Арнольд Гиллин - Синг-Синг Страница 2

– И я человеке….

Кто из нас дерзнет отнять у такого потерянного ближнего его заветную мечту? В душе узника неизгладимо врезались знаки начертанные богиней правосудия и жрецами сурового храма её. Что это за знаки? Это срок его заточения… Узник ежедневно и ежечасно шепчет себе:

– Терпи, ведь тебе осталось недолго!

А это недолго длится иногда пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет!

Двадцать пять лет одиночного заключения, – и все еще мечтать о свободе! Это ли не химера, это ли не детская игра в сериоз, это ли не умопомешательство? Тем не менее узники-ветераны Синг-Синга мечтают… и только тот из них не мечтает кто приговорен к «вечному» или, вернее, пожизненному заключению!.. Но и эта жертва злого рока и своей злой воли надеется, хотя в этом случае надежда покоится на двух весьма шатких устоях: на помиловании или побеге… Помилование в том случае если преступник, укротив самого себя, старается безропотно нести тяжелое бремя пожизненного заточения в утлой надежде что вот-вот и для него блеснет луч милосердия, то-есть сокращение срока. Но, увы! таких счастливцев было и будет немного! Вот надежда на удачный побег, та постоянно культивируется в душе узников-гостей «Крепкого места», хотя зачастую таковые или подвергаются заточению на крепко (когда тюремные сторожа открывают или находят следы предполагаемого побега) или не видя возможности побега с отчаяния лишают себя жалкой жизни при удобных случаях. Но такие удобные случаи бывают весьма редко, так как начальство Синг-Синга взяло за правило и в привычку охранять не только персону своего «гостя», но и тусклое пламя его каторжной жизни. Если в течение десяти лет удастся хоть одно самоубийство или побег, администрация Синг-Синга подвергается строжайшему дисциплинарному взысканию от правительства. Штат служащих и вообще вся администрация тюрьмы составлены согласно цели коей должна служить в принципе и на практике эта замечательная тюрьмы на пользу и страх американского общества. Легче попасть «гостем» в Синг-Синг чем сделаться членом его администрации или служебного штата, так как правительство крайне щепетильно в выборе людей.

Правительство требует чтобы тюремщики зорко охраняли этот живой товар и поставило им в обязанность чтоб этот драгоценный для земного правосудия, клейменный, нумерованный «товар» ни в каком случае не подвергался порче… Оно старается откармливать своих тюремных нахлебников в этой образцовой тюрьме и все только для того чтоб угодить американской Фемиде, которая, надо полагать, не терпит чтобы питомцы-каторжники нарушали программу закона и раньше положенного срока отправлялись туда куда мы все, свободные и несвободные граждане американского отечества, должны будем отправиться, несмотря на все протесты и фокусы наших шарлатанствующих и не шарлатанствующих последователей Эскулапа. Когда Синг-Синг теряет жильца-нахлебника по какой-либо причине ранее срока, бдительное начальство тюрьмы огорчается так же сильно как иной нью-йоркский волокита которому не удалась любовная шашня или вампир-ростовщик у которого внезапно умирает доходный клиент-векселедатель. Чистота и опрятность в Синг-Синге изумительны, а также вентиляция и дезинфекция, без которых немыслимо было бы сохранить драгоценный живой товар тюрьмы.

Вообще же это депо каторжников представляет драгоценный источник не только для ученых тюрьмоведов, но и для психиатров, которые могут черпать обильные материалы для исследований быта и жизни заключенных, над которыми тяготеет исправительная система упорного систематического молчания. Система эта выработана и улучшается ежегодно до мельчайших подробностей и основывается не столько на теории сколько на практике, Синг-Синг послужил образцом при введении подобной системы и в других тюрьмах республики, хотя и не в такой резкой форме.

«Гости» Сивг-Сингского «отеля» не имеют права говорить и, раз переступив порог «Крепкого места», обречены на долгое молчание, что для многих каторжников кажется вечным молчанием… Бывали примеры что осужденный на срок от 5 до 25 лет, выходя из этой могилы тюрьмы, был в состоянии дать отчет о количестве тех слов которые были им произнесены в продолжение заключения. Гениальная фантазия Данта ужасающими красками рисуют мрак и ужасы «Ада»; но включи Дант в свою поэму описание Синг-Сингского узника, страшная картина людских страданий была бы еще полнее.

Мущины-каторжники вероятно легче переносят кару молчать и не слышать ни одного звука человеческого голоса; но как тяжко приходится это «вечное» молчание женщинам-«гостьям» Синг-Сингского отеля, это могут только сама они описать. Свободная женщина ни за что не согласится промолчать хотя бы час в течение суток, а тут правосудие требует чтоб Американки (которые любят почесать язычек не менее европейских женщин) не употребляли одного из своих лучших наступательных и оборонительных орудий, которым их так щедро наградила природа.

Впрочем, начальство тюрьмы Синг-Синга не так жестоко обходится с женским элементом «Крепкого места», так как женщинам-узницам даны некоторые льготы, а главное, большинство заключенных женщин не содержатся в абсолютном одиночном заключении. Они сходятся вместе или вернее партиями на работы. Только тяжкия преступницы содержатся в одиночных камерах. Мущинам-каторжникам живется в Синг-Синге куда тяжелее чем «счастливым» дщерям первой грешницы. Надзиратели и сторожа тюрьмы обязаны быть если не жестокими, то очень строгими и недоступными к таким просьбам или требованиям которые ни в каком случае не могут быть удовлетворены.

Начальство тюрьмы не балует заключенных и частыми дозволениями свидания с родными и знакомыми. Те же заключенные у которых нет родни принуждены молчать в полном одиночестве. Редко с ними разговаривают сторожа (и то в крайних необходимых случаях), врачи и духовник-настоятель тюремной часовни.

При вступлении каждого невольного «гостя» в тюрьму ему вручается Евангелие, альманах и печатные правила тюрьмы: в последнем издании каторжник знакомится с теми параграфами дисциплинарного устава которые учат его как следует жить и вести себя в «Доме вечного молчания». В известные сроки и дни гостям (и то лишь отличающимся примерным поведением) раздается бумага, конверты, перо и чернила чтоб они могли писать родным… только близким кровным родственникам. Письма эти, понятно, проходят особую инстанцию тюремной цензуры, инспекторского надзора. Все домашния необходимые черные работы исполняются каторжниками поочереди. Никто по принципу не избавляется от физического труда; даже и слабые преступники, неспособные к тяжелому каторжному труду, вынуждены ежедневно исполнять легкия подходящие работы. Не работай такой слабосильный узник, ему пришлось бы не долго сохранить свои умственные способности. Труд развлекает арестантов, заставляет их временно забываться и привыкать к подобной жизни, строгим порядкам и оригинальному быту среди могильной тишины. В начале, когда каторжник только-что вступил в тюрьму и его приучают к ремеслу, он имеет случай поговорит с тем мастером-ремесленником который обучает его. Но мастера эти так выдрессированы сами что редко обращаются с вопросами к своим ученикам, и если что объясняют, то коротко и сжато насколько это необходимо в виду практической цели: быстро заставить ученика понять то что следует безо всяких лишних словоизвержений и болтовни. Как радуются за то каторжники когда наступает воскресенье и их ведут гуськом в церковь и часовню. Там они по крайней мере слышат слова проповеди пастора, а также дружное пение под орган всех заключенных, которые войдя, в церковь занимают каждый свое место. Места закрытые, так что ни один каторжник не видит другого.

Статистика и время доказали что немногие бывшие каторжники-пансионеры этой тюрьмы попадали в нее вторично… Видно по всему что первый курс каждого бывшего «гостя» Синг-Сингской гостиницы вполне отрезвлял многих преступников. Но бывали конечно и такие случаи когда озлобленные до мозга костей и в корень испорченные преступники возвращались в «Дом вечного молчания» и, надо сказать, прехладнокровно и без страха. Но с тем уже чтобы никогда не выходить оттуда.

II. Гость № 36

В просторной и светлой инспекторской комнате тюрьмы Синг-Синг, за письменным столом сидел в удобном кожаном кресле мущина лет шестидесяти, выше среднего роста, с сериозным худощавым лицом, которое было украшено большою черною бородой с сильною проседью. Это был инспектор «Дома вечного молчания,» отставной полковник Эльстон. Пред ним на столе лежал разграфленный лист, на котором крупным красивым почерком были написаны разные отрывочные слова и цифры. Насупив густые брови и поглаживая левою рукой красивую бороду, инспектор взял красный карандаш и черкнул раза два по одной из многочисленных цифр которые красовались на бумаге. Цифра эта была 36. Посмотрев на большие стенные часы системы Waltham, мистер Эльстон протянул руку к электрическому звонку, приделанному к столу. Прошла минута, и в инспекторскую комнату вошел один из приставов (usher) тюрьмы или вернее главной центральной «станции» Синг-Синга.