Дмитрий Бутурлин - История Смутного времени в России в начале XVII века Страница 25

Хотя происшествия сии тайно волновали столицу, но по наружности она пребывала спокойной, как и большая часть государства, кроме восточных областей оного, где открылись важные неустройства. Терские казаки, возбужденные примером товарищей своих, донцов, получивших много добычи во время восстания своего за Лжедимитрия, вздумали также искать счастья в грабительстве, в большом размере произведенном. Сначала думали они идти на Куру-реку громить турецких подданных, а если удачи тут не будет, то предложить услуги свои персидскому шаху Аббасу234. Но вскоре мысли их получили другое направление. Мутившие их зачинщики говорили: «Государь нас хотел пожаловати, да лихи бояре, переводят жалованье бояря, да не дадут жалованья»235. Следствием сих наущений было, что триста удалейших казаков под начальством атамана Федора Бодырина условились между собой дать себе собственного государя, именем коего они надеялись придать своим бесчинствам некоторый вид законности в глазах простоумной черни. Для исполнения сего новое самозванство казалось им вернейшим орудием, и потому они стали разглашать, что в 1592 году царица Ирина родила сына Петра, но что Годунов, коего властолюбивые замыслы расстраивались появлением законного наследника престола, подменил царевича девочкой Феодосией, вскоре после того скончавшейся. Мятежники несколько времени колебались в выборе лица, долженствующего представлять мнимого царевича. Два молодых казацких товарища, астраханец Дмитрий и муромец Илья, были признаны способными к сему делу. Но Дмитрий отстранил от себя опасную почесть, отзываясь, что, так как он не бывал никогда в Москве, то и не имеет никакого понятия ни о тамошних делах, ни о царских обычаях. Уважая сии причины, общим приговором положили Илье быть царевичем. Сей юноша, уже с младенчества вовлеченный в жизнь предприимчивую и странствующую, был незаконнорожденный сын муромского жителя Ивана Коровина. После смерти его отца и матери нижегородский купец Грозилников взял его к себе в Нижний в сидельцы. У Грозилникова он оставался три года, в течение которого времени был посылаем к Москву и жил там пять месяцев. После того он несколько лет находился в струговых батраках на Волге, Каме и Вятке, между Нижним, Астраханью и Хлыновым, в 1603 году ходил в казаках до Тарков при войске окольничего Бутурлина, посланного против шамхала Кумыцкого. В Тарках он нанялся в стрельцы на место заболевшего племянника одного стрелецкого пятидесятника. В следующем году, по возвращении в Терский город из сего похода, для россиян и их вождя столь же славного, сколь и пагубного, Илья вошел в услужение к Григорию Елагину, у которого и зимовал. Летом же он поехал в Астрахань и там опять вступил в казаки, отправился на Терек в отряде казачьего головы Афанасия Андреева. Все сии похождения ясно показывают, что Илье от роду не могло быть менее двадцати лет, а мнимому царевичу еще не минуло бы и четырнадцати, но сия летосчислительная несообразность не остановила Бодырина и казаков, которые отвезли царевича своего к казачьему атаману Гавриле Пану, живущему в городке на Быстрой, поблизости Терского города. Терский воевода Петр Головин, известившись о появлении сего нового самозванца, послал приглашать казаков, чтобы отослали его к нему в город, но казаки не выдали его и, напротив того, немедленно удалились, спустившись на стругах до моря, где остановились на острове, лежащем против устья Терека. Тут к первым тремстам мятежникам пристали и все прочие терские казаки, съехавшиеся на остров из юрт своих. Напрасно воевода Головин увещевал их не обнажать границы и оставить, по крайней мере, половину казаков на Тереке; они не послушались и все, числом до четырех тысяч, направились к Астрахани. Так как их не впустили в сей город, то они, миновав оный, поплыли вверх по Волге, упражняясь в разбойничестве. В особенности много претерпели от них купцы, торгующие через Астрахань с Персией, так что добычу их ценили в триста тысяч рублей (миллион нынешних серебряных). Лжедимитрий с беспокойством рассчитывал, что появление нового обманщика может поселить недоверие к прежнему, и посему почитал необходимым немедленно искоренить соперника. Но самозванец не посмел открыто действовать против самозванца. Расстрига прибегнул к лукавству: он послал Третьяка Юрлова звать царевича в столицу и объявить ему, что приказано взять нужные меры для обеспечения его продовольствия на пути. Юрлов застал его в Самаре. Безрассудные казаки поверили, что Отрепьев готов поделиться престолом с мнимым племянником своим, и спешили вверх по Волге к Москве.

В сие время столица находилась в ожидании приезда царской невесты. Восьмого апреля Марина вступила в пределы России и на мосту ручья, образующего границу, была встречена четырьмя русскими чиновниками236. Хотя многие из сопровождавших ее польских панов воротились с дороги, устрашенные весенним распутьем, однако в свите ее было еще более двух тысяч по большей части вооруженных людей, что представляло вид довольно значительного воинского отряда237. Не доезжая Смоленска, в деревне Лубне, Марина была приветствована давно ожидавшими ее в Смоленске боярином князем Василием Михайловичем Рубцом-Мосальским и царицыным свойственником Михайлом Александровичем Нагим. С сими сановниками Лжедимитрий прислал невесте своей пятьдесят четыре белые лошади с бархатными шорами и три кареты, обитые внутри соболями. Царица села в одну карету, запряженную двенадцатью лошадьми; другая карета с десятью лошадьми следовала за ней, а в третьей, с восьмью лошадьми, ехали сопровождавшие ее дамы. Остальных лошадей вели в поводьях. Марина продолжала путь свой через Смоленск, Дорогобуж и Вязьму не без труда, по причине половодья, хотя дороги и были исправлены по возможности. Польские послы переехали границу только 16 апреля и направились тем же путем; при них также находилась многочисленная вооруженная свита238.

На пути поляки много буянили и обижали русских жителей, так что воевода вынужден был назначить судей для обуздания строптивых239. Но сия мера не имела успеха, и к своевольству привыкшие люди мало слушали судей. Таким образом, весьма естественно, что между необузданными поляками и огорченными русскими жителями усилилось врожденное отвращение.

Девятнадцатого апреля невеста достигла Вязьмы. Тут воевода расстался с дочерью своей и поехал вперед с сыном, зятем и племянником, взяв с собой небольшое число служителей. Сим исполнял он желание Лжедимитрия, приглашавшего его ускорить прибытие в столицу, дабы уговориться о приготовлениях к свадьбе и о необходимых при оной обрядах.

Воевода прибыл в Москву двадцать четвертого числа. Сам он и сопутствующие ему три знатных поляка ехали верхом на высланных от царя великолепно убранных лошадях. Еще за две версты от города выехал к нему навстречу верхом боярин Басманов в богатом гусарском платье, который с окружающей его многочисленной толпой знатных людей и московских дворян проводил новоприезжих до изготовленного для них дома.

На другой день был торжественный прием воеводе у Лжедимитрия. Расстрига сидел на троне, в одежде, унизанной жемчугом, с алмазным и лаловым ожерельем, на коем висел изумрудный крест; в правой руке он держал скипетр, а голова его была украшена высокой короной, осыпанной драгоценными каменьями240. Трон из чистого серебра с позолотой, вышиной в три локтя, находился под балдахином, составленным из четырех щитов, крестообразно положенных, над коими возвышался круглый шар, поддерживающий двуглавого орла из чистого золота. Над креслами висела икона Богоматери, украшенная драгоценными каменьями. У подножия трона на углах лежали серебряные львы величиной с волка, на коих утверждались круглые столбы. От щитов над передними столбами висели с каждой стороны по кисти из жемчуга и драгоценных каменьев, в числе коих находился топаз величиной более грецкого ореха. На двух высоких серебряных ножках стояли грифы, касаясь столбов. Ведущие к трону три ступени были покрыты золотой парчой. С обеих сторон стояло по два рынды, с железными бердышами на золотых рукоятках, в бархатной белой одежде, подбитой и обложенной горностаями, в белых сапогах и с золотыми цепями на груди. По левую руку царя стоял князь Михаил Шуйский-Скопин с обнаженным мечом, в парчовой одежде, подбитой соболями, а за царем Власьева сын в богатом одеянии, имея в руках платок. Справа сидел в креслах патриарх в черной бархатной рясе, выложенной по краям в ладонь шириной жемчугом и драгоценными камнями. Перед ним служка держал на золотом блюде крест и серебряную чашу со святой водой. Ниже патриарха помещались на лавках семь архиепископов и епископов, а за сими бояре и дворяне, кои также сидели и на левой стороне трона. Персидские ковры покрывали пол и скамьи.

Мнишек, увидев презренного им пришельца во всем блеске царского величества, невольно смутился и только по некотором молчании поклонился Лжедимитрию и поцеловал ему руку. Потом говорил ему речь, где, превознося его достоинства и счастье своей дочери, не упустил, однако, делать намеки на прежнюю ничтожность, из коей он вывел его своим старанием и попечением. Расстрига заливался слезами. За него Мнишеку отвечал Власьев. После чего самозванец, подозвав воеводу, сам пригласил его к себе на обед, на который и родственники его с их свитой были званы Басмановым. Столовая, обитая персидской голубой тканью, с парчовыми занавесами у окон и дверей, была вся уставлена до самого потолка золотой или серебряной посудой, а из огромного серебряного сосуда вода кранами лилась в три таза. Царские кресла были покрыты черной тканью, вышитой золотыми узорами. Лжедимитрий сидел один за столом, серебряным с позолотой, накрытым скатертью, вышитой золотом. По левую сторону от него, за другим столом, посадили воеводу и его родственников. За третьим столом, накрытым напротив царского, поместили польских служителей, через человека с русскими чиновниками, назначенными их угощать. Но бояре русские сидели особо, по правую сторону самозванца. На сей раз пиршество происходило со всей строгостью старинных придворных обычаев, с одним только изменением, что четырем панам подали тарелки, коих не водилось давать никому. Так как сие происходило в пятницу, то кушанье все было рыбное. Хлеба на столах не находилось, но когда сели, то царь разослал каждому по большому куску калача. Обед продолжался несколько часов. Поляки удивлялись, что стольники исполняли должность свою без поклонов и даже не снимая шапок, а только слегка наклоняя голову. По окончании стола закусок не подавали, а только принесли небольшое блюдо со сливами, которые царь своеручно раздавал стольникам в награждение за их службу.