Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника Страница 22

Сам медленно вступил на крыльцо.

Женщина смотрела на него долго и как бы насмешливо. Он был уставшим и казался пьяным.

– Что же с пани и панинкой? – спросила она потихоньку. – И с этими людьми, и с этим молодым?

Он пожал плечами.

– Ну, напали, были вынуждены убить, если оборонялись, а нет, то в ясырь.

Татьяна посмотрела ему в глаза так, что её навязчивого взора он вынести не мог.

– Ну, может теперь её выпустить! – шепнула она.

– Ещё не время, пусть сидит эта ведьма, ничего ей не сделается, – он указал рукой к верхнему замку. – Мне туда нужно. Люди пошалели, пускать не хотят. Иди к ним, скажи им, что их может встретить плохая судьба. Ты с ними лучше поговоришь.

Татьяна покрутила головой, коротко от него отделалась словом: не хочу.

И вернулась в дом, избегая дальнейшего разговора. На пристенке от лестницы стояла фляжка с водкой, Доршак напился, размышлял, видимо, что делать. В минуты какого-то упоения скрыл эту измену, теперь, несмотря на закалённую совесть, несмотря на то, что его предательство удалось, он чувствовал беспричинное беспокойство, которое всегда охватывает после выполненного преступления. Он объяснял себе и гневался на себя, его охватывал невыразимый страх, хотя необъясняемый ничем. Его пугал каждый шелест. Он сделал, что хотел, и рад был бы предотвратить то, что сделал. Он рассчитывал, не может ли это каким-либо образом открыться. Дальше он не знал, что предпринять.

Прохаживаясь, он говорил сам с собой:

– А что же! Упёрлись бабы ехать! В чём я виноват, возражал! Сто на одного. Я должен был для них дать зарубить себя. Чем бы это помогло? Татары всех до одного должны были перебить, наверное, потому что не сдался ни один этот надменный молокосос. Не выдут всё-таки свидетельствовать из-под земли! А если бы, то всё-таки я ни в чём не виновен. Чем я тут виноват? Опишу мечнику всё как было. Накануне мы отъезжали – ничего не было. Зечем им было сюда лезть, зачем – в пасть волку. Вот получили за это. Я тоже могу поведать, что был ранен – кровь видели все…

Прохаживался он так, разговаривая, то иногда останавливался, то воду пил, то водку и дрожал как в лихорадке.

Начинал опускаться вечер, на втором дворе задерживались люди, поставили охрану и было слышно, словно уже переносили и перебрасывали вещи, собираясь в дорогу.

Доршак стоял и слушал.

«Чтобы я им сокровища дал отсюда вывести! Не дождутся! Это не может быть… Не захотят по доброй воле, я буду вынужден это сборище горилкой споить и приказать их связать. Защищаться долго не смогут… нет…»

Он сбежал по лестнице и, без мысли кружа так, гонимый беспокойством, спустился к мосту.

Он, видимо, хотел сам идти в город, чтобы поговорить со старостой. Падал густой мрак, приближалась ночь. Он колебался: идти или отложить до завтра.

Затем его быстрое ухо подхватило как бы топот коней в долине. Он остановился. Вечер был тихий, молчание гробовое, по выпавшей вечерней росе издалека раздавался отголосок. Доршак понять не мог, что стучало. Стадо, идущее с пастбища, иначе бежит. Он различал подкованных коней и равномерную медленную их тяжёлую походку. Ему показалось, что слышит звон брони. Он раскрыл глаза, желая что-то увидеть вдали, но мрак поглащал всю долину.

Как молния прошла по голове мысль, что могли спастись, но над ней рассмеялся как над детским страхом.

Между тем топот всё приближался, слышен был скрип кареты и даже громкий голос неустанно разговаривающего Дуленбы. На его голове поднялись волосы: он начал дрожать. Духи? Он не верил в духов. Всё больший страх его охватывал; топот уже приближался к мосту. Не рассчитывая ничего, не зная даже хорошо, что делает, Доршак спустился в ров, на котором стоял мост, с такой поспешностью, что если бы не схватился за ветви кустов, покатился бы на дно. Вскоре потом на мост въезжал Дуленба и наполовину бессознательный Янаш, и каретка, из которой вышли мечникова с дочкой. Всё это тянулось в траурном молчании. Только люди шептались между собой, а Дуленба что-то громко рассказывал об Алсан-Гирее.

Доршак узнал его по речи. Он не мог увидеть, кто ехал, кто уцелел, кто умер, но светлые платья женщин мелькнули ему сквозь щели моста, и рукою он ударил себя по лбу. Ему казалось, что призраки возвращаются с другого света. Хладнокровие Дуленбы объясняло чудо. Он заскрежетал зубами… Набраться наглости и показаться в замке или убежать? Не выдвигаясь из своего укрытия, он думал только об этом.

В замке о его возвращении должны были сказать. Как объясниться? Уйти? Он колебался, а холодный пот лил по вискам. Он слышал вдалеке в замке крики и шум, как люди приветствовали спасённых. Положение его в замке при Дуленбе становилось опасным. Мечникова могла отдать его под стражу, а были они издавна друг с другом на ноже.

Вздохнул.

– Нет. Убегать нужно… убегать… Как?

Он был практически уверен в своих парубках… Он вылез потихоньку на берег, карабкаясь руками и ногами, прислушивался. Весь шум и вся толпа людей, и любопытные даже парубки, и дворовые сосредоточились в верхнем замке. Ночь уже была тёмная. С бьющимся сердцем он незамеченным прокрался к первым воротам, под сводами которых и днём заметить было трудно, что скрывалось в углу. Отсюда он мог удобно смотреть на двор: было пусто. Он бегом промелькнул возле сараев, скрываясь, до кирпичного здания, вбежал на лестницу, везде было пусто. В жилых комнатах и в потёмках мог найти, что хотел. Добежал до шкафа, который отворил, достал из него кожаный ремень с кошельком, которым опоясался, накинул на плечи бурку, послушал и пустился назад по лестнице. Счастьем, он никого не встретил. Посмотрел с крыльца, двор был пустой и тёмный, с противоположной стороны доходили ропот и шум людей мечниковой. Одним прыжком он очутился внизу, а до сараев, в которых были кони, было два шага. Когда раз туда попадёт и никто его не увидит, будет в безопасности. Всё, что жило, было у мечниковой, теснилось в верхний замок. Доршак должен был найти коня, снять седло с крючка и дрожащими руками набросить его на спину лучшему из своих скакунов. Уздечка и подпруги не заняли много времени. Он потихоньку вывел коня и, пользуясь темнотой, провёл его медленно через мост, выбирая такие известные ему места, где меньше был слышен топот. Едва миновал мост, вскочил в седло, собрал поводья, стегнул коня кнутом и помчался в чёрную ночь, не спрашивая дороги.

Мгновение слышался цокот копыт… и стихло… В верхнем замке шумело, как в улие. Все были на ногах около раненых. Мечникова, чуть присев, вставала, распоряжалась, что следовало делать. Ядзя не помышляла об отдыхе. Не было в те времена самой обычной вещи, чем раны. В повседневной жизни почти ежедневно рубались друзья и враги. Стреляли при любой вражде. Не было также шляхетского и рыцарского дома, где бы женщины за ранами ходить не умели, а мучины без пластыря, без куска полотна не пускались ни на шаг от дома. Никита был наполовину медиком, ксендз Жудра наполовину доктором. Мечникова ещё во времена отца занималась перевязыванием раненых. Таким образом, Янаша немедленно перевязали, другие сами о себе помнили. В сводчатой комнате под башней тем временем положили убитого.

Янаш имел множество ран от татарских стрел, только три более глубокие и небезопасные. Не казалось, однако, чтобы стрелы могли быть заправлены каким-нибудь ядом. Он потерял много крови, лихорадка уже проявлялась, больше, может, от волнения, чем от выстрелов. Ядзя хотела быть при нём неотступно.

– Он за нас жизнь ставил! – восклицала она с запалом. – Мы ему обязаны, что татары не схватили нас раньше, чем пришла помощь, не годится, чтобы мы ему не отплатили старанием за пролитую кровь.

Мечникова совсем не сопротивлялась. Сама также постоянно заглядывала к больному. Дуленба с ксендзом Жудрой пошли, рассмотревшись, подкрепиться, и сели в комнате ксендза на беседу, которой полковник был более чем рад, потому что у себя в лагере не имел такой отличной, а новый человек всегда лучше слушает.

Нашлась фляжечка вина, хлеб, колбаса и подольский арбуз.

Знали уже, что Доршак сбежал и был в замке.

– Любопытно его также увидеть! – сказал Дуленба. – Послать бы за ним, посмотреть и заглянуть ему в глаза.

Ксендз сразу отправил за ним, но слуга обежал нижний замок, жилые комнаты, сараи, звал, спрашивал и нигде ни следа не нашёл. Доршак уже втихаря сбежал. Когда дали знать, что его не могут найти, Дуленба рассмеялся.

– Я был в этом уверен, – сказал он, – сбежал, не дожидаясь остальных спасшихся. Но это лучше или хуже, – добавил он. – Верно то, что если Доршак ушёл, в чём легко убедиться, спокойствие иметь не будем.

– А что же может быть? – спросил ксендза Жудра.

– Что? Напасть могут татары на замок.

– Но когда же!

– Женщин пугать не нужно, но это так же верно, как дважды два четыре. Доршак к ним бежал и приведёт их. Он знает все слабые стороны, переходы, силу, амуницию, будет знать даже, в какой час это сделать, и выберет подходящий.