручинный;А вздох и глас – лишь шум пустынный.

Тут тень гласит, как звук вод некийИль шум тополовых листов:«Чей глас, – чей глас, что в поздны векиСтремится с бугских берегов,Чтобы вздохнуть над сею перстьюИ ублажить плачевной честью?»

Певец