Элизабет Вернер - Отзвуки родины Страница 4

Было утро после морской прогулки; молодой владелец майората и капитан Горст находились в комнате, выходившей на балкон, где обычно собиралась вся семья, между тем как граф Оденсборг, сидя на окне, читал газету. Высокая, просторная комната со старинной мебелью, с тяжелыми темными занавесами, старыми семейными портретами на стенах и потрескивающим огоньком в камельке представляла собой очень уютное помещение. Из окон открывался превосходный вид на море, сегодня еще более бурное, чем накануне.

Молодые люди были заняты оживленным разговором. Речь шла о том, продолжить ли сегодня морское состязание, оставшееся накануне безрезультатным. Гельмут был решительным сторонником его, между тем как Горст возражал против этого и, во всяком случае, считал необходимым исключить дам.

– Мне сдается, что вы еще не вошли в милость у Евы и не хотите окончательно потерять ее расположение, – со смехом воскликнул Гельмут. – Прекрасно, пускай Ева останется, но Элеонора не согласится. Она не боится ни волнения, ни бури, и я убежден, что она сегодня отважится поехать с нами.

– Я также не сомневаюсь в этом, – подтвердил капитан. – Вопрос в том, имеем ли мы право брать ее?

– Неужели вы боитесь моря? – насмешливо произнес молодой барон.

– Несомненно, когда дело идет о безопасности других, – последовал спокойный ответ.

– Ну, по-моему, бояться нечего! Во всяком случае сегодня мы покончим с этим делом. Как и вчера, нашей целью будет Штрандгольм, и в двенадцать часов мы тронемся в путь. Идет?

– Конечно, я буду точен. До свидания, господин граф!

Последние слова, относящиеся к графу Оденсборгу, были произнесены Горстом с некоторой церемонностью, на что последовал вежливый, хотя тоже церемонный ответ. Оденсборг ни единым звуком не принял участия в разговоре и, казалось, полностью погрузился в газету; но, едва за капитаном закрылась дверь, он отложил газету в сторону и поднялся с места.

Графу было лет под пятьдесят. С его благородной внешностью сочетались изысканные манеры, не лишенные, однако, известной холодности дипломата; его острый, ясный взгляд привык, казалось, к наблюдению, а весь его вид свидетельствовал о высокой интеллигентности. Но при этом на нем лежал отпечаток холодности, лишь изредка, когда он обращался к пасынку, уступавшей место неподдельной ласке.

– Послушай, Гельмут, разве необходимо, чтобы ты с такой любезностью обращался к этому прусскому шпиону? – спросил граф, и в его голосе прозвучала непривычная резкость.

Гельмут изумленно уставился на отчима.

– Шпиону? Да ведь он же – гость моей бабушки.

– Тем хуже, потому что это заставляет нас терпеть его в замке.

– Но, папа, ты же знаешь, что Горст – двоюродный брат моего дяди Вальдова и постоянно бывал здесь в доме. Его теперешнее пребывание здесь совершенно случайно, я готов поручиться за это.

– Возможно, хотя я не верю в подобные случайности, – холодно сказал Оденсборг. – Я только хотел обратить твое внимание на то, что в наших кругах будут очень удивлены твоими близкими отношениями с прусским офицером; ты должен иметь в виду и свое, и мое положение.

Лицо молодого барона приняло сердитое выражение – замечание, очевидно, не пришлось ему по вкусу.

– Здесь, в Мансфельде, я шага не могу ступить без того, чтобы не принять чего-либо во внимание, – с нетерпением воскликнул он. – Всюду меня удерживают, постоянно я обязан думать о своем положении. Для чего мы вообще приехали сюда и когда уедем отсюда? Я и двух недель не выдержу.

– Судя по тому, как обстоят дела, тебе, вероятно, придется пробыть здесь дольше, – спокойно ответил граф.

Молодой барон насторожился.

– Как? Разве мы не вернемся на следующей неделе в Копенгаген, как было решено раньше?

– Нет, мой сын, по-видимому, нам придется пробыть здесь несколько месяцев, может быть, даже целую зиму.

– Это невозможно, папа, ты не можешь заставить меня! – возмутился Гельмут. – Пробыть всю зиму в этой одинокой пустыне? Я не вынесу этого и умру с тоски!

– Ты, кажется, не всегда скучаешь здесь, – с легкой насмешкой возразил граф. – Например, вчера, когда я позвал тебя, ты превосходно развлекался у рояля.

– Разве я не могу ухаживать за Элеонорой? – нахмурился Гельмут. – Ведь для меня это – единственное удовольствие здесь.

– И я, наверное, не пытался бы испортить его тебе, если бы это не давало повода к неправильным выводам. Разве ты забыл последнюю волю твоего деда? Зато о ней вспомнит твоя родственница, тем более, что она открывает ей перспективы стать хозяйкой в Мансфельде.

Молодой барон только вздохнул в ответ, будто бы желая уклониться от дальнейшего разговора на эту тему.

Но Оденсборг подошел к нему и положил на его плечо свою руку:

– Мы ведь договорились с тобой, Гельмут, о том, чтобы это тяжкое условие ни под каким видом не было выполнено. Такого рода семейные решения вообще не имеют силы и ни к чему тебя не обязывают.

– Да ведь это только пожелание, выраженное дедом в его завещании.

– Чтобы обеспечить своей внучке блестящую будущность! С его точки зрения, это было бы вполне логично, но для тебя такая партия слишком неподходяща. Бедная родственница, к тому же мещанка и без всякого состояния! Ее мать в браке следовала романтическому влечению, но для дочери барона Мансфельда это очень неудачная партия.

– Полковник Вальдов отличился тогда на войне, – заметил Гельмут. – Он был одним из самых храбрых офицеров.

– Ну, да, да, – нетерпеливо промолвил граф, – я не сомневаюсь в его храбрости, однако его дети носят мещанское имя, и он оставил их совершенно без средств. Бедность и зависимость – состояния довольно неприятные, и в таком случае лучше стать хозяйкой мансфельдских имений, пусть даже и не питая ни малейшей симпатии к их владельцу.

– Ни малейшей! – с неожиданной горечью повторил молодой барон. – Элеонора достаточно ясно демонстрирует это мне!

– И это задевает тебя? – Оденсборг внимательно посмотрел на сына.

Однако тот лишь насмешливо пожал плечами:

– Меня? Нисколько!

– А это, по крайней мере, прозвучало в твоих словах. Ты избалован, Гельмут! Ты прослыл неотразимым и чувствуешь себя оскорбленным, когда твоя прекрасная кузина остается к тебе равнодушной, а что она прекрасна – этого нельзя не признать! Ты также не безразличен к ней и, может быть, теперь думаешь об этом браке совсем не так, как раньше, когда он представлялся тебе тяжелыми оковами.

– Нет, папа, я не люблю таких ледяных характеров, в которые никогда не прорывается теплый луч! – страстно воскликнул Гельмут. – Я никогда не свяжу своей судьбы с женой, холодно расчетливой, думающей только о моем богатстве и при этом не дающей себе труда скрыть от меня свое безграничное равнодушие.

Граф с довольным видом кивнул головой.

– Ну, тогда мы вполне солидарны! Но именно поэтому твое поведение не должно возбуждать никаких надежд, которые ты вынужден будешь разбить впоследствии. Вообще необходимо, чтобы ты как можно скорее объяснился со своими родственниками, чтобы всяким желаниям и планам положить конец.

– Время терпит, – уклончиво ответил Гельмут, – я хотел позже…

– Как можно скорее, а еще лучше даже сегодня! – настойчиво повторил Оденсборг. – Чем дальше ты будешь тянуть канитель, тем она станет мучительнее.

– Мне казалось, она и так довольно мучительна. Как я скажу об этом Элеоноре, не оскорбив ее?

Граф усмехнулся с опытностью светского человека.

– Тебе это кажется так трудно? Придумай какую-нибудь сказку, объясни, что твое сердце несвободно, что ты уже связан, а потому готов отказаться от счастья которое при других обстоятельствах… и так далее в том же роде! В таком объяснении не будет ничего обидного и на него не найдется никаких возражений. Обещай мне еще сегодня покончить с этим делом.

– Если ты полагаешь, – нерешительно сказал Гельмут, очевидно, привыкший подчиняться авторитету отчима. – Вот мука быть наследником Мансфельда!

– Мука, из-за которой тебе, наверное, завидуют тысячи! Решайся, Гельмут, надо, наконец, покончить с этим. Одним ударом освободись раз и навсегда. Я рассчитываю на твое обещание.

Пожав пасынку руку, граф вышел из комнаты, а молодой человек в самом скверном настроении бросился в кресло. Он видел, что отчим прав. Надо было, наконец, кончить дело. Но Гельмут не привык заниматься мучительными и неприятными вещами – об этом заботился отчим, и молодого наследника вполне устраивала такая опека, избавлявшая его от труда и неприятностей.

Теперь ему, как и всегда, был предписан план и ход действий. Он должен объяснить, что влюблен в другую и уже помолвлен с ней. Конечно, это самый лучший и удобный выход, но Гельмут не привык лгать, и мысль, что он с ложью на устах должен смотреть в глаза своей кузины, вызывала в нем в высшей степени неприятное чувство.

Он питал какой-то страх перед этими холодными и серьезными глазами, в которых постоянно видел безмолвный упрек, между тем как суровая замкнутость Элеоноры в то же время крайне оскорбляла его тщеславие. Нельзя было обращаться так с будущим супругом, из рук которого предстояло получить богатство и блеск. Элеонора, казалось, была уверена в этом и волю завещания считала непреложной.