Жюль Гонкур - Шарль Демайи Страница 53

Молодой человек. Розальба! Что же вы не пьете?

Молодая женщина (тихо). Зачем, мой друг? Мне не надо… Я здорова.

Мол. чел. А, вы здоровы, а я болен, не так ли?

Мол. женщ. (тихо). О, Боже мой!

Мол. чел. Еще не так болен, как вы думаете, не так, слышите ли вы!

Мол. женщ. Право, надо быть святой…

Мол. чел. (вне себя). Святой! Святой! Будьте же невропаткой… невропаткой… паткой… паткой…

(С ним делается нервный припадок).

И вот как Господь мстит за публику, и как Он наказывает ingénue, неверную долгу, ingénue, не исполнившую своей обязанности холостяка: мужем и невропатией.

– Неправда ли, смешная статья? – сказала Марта.

– Тебя, значит, я очень заставляю страдать, Марта? – спросил Шарль.

– Но ведь это не я… Я ничего не говорила, уверяю тебя… Молланде сделал все это так… Только относительно доктора… Ах, про доктора. Я не говорю… тут я действительно… но относительно тебя, клянусь тебе!.. я сказала только, что ты… немного нервен… вот и все, право так…

Статья Молланде была слишком в шутовском тоне, чтобы оскорбить Шарля. Но Шарль угадал по запирательству Марты, откуда она идет, и это оскорбило его.

LXVII

Время их пребывания на водах кончалось. Наступал канун отъезда; наконец, пришел и день отъезда. Когда укладывали чемоданы, Марта вспомнила:

– А гамак? Я об нем и забыла. – Шарль пошел за ним в каштановую аллею. Но когда он пришел туда, он забыл на минуту, что его надо отвязать; положив в него локти, он глядел перед собою в светящийся туман осеннего утра. Он походил на зарю, плавающую в облаках. Все было в тумане. Тысяча лучей ласкали голубоватым светом группы деревьев и серебристую реку. Тут и там ветка, покрытая росою, блестела на солнце, как хрусталь. И Шарль стоял так облокотившись, в последний раз окидывая взором и сердцем это небо, эту воду, эти оголенные деревья, которые видели последние счастливые дни его любви.

LXVIII

– Смотри и критикуй, мой милый… У тебя есть вкус… Я, видишь ли, хотел осуществить что-нибудь во вкусе обстановки, которую Бальзак описывает у молодых людей, живущих по моде…

Так говорил Флориссак Шарлю, только что вернувшемуся из Сен-Совёра. Он его нагнал на углу улицы и заставил войти к нему, посмотреть его новую квартиру.

– Ну, что? – продолжал Флориссак, – они были в туалетной комнате, – что ты скажешь? Неправда ли, здесь есть все, чтобы быть холостяком?

– И красивым, вдобавок, – прибавил Шарль, смеясь.

– Ты понимаешь, сначала я хотел все устроить en grand… Я всегда мечтал иметь туалетную комнату в порядочных размерах… Ты мне скажешь, что есть люди, которые моются в шкафах, это правда, но я терпеть не могу фокусов… Да, друг мой, таким, каким ты меня видишь, я уже больше не пишу, я ничего не делаю, даже долгов… и живу своей рентой. Это не скучнее, чем жить случаем… Я нашел на своей дороге банкиров, которые мне понравились… они кладут мои деньги в ямы, где монеты во сто су толстеют… Но оставим это. Нравится тебе моя уборная?

Стены комнаты и широкий диван были обиты темно-синей кожей, лакированной как кожа карет. Кроме гравюр, изображающих лошадиные головы, знаменитые скачки в летописях английского спорта, вставленные в лаковые рамы, во всей комнате были только туалетные вещи. Губки, щетки, подпилочки, все инструменты античных alipili и elacolhesii, усовершенствованные и приспособленные к теперешнему времени, тысяча блестящих орудий, светлых как готовальни хирургов, саше, мыла, рисовая пудра, уксусы, косметики, эссенции украшали, наводняли стены и этажерки из лимонного дерева. На огромной мраморной подставке лежали туалетные принадлежности из розового богемского хрусталя, и две огромные хрустальные чаши блестели рубинами, освещенные последними лучами солнца.

– Так ты находишь это порядочным?

– Очень хорошо… Очень хорошо… Единственная уборная, какую я до сих пор видел.

– Ну, я очень доволен… Я очень дорожу твоим мнением…

– Но, скажи пожалуйста, Флориссак, должно быть это имеет безумный успех у…

– У безумных куртизанок? – сказал Флориссак, делая себе пробор перед зеркалом, – и не говори! они хотят все унести… Я должен был им сказать, что это все фамильные предметы… Что эти зубные щетки принадлежали моему дяде… и это память о нем!

В эту минуту между портьерами полуоткрытой двери скромно высунулась голова человека.

– А, это вы, – сказал Флориссак. – Положите это там!.. У меня теперь нет времени… Вы придите в другой раз.

– Но, – сказал Шарль, – я тебе не хочу мешать.

– Мешать мне? Напротив, я в восторге… Представь себе, что тот, которого ты только что увидел, портной… но портной… литературный! Да, он позволяет себе любить писателей… Я когда-то по слабости доставлял ему удовольствие и писал мои фельетоны у него… Милый мой, это опьяняло его… Наконец, он позволяет себе читать меня и исправлять мои эпитеты!.. Портной! Несчастный, обреченный одевать себе подобных!.. Я очень доволен поставить его теперь на свое место… Он хотел, чтобы я бывал на его вечерах…

– Как, он принимает, твой портной?

– Конечно, он принимает… Он принимает всех, кто ему не платит: это отлично устроено… А твоя жена? Она здорова?

– Да… совершенно здорова.

– Кстати, мне сказали… Знаешь ли что, она жалуется на тебя?.. Ты должен был видеть… О, это сплетни. Но в этих вещах лучше…

– Боже мой! Это статья Молланде…

– Да, статья Молланде… Но все равно, на твоем месте я бы объяснился с женой… А что, играют тебя?

– Идут репетиции.

– А твоя жена играет в пьесе?

– Конечно… А что?

– Нет, я хотел спросить тебя… Ну, вот я и обрезался… Однако, их новое изобретение для ногтей неудачно.

– У тебя есть Caprichos Гойя? – спросил, входя, Ремонвиль.

– Здравствуй Шарль… Я делаю одну работу…

– Гойя? Черт возьми! Рембрандт в стране апельсинов… великолепный экземпляр!.. Я тебе его отыщу, – сказал Флориссак, подымая портьеру своей комнаты.

– Ты занят в воскресенье? – спросил Ремонвиль Шарля.

– Нет. А что?

– Ты должен бы поехать с нами в Севр, посетить Галлана, который дрался. Знаешь?.. Ты его знаешь, Галлана?

– Я видел его.

– Поедем… Ты ему кстати должен сделать визит: он дрался за всех нас. Он получил удар шпаги за роман Мэнара.

– Вот, – сказал Флориссак, подавая Caprichos Ремонвилю.

– Ты участвуешь в компании, – сказал ему Ремонинь: – визит Галлану, в будущее воскресенье… Мы пообедаем там где-нибудь.

– Невозможно, – сказал Флориссак.

– В котором часу? – спросил Шарль Ремонвиля.

– В три с половиной, на Сен-Лазарской железной дороге… Решительно ты не едешь? – обратился Ремонвиль к Флориссаку.

– Я никогда не обедаю в деревне… Если бы я был господином Лаландом, который ел пауков… Но я не господин Лаланд…

Шарль, на улице, очутился позади мужчины и женщины; идя не под руку, они занимали весь тротуар.

– Ах, мой милый, – говорила женщина, – ревностью никогда он не приведет никого из знакомых. Он дает мне есть в клетке!.. А когда я выхожу, он преследует меня… даже когда это ему стоит пять франков.

– Настоящий муж! – отвечал Кутюра, это ничего не значит, женщины могут пройти сквозь игольное ушко, это известно!.. И я обещаю тебе…

Шарль больше ничего не слышал. Дойдя до конца улицы, он остановился перед магазином картин. На выставке была большая акварель Жиру, представлявшая бал Мабиль, прелестный рисунок, в котором рисовальщик, минуя подражания, вложил свои наблюдения в этот парижский мир и не только представил его копию, но и нравственную физиономию порока 1850 г. Шарль стоял перед окном, рассматривая и внутренне аплодируя этому произведению, когда позади него раздался смех и он почувствовал сильный толчок. Это был опять Кутюра, но на этот раз с Нашетом, оба шли под руку, с полной откровенностью, показывая Шарлю, который обернулся, две спины самых интимных друзей в Париже.

LXIX

Шарль, придя домой, сказал своей жене, что в воскресенье он поедет с друзьями навестить одного журналиста, который ранен, и что он не будет обедать с ней. Марта очень мило произнесла: «Правда?» и поцеловала его в глаза, чтобы лучше заглянуть в них, – хорошо, я буду обедать у матеря, сказала она без всякой досады.

В воскресенье Шарль встретил на железной дороге Ремонвиля, Брессоре, Ламперьера, Буароже, Франшемона и Грансэ, который привел Жиру. Поехали, побывали у Галлана, ему было лучше и завтра должны были перевезти его в Париж, затем принялись за поиски обеда.

– Однако, где мы обедаем?

– Пойдемте прямо.

– Это всего дальше.

– Пойдемте в Севр.

– В ресторан, где цветные стаканы! Мерси.

– Тогда в Сен-Клу.

– Да, где мы будем отражены в «Черной Голве»… Там поваром тень Кастинга.