Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.) Страница 20

Ваня и няня

(Детская побасенка)

«Говорят: война! война! –Резвый мальчик ВаняЛепетал. – Да где ж она?Расскажи-ка, няня!»

«Там – далёко. Подрастешь –После растолкуют».– «Нет, теперь скажи, – за что ж?Как же там воюют?»

«Ну сойдутся, станут в рядПосредине луга,Да из пушки и палят,Да и бьют друг друга.

Дым-то так валит тогда,Что ни зги не видно».– «Так они дерутся?» – «Да».– «Да ведь драться стыдно?

Мне сказал папаша сам:Заниматься этимТолько пьяным мужикам,А не умным детям!

Помнишь – как-то с Мишей яЗа игрушку спорил,Он давай толкать меня,Да и раззадорил.

Я прибил его. Вот на!Победили наши!«Это что у вас? Война? –Слышим крик папаши. –

Розгу!» – С Мишей тут у насБыло слез довольно,Нас папаша в этот разВысек очень больно.

Стыдно драться, говорит,Ссорятся лишь злые.Ишь! И маленьким-то стыд!А ведь там – большие.

Сам я видел сколько раз, –Мимо шли солдаты.У! Большущие! Я глазНе спускал, – все хваты!

Шапки медные с хвостом!Ружей много, много!Барабаны – тром-том-том!Вся гремит дорога.

Тром-том-том! – И весь горитОт восторга Ваня,Но, подумав, говорит: –А ведь верно, няня,

На войну шло столько их,Где палят из пушки, –Верно, вышла и у нихСсора за игрушки!»

В лесу

Тебя приветствую я снова,Маститый старец – темный лес,Стоящий мрачно и суровоПод синим куполом небес.

Меж тем как дни текли за днями,Ты в грудь земли, на коей стал,Глубоко врезался корнямиИ их широко разметал.

Твои стволы как исполины,Поправ пятой постелю мхов,Стоят, послав свои вершиныНа поиск бурных облаков.

Деревья сблизились как братьяИ простирают всё сильнейДруг к другу мощные объятьяСвоих раскинутых ветвей.

Я вижу дубы, сосны, ели,Там – зев дупла, там – мох седой,Коры растрескавшейся щели,И пни, и кочки под ногой.

При ветре здесь витийством шумаЯ упоен, а в тишинеКак величаво смотрит думаС деревьев этих в душу мне!

И в час, как солнце близ закатаИ меркнет день, душа мояЗдесь дивным таинством объятаИ новым чувством бытия, –

И, с миром бренным, миром пыльнымКак бы навек разделена,В союзе с миром замогильнымЗдесь богу молится она, –

И лес является мне храмом,Шум листьев – гимном торжества,Смолистый запах – фимиамом,А сумрак – тайной божества.

Спускает ночь свою завесу –И мне мерещится тот век,Как был родным родному лесуПерворожденный человек.

Мне грезится тот возраст мира,Как смертный мирно почивал,Не заходила в лес секира,Над ним огонь не пировал.

И где тот мир и та беспечность?Вот мир с секирой и огнем,Заботы, труд, могила, вечность…Откуда мы? Куда идем?.

Лесная тень из отдаленьяИдет, ко мне наклонена,Как будто слово разуменьяМне хочет высказать она, –

И пробираюсь я украдкой,Как будто встретиться боюсьС великой жизненной разгадкой,К которой мыслями стремлюсь;

Древесных листьев сонный лепетРобею выслушать вполне,Боюсь понять… невольный трепетВдруг проникает в сердце мне.

Бурлит игра воображенья,И, как в магическом кругу,Здесь духа тьмы и все виденья,Сдается, вызвать я могу, –

И страшно мне, как сыну праха,Ужасно мне под этой тьмой,Но как-то рад я чувству страхаИ мне приятен ужас мой.

Он

Посвящено тем, которые его помнят и чтят его память

Я помню: был старик – высокий, худощавый,Лик бледный, свод чела разумно-величавый,Весь лысый, на висках седых волос клочки,Глаза под зонтиком и темные очки.Правительственный сан! Огромные заботы!Согбен под колесом полезной всем работы,Угодничества чужд, он был во весь свой векСоветный муж везде и всюду – человек,Всегда доступен всем для нужд, и просьб, и жалоб,Выслушивает всех, очки поднимет на лоб,И видится, как мысль бьет в виде двух лучейИз синих, наискось приподнятых очей;Иного ободрит улыбкою привета,Другому, ждущему на свой вопрос ответа,На иностранный лад слова произнося,Спокойно говорит: «Нет, патушка, нелься».Народным голосом и милостью престольнойУвенчанный старик, под шляпой треугольной,В шинели серенькой, надетой в рукава,В прогулке утренней протащится сперва –И возвращается в свой кабинет рабочий,Где труд его кипит с утра до поздней ночи.Угодно ль заглянуть вам в этот кабинет?Здесь нету роскоши, удобств излишних нет,Всё дышит простотой студентской кельи скромной:Здесь к спинке кресел сам хозяин экономный,Чтоб слабых глаз его свет лишний не терзал,Большой картонный лист бечевкой привязал;Тут – груды книг, бумаг, а тут запас дешевыхНеслиндовских сигар и трубок тростниковых,Линейки, циркули; а дальше – на полу –Различных свертков ряд, уставленный в углу:Там планы, чертежи, таблицы, счеты, сметы;Здесь – письменный прибор. Вот все почти предметы!И посреди всего – он сам, едва живой,Он – пара тощих ног с могучей головой!Крест-накрест две руки, двух метких глаз оглядкаДа тонко сжатых губ изогнутая складка –Вот всё! – Но он тут – вождь, он тут душа всего,А там орудия и армия его:Вокруг него кишат и движутся, как тени,Директоры, главы различных отделений,Вице-начальники, светила разных мест,Навыйные кресты и сотни лент и звезд;Те в деле уж под ним, а те на изготовке,Те перьями скрипят и пишут по диктовке,А он, по комнате печатая свой шаг,Проходит, не смотря на бренный склад бумаг,С сигарою в зубах, в исканье целей важных,Дум нечернильных полн и мыслей небумажных.Вдруг: «Болен, – говорят, – подагрой поражен», –И подчиненный мир в унынье погружен,Собрались поутру в приемной, – словно ропотСмятенных волн морских – вопросы, говор, шепот:«Что? – Как? – Не лучше ли? – Недосланных ночейПоследствие! – Упрям! Не слушает врачей.Он всем необходим; сам царь его так ценит!Что, если он… того… ну кто его заменит?»

На новый 1857-й

Полночь бьет. – Готово!Старый год – домой!Что-то скажет новыйПятьдесят седьмой?

Не судите строго, –Старый год – наш другСделал хоть немного,Да нельзя же вдруг.

Мы и то уважим,Что он был не дик,И спасибо скажем, –Добрый был старик.

Не был он взволнованЛютою войной.В нем был коронованЦарь земли родной.

С многих лиц унылостьДавняя сошла,Царственная милостьПадших подняла.

Кое-что сказалосьС разных уголков,Много завязалосьНовых узелков.

В ход пошли вопросы,А ответы им,Кривы или косы, –Мы их распрямим.

Добрых действий семяСеет добрый царь;Кипятится время,Что дремало встарь.

Год как пронесется –В год-то втиснут век.Так вперед и рвется,Лезет человек.

Кто, измят дорогой,На минутку стал,Да вздремнул немного –Глядь! – уж и отстал.

Ну – и будь в последних,Коль догнать не хват, –Только уж переднихНе тяни назад!

Не вводи в свет знаньяС темной стороныДуха отрицанья,Духа сатаны.

Человек хлопочет,Чтоб разлился свет, –Недоимки хочетСгладить прошлых лет.

Ну – и слава богу!Нам не надо тьмы,Тщетно бьют тревогуЗадние умы.

«Как всё стало гласно! –Говорят они. –Это ведь опасно –Боже сохрани!

Тех, что мысль колышут,Надо бы связать.Пишут, пишут, пишут…А зачем писать?

Стало всё научно,К свету рвется тварь,Мы ж благополучноШли на ощупь встарь.

Тьма и впредь спасла быНас от разных бед.Мы же зреньем слабы, –Нам и вреден свет».  –

Но друзья ль тут РусиС гласностью в борьбе?Нет – ведь это гусиНа уме себе!

В маске патриотовМраколюбцы тутИз своих расчетовГолос подают.

Недруг просвещеньяВопреки добруЖаждет воспрещеньяСлову и перу;

В умственном движенье,В правде честных слов –«Тайное броженье»Видеть он готов.

Где нечисто дело,Там противен свет,Страшно всё, что смелоГоворит поэт.

Там, где руки емкиВ гуще барыша,Норовит в потемкиТемная душа,

Жмется, лицемерит,Вопиет к богам…Только Русь не веритЭтим господам.

Время полюбилоПравду наголо.Правде ж дай, чтоб было –Всё вокруг светло!

Действуй, правду множа!Будь хоть чином мал,Да умом вельможа,Сердцем генерал!

Бедствий чрезвычайныхНе сули нам, гусь!Нет здесь ковов тайных, –Не стращай же Русь!

Русь идет не трусяК свету через мглу.Видно, голос гуся –Не указ орлу.

Русь и в ус не дует,Полная надежд,Что восторжествуетНад судом невежд, –

Что венок лавровыйВ стычке с этой тьмойПринесет ей новыйПятьдесят седьмой, –

И не одолеютЧуждых стран мечиЦарства, где светлеютИстины лучи, –

И разумной славыПроблеснет заряНам из-под державыСветлого царя.

Н. Ф. Щербине