Дмитрий Бутурлин - История Смутного времени в России в начале XVII века Страница 34

Наконец, за час до полудня прекратилась резня, продолжавшаяся семь часов. Современники не согласуются в исчислении жертв сего кровавого утра. Если верить-де Ту, основывающему рассказ свой на словах капитана Маржерета, поляков пало тысяча двести, а русских – четыреста. Поляки уменьшают урон своих единоземцев и весьма увеличивают таковой же русских. Напротив того, немецкий пастор Бер уверяет, что одних поляков убито две тысячи сто тридцать пять.

Казалось, что посредством мятежа торжествующая чернь не скоро возвратится к законному порядку и что должно было еще опасаться новых своевольств и насилий. Но Москва отличилась явлением необыкновенным. Жители ее, наказав справедливо, но свирепо и самоуправно обидчиков Отечества, мирно предались отдохновению и домашним занятиям своим. В следующую ночь целый город был погружен в глубочайшее молчание и тишину; также и на другой день не было ни малейшей тревоги304.

Но важные заботы ожидали еще русских. Царский престол, очищенный от вора, находился праздным. Церковь также не имела главы, ибо потворник папежства Игнатий не мог оставаться патриархом: его отослали под начало в Чудов монастырь. Прежний патриарх Иов во время ссылки своей ослеп, и потому нельзя было ему снова вручить управление церкви. Предстояло избрать и нового царя, и нового патриарха.

Начальник народного восстания, князь Василий Иванович Шуйский, стоял уже на такой высокой степени могущества и знаменитости, что и без имени царского казался настоящим государем и что венец прародителя его Мономаха как бы сам собой ложился на главу его. Но сие самое отвращало от него бояр, желавших, чтобы избранный ими им же, а не самому себе, был обязан своим величием. К тому же должно заметить, что в самом деле, несмотря на знатность его происхождения и чрезвычайные способности устойчивого и обширного ума, воцарение его не обещало России той прочности, в коей в особенности она нуждалась после претерпенных ею бедствий. Уже в преклонных годах он был бездетным, и, следственно, должно было опасаться или новых смут, с упразднением престола сопряженных, или что наследует по нему брат его, князь Димитрий, коего за неспособность и злонравие вообще презирали и ненавидели. В сих обстоятельствах неудивительно, что многие вельможи показывали наклонность принять государя из дома Голицыных, которые после Шуйских и Мстиславского, решительно не желавшего престола, считались первейшими людьми в государств. Совершеннолетних князей Голицыных было тогда четверо: три брата родных – Василий, Иван и Андрей Васильевичи и двоюродный их брат Иван Иванович Шпак. Сей последний, хотя и старший в роде, был отстранен по причине его ничтожности. Также не полагали, чтобы приличие дозволяло вручить державу князю Василию Васильевичу, столь обесславившему себя злодейскими действиями своими против царя Федора Борисовича. Потому все помышления друзей Голицыных устремились к избранию князя Ивана Васильевича. Но в первом пылу народной признательности к князю Шуйскому нелегко было бы убедить московских граждан предпочесть кого бы то ни было сему князю, который разделял с ними труды и опасности мятежа и которого все признавали первым виновником избавления Отечества. Для того противники его почли необходимым медлить избранием. Ими направляемая Дума боярская рассудила, что в столь великом деле нужно сослаться со всем государством и предоставить великой земской думе возвести на престол, кого целая Россия признает достойнейшим.

Но Шуйский, со своей стороны, не оставался в бездействии. Понимая, что мнение бояр, по-видимому, основанное на сущей справедливости, внушаемо было им одним недоброжелательством к его лицу, он нисколько не расположен был спокойно дожидаться, чтобы охладилась привязанность народная к нему, и потому решился немедленно обратиться к суду москвитян. Стараниями его приверженцев девятнадцатого числа в шесть часов утра купцы, разносчики и ремесленники стекались на Красную площадь305. Бояре, встревоженные сим скопищем, вышли также на площадь в сопровождении знатного духовенства; намерение их было отвлечь народ от избрания царя, предложив ему заняться выборами патриарха, а между тем разослать грамоты во все города Российского государства, чтобы выборные люди съезжались в Москву для назначения государя общим советом. Но народ возопил, что для исцеления отечественных язв царь нужнее патриарха и что потому сперва следует избрать царя, который уже сам назначит первосвятителя306. Тогда клевреты Шуйского стали разглашать, что никто не может иметь более прав на престол, как «мужественный и благородный обличитель и посрамитель нечестивого Отрепьева», присовокупляя к тому, что сам князь Василий Иванович происходит от ближайшей отрасли древнего царственного дома. В ответ им со всех сторон площади закричали: «Да будет над нами надо всеми князь Василий Иванович!» Вельможи не посмели противиться общему побуждению и сами провозгласили Шуйского царем и великим князем всея России.

Новый царь прямо с площади поехал в Успенский собор. Хотя не бояре возводили его на престол, не желая раздражить первое сословие в государстве, он не отказался исполнить данного обещания своим прежним товарищам во время составления заговора против расстриги. Прежде, нежели кто-либо из русских присягнул ему, он сам торжественно в соборе целовал крест по изготовленной записи на том, чтобы никого не казнить смертью без суда боярского, чтобы не отнимать имения у невинных жен и детей изобличенных преступников и чтобы, не давая веры тайным доносчикам, ставить их с очей на очи с оговоренными, и в случае клеветы подвергать такому же наказанию, какое закон определял за взводимое ими преступление. На другой день списки с сей важной записки посланы были во все города российские вместе с известительной грамотой о восшествии на престол нового царя и с образцовой подкрестной записью, по коей повелевалось приводить к присяге всех людей Московского государства. Также разослали повсюду и грамоту царицы Марфы, удостоверяющую о самозванстве Отрепьева307.

Первым старанием нового правительства было очищение московских улиц от лежавших на оных польских трупов, обезображенных псами и площадными лекарями, вырезывавшими из оных жир для составления мнимо целебных мазей. Тела сии были вывезены за город и похоронены на убогом доме. Басманов был схоронен уже у церкви Николы Мокрого старанием брата его, сводного князя Ивана Васильевича Голицына. Но труп Отрепьева оставался еще на площади предметом поругания черни. В ночи с девятнадцатого на двадцатое число показалось стерегущим оный людям, что они видят около стола, на коем лежало тело, свет, который исчезал, когда они подходили, и снова просиявал, коль скоро они удалялись. Мечта ли то была их суеверного предубеждения, или действительно являлся фосфорический свет, часто сопровождающий посредством гнилости производящееся растворение органических тел, но естественное истолкование явления не было сообразно духу тогдашнего времени. Всем казалось несомненным, что свет сей означал чародейство покойника, в чем еще более убедились на следующее утро, когда по приказанию начальства повезли тело в убогий дом за Серпуховские ворота. Лишь только миновали ворота сии, как поднялась жестокая буря, которая сорвала крышу с одной из трех башен, на воротах находящихся, и повалила деревянную городскую стену до Калужских ворот. К довершению убеждения народного в чернокнижестве Отрепьева с восемнадцатого по двадцать пятое мая настали сильные морозы, повредившие не только деревья и хлеб, но даже луговую траву308. Для прекращения дальнейших злотворных действий умершего колдуна почли необходимым развеять самый прах его. Двадцать восьмого мая тело его было вырыто и сожжено на Котлах. Пеплом зарядили пушку и выстрелили по Смоленской дороге, откуда самозванец пришел в Москву309.

Хотя подробное изложение похождений Лжедимитрия достаточно доказывает его самозванство, но так как в Польше и даже в самой России есть еще люди, сомневающиея в сей истине, то кажется нелишним представить в совокупности и тщательно взвесить все доводы, на коих могло бы основываться мнение о подлинного первого Димитрия. Писатели, поддерживающие оное, говорят: первое, что русским летописцам и шведскому посланнику Петрею, единогласно утверждающим самозванство Отрепьева, нельзя давать веры, потому что русские писали под влиянием торжествующей враждебной Димитрию стороны, а Петрей также должен был ненавидеть естественного союзника изгнанного шведами короля Сигизмунда; второе, что не заслуживают большого внимания и свидетельства многих знаменитых людей в Польше, как то: Замойского, Жолкевского и прочих, отзывающихся о нем, как о самозванце, понеже небезызвестно никому, в какой вражде польские вельможи жили друг с другом, так что достаточно было того, что Вишневецкие и Мнишек принимали Димитрия за истинного, чтобы Замойский и Жолкевский оглашали его подложным; третье, что, напротив того, современники: