Иероним Ясинский - Расплата Страница 4

Варенька посмотрела на неё испуганными глазами.

– Ты его до сих пор любишь?

– Если б я его никогда не любила!! – с тоской вскричала Кривцова.

– Да, было б лучше… – заметила молодая женщина. – Но конечно, это твоё право… Но дай же и мне сказать несколько слов, прежде чем отвечать на твой странный вопрос…

– Говори.

– Ты слишком превозносишь Николю, – начала Варенька. – По-твоему, Николя – какой-то агнец невинный. Ты ослеплена им и ничего не видишь в нём, кроме миловидности. Но он человек и довольно реальный. Конечно, его надо раскусить… Я ведь вот тоже думала о нём, как о чём-то прекрасном и детски-незлобивом… Но теперь не думаю… И может быть только реальному отношению к нему я обязана тем, что он меня не бросил и не бросит… Николя – человек, который любит себя и больше никого… У него счастливая наружность… Это подкупает; но это не обеспечивает… Тебе нужны факты? Изволь. Я никому никогда не сказала бы… Но тебе надо сказать. Моя жизнь едва ли может быть названа счастливою. В прошлом году он два раза отвратительно обманул меня. В Петербурге так легко прятать концы! Можешь себе представить, ко мне ходила брать уроки одна девочка… Тут есть бедная чиновная семья, и я сама предложила заниматься, чтоб как-нибудь помочь ей… Девочке было не более пятнадцати лет… хромоногая дурнушка… И вот Николя соблазнился на неё и увлёк дуру… Что всего возмутительнее, так это то, что с него как с гуся вода! Сейчас наивность и откровенность – признался во всём… В другой раз он затеял большую игру… Писал стихи и взбивал волосы как подобает поэту… Меня это встревожило, и я невольно стала следить… Действительно, оказалось, что он завёл связь с одной барышней – я в папироске нашла записку… Опять как с гуся вода. Барышню стал бранить и быстро забыл… Молодых горничных я не держу. Но можно сказать, что я смотрю на добродетельность мужчины со слишком бабьей точки зрения… Хорошо. Вот другие факты. Ты говоришь, он способен на геройские дела, Небольшого героизма от него требовали – дать приют одному человеку на два дня. Отказал наотрез… И притом сухо, с какой-то старческой трусливостью. Затем…

– Довольно, Варенька! – сказала Кривцова. – Ты его не любишь…

– С чего ты это взяла? – сердито спросила Варенька. – Нет, я его люблю. Но люблю таким, каков он на самом деле… Я его не наряжаю в идеальные костюмы и требую от него немногого… Я хочу, чтобы он был мой – и только… На него я постоянно смотрю сверху вниз и не даю ему забываться… Положительной подлости он не сделает, и с ним можно спокойно прожить век, если держать его в руках…

– Но ты его совсем не уважаешь!..

– Уважать Николю! Если б я стала уважать его, он на другой день бросил бы меня… Хха! Ну, а ты его уважаешь?.. Ты знаешь, я с ним даже никогда не ссорюсь, хотя у него бешеный характер, и он может злиться как обезьяна… Если бы я стала ссориться или показала бы вид, что меня волнует его гнев, я утратила бы над ним власть… Потом… Я слежу за каждым его шагом и так изучила его лицо и глаза, что могу угадывать все его мысли… Когда он замышляет что-нибудь некрасивое, я уже знаю и принимаю свои меры… Вот таким путём поддерживаю я кое-как наше равновесие… Но это очень трудно.

– Однако, Варенька, – сказала Кривцова с насмешливой улыбкой, – ведь это всё доказывает только, что Коля послушное орудие в твоих руках… что также легко ты могла удержать его тогда от подлого дела… внушить ему…

– Что внушить? – перебила её Варенька с загоревшимися глазами. – Нечего было внушать! Ты идеалистка, не знаешь жизни! Ты думаешь, так вот он, «этот странный, милый человек», и бухнул мне, при первом же знакомстве, что он соблазнил тебя… Нет, он это тогда скрыл. А уже потом рассказал, когда наш узел был завязан, и когда приходилось выбирать, кому из нас гибнуть – тебе или мне… Послушное орудие!.. Да если на то пошло, так я тебе скажу, что пожертвуй я тогда собою, ты бы всё-таки не удержала его… Ты на нею молишься, а на него молиться нельзя… Только я одна могла любить его и могу любить и буду любить… У меня такая натура… Мужская, что ли… Человека с твёрдой волей, который был бы выше меня, я не потерплю возле себя… Вот почему я никому не отдам моего Николю.

Кривцова была смущена. Чувствовалась доля правды в словах Вареньки, как ей казалось. Но… неужели можно любить, презирая? Неужели Ракович – такое бездушное существо? Неужели эти прекрасные глаза и сегодня опять лгали как всегда? Она молчала и терзалась. На её лице неровными пятнами выступил румянец. Кому же мстить и как мстить? И имеет ли мщение смысл? Былое ушло куда-то назад, в мрак забвения. Там толпились бледные призраки, облики пережитых страданий, неясные, расплывающиеся, готовые исчезнуть в робком сиянии какого-то нового тёплого чувства. Был момент, когда ей хотелось преклониться пред совершившимся, – пред этим зданием, воздвигнутым на развалинах её лучших надежд. Ей хотелось протянуть руку Вареньке и сказать с горячим увлечением, что она её прощает. Но вдруг где-то, в тайнике её взволнованной души, блеснул луч другого света. Он никогда не погасал, хотя часто ненависть и горе заслоняли его подобно теням. И вот теперь он ярко отразился в её глазах. Вся её фигура преобразилась, она встала и, глядя на Вареньку, с выражением странной величавости и презрения, громко сказала:

– Я люблю его… Несмотря на всё, люблю!.. И хочу убедиться, так ли он безнадёжно мерзок, как ты говоришь… Я отниму у тебя Колю. Потому что он не твой, а мой… Прощай!

Она отбросила драпировку и хотела уйти. Но Варенька, вся трепеща, быстро поднялась с места и, с силой схватив её за руку, сказала умоляющим шёпотом:

– Ты этого не сделаешь, Катя!.. Милая, добрая Катя, ты этого не сделаешь!..

Послышались шаги Раковича, и он появился в дверях. Он видел, как обе женщины смотрели друг дружке в лицо, и ему показалось, что они хотят целоваться. Он громко крикнул: «Браво, браво!», и этим возгласом, смутившим Вареньку, помог Кривцовой высвободить руку и оставить балкон. Она быстро подошла к молодому человеку и прошептала:

– Приезжай ко мне сегодня… Мой адрес…

– Не слушай её, Николя! – крикнула Варенька, в свою очередь подбегая к нему, в страшном испуге, с перекосившимся лицом, со сверкающими глазами.

– Мой адрес, – громко сказала Кривцова, стараясь перекричать Вареньку, – Невский проспект…

– Не слушай её, не слушай!

Но Кривцова досказала свой адрес, уклонилась от Вареньки, которая замахнулась на неё, чтобы ударить, быстро спустилась с лестницы и сразу нашла дорогу к пристани. Там она взяла билет и села на пароход. Всё это она проделала машинально. Её сердце страшно билось. Она не видела, что делается вокруг неё. Взгляд её был неподвижен и тупо устремлён туда, где, за чёрными стволами деревьев, среди золотистых облаков, догорало солнце, красное как рубин.

Пароход зашипел и, шумно вспенив воду, стал отчаливать с мерным клохтаньем. Кто-то играл на гармонике. Слышались французские, немецкие и русские фразы. На медных частях машины потухал солнечный свет. Вдали, в мягком сумраке, на террасах летних ресторанов, уже ярко сияли молочные шары электрических свечек. Берег находился на расстоянии, по крайней мере, аршина, как вдруг какая-то фигура появилась на платформе пристани, с разбега, не долго думая, прыгнула на лесенку парохода, покачнулась, но удержалась в равновесии, сделав движение руками, и распустила при этом наподобие крыла серый плед.

Это был Ракович.

Кривцова, как только он подошёл к ней и, красный и улыбающийся, сел рядом, почувствовала такой прилив радости, что чуть не расплакалась. Эта радость была внезапна. Кривцова смеялась, и жала ему руку, и укоряла его за смелый прыжок, а в то же время ей было приятно, что он рисковал из-за неё, если не жизнью, то во всяком случае здоровьем. Он, значит, милый человек, и всё дурное, сделанное им – прямой результат посторонних влияний. Укрепившись вдруг в этом мнении, более чем когда-нибудь, Кривцова не отрывала глаз от разгоревшегося лица Раковича, и его шёпот и звуки его голоса сладостно волновали её. Она кивала головой в ответ на его фразы, краснела, и отшучивалась, и говорила ему: «Мой! Мой!» с тем доверчивым увлечением, с каким произносила это слово три года назад, когда впервые охватил её страстный порыв. Они беспечно болтали, точно они были любовники, которые всё ещё были счастливы, всё ещё жадно пили из чаши, не отравленной ни единой каплей горечи, и будущее которых было ясно и бросало им навстречу душистые венки и букеты. Никто из них не упоминал о Вареньке. Эта женщина, по-видимому, не существовала. О ней забыли. Сцена, только что разыгравшаяся между обеими подругами, мгновенно потускнела, а значение её умалилось до смешного. Прошедшее было вычеркнуто из жизни. Настоящее как могучая волна подхватило их и несло в какую-то фантастическую страну, населённую милыми и грациозными видениями, которые издали шаловливо улыбались им как старым знакомым и манили их к себе, кидая на них влажные взгляды. Ракович окутал её пледом, который он нарочно для неё захватил. Она согрелась и бодро сидела на своём месте. Иногда она смотрела по сторонам, с ласковою снисходительностью. Теперь уже не было злых и чужих. Все были хорошие и добрые. Но лучше и добрее всех был Коля.