Арнольд Гиллин - Синг-Синг Страница 6

Оригинальна была наружность этого человека: гладко-выбритое, худощавое, с резкими правильными чертами, спокойное лицо было серовато-коричневого цвета, со впалыми большими черными глазами, которые под густыми сросшимися бровями горели лихорадочным огнем. Тонкия и сжатые губы, прямой большой нос с небольшим горбиком и красивый, хотя островатый подбородок придавали этому лицу особенное как бы застывшее выражение. Ни одна черта, ни одна морщинка не двигалась на лице этого апатичного с виду человека. Когда на реке замер шум умчавшагося парохода, незнакомец, заложив руки в карманы брюк, устремил свой взор на волны и опять остался неподвижным. Ничто, по-видимому, не интересовало этого странного субъекта. Лицо его, точно вылитое из металла или изваянное из темноцветного мрамора, отнюдь не гармонировало с его мощною богатырскою фигурой, облаченною в весьма пестрый наряд. На прохожем был узкий жакет из пестрого волокнистого драпа с короткими не по росту рукавами и старомодного покроя, к которому нынешние портные не прибегают. Полинявший драп, с которого сошел почти весь волокнистый ворс, был местами съеден молью, судя по рядам узорчатых крошечных дырочек на руках, плечах и груди. Большие светлые роговые пуговицы украшали борта. Таких уродливых пуговиц нынче тоже не пришивают ни к какому мужскому платью. Крупные ноги незнакомца были обуты в огромные башмаки с толстыми подошвами, зашнурованные черными кожаными шнурками. Две подковы были приделаны к широким и низким каблукам. Подобные башмаки были в большой моде лет двадцать пять тому назад и назывались ирландскими. Сельское население Ирландии и по сие время носит их. Узкия и тоже не в меру коротенькия серые с синими крапинками панталоны дополняли туалет. Весь этот потертый и необычно старомодный костюм обличал шитье отнюдь не по заказу владельца. Безукоризненна была лишь сорочка; снежной белизны ненакрахмаленный широкий отложной воротник виднелся из-за бархатной потертой жилетки без признака какого-нибудь галстуха или повязки. Из бокового левого наружного кармана в жакете торчал кончик белого носового платка с сине-красною широкою каймой.

На реке послышались голоса и пение, то были дачники совершавшие обычную вечернюю прогулку в лодках по Гудзону. Голоса и пение, по-видимому, дошли до слуха незнакомца, который выпрямился во весь рост, и вынув правую руку из кармана, вытащил оттуда свернутый веревочкой прессованный табак, отвернул твердый конец свертка, быстро откусил кусочек и вложил его за левую щеку. Стиснув раза два зубами жвачку, он скоро впал в свое прежнее раздумье, тяжело прислонясь широкою спиной на решетку «могилы Индийца».

О чем думал этот человек? Он думал о многом, несмотря на совершенно пассивную наружность. Человек этот внутренно переживал странные минуты, ощущая то чего до этой поры никогда еще не ощущал. Читатель конечно узнал в нем бывшего «гостя» № 36 Синг-Сингской гостиницы, Чарлза Мортона, который в этот день только-что вышел на волю из «Дома вечного молчания».

Простившись с добрым инспектором тюрьмы, Мортон отправился с приставом Логаном в то помещение где обмундировывались вновь поступающие преступники-обыватели «Крепкого места». Тут же в смежной небольшой чистенькой комнате одевались в «свою одежду» все на волю выходящие экс-«гости» Синг-Сингского «отеля».

Комната эта была известна в среде отпущенников под характерным названием Выход на волю. Здесь-то Мортон получил обратно свое собственное платье, то самое которое украшало его грешное тело в первый ужасный момент его прибытия в тюрьму. В этом старомодном костюме Мортон двадцать лет тому назад выслушал суровый приговор главного судьи верховного суда в Нью-Йорке.

Придя в сопровождении Логана в гардеробную тюрьмы, Мортон предварительно сдал клерку свой тюремный костюм каторжника первого разряда, так как преступники приговоренные к 20-25 летнему заточению считаются наравне с приговоренными к пожизненной каторге. Сняв полосатую тюремную ливрею, Мортон взял холодную ванну, а затем, получив чистое новое белье, облачился в собственное платье, которое согласно правилам хранится в особом гардеробном отделении под тем или другим нумером и ярлыком с именем и фамилией поступившего обывателя «Крепкого места». Омовению подвергаются также и прибывающие «гости» синг-сингского отеля. Каторжники прозвали это купанье «крестинами злой ведьмы Каторги». Летом купанье происходит в больших чанах наполненных холодною водой, а зимой – теплою. Одевшись на скорую руку (в присутствии Логана, клерка гардеробного отделения и истопника, который наливал воду в чан) и расписавшись в том что получил сполна свою вольную одежду, Мортон отправился с Логаном в главную приемную комнату тюрьмы, где его ожидал с отпускным листом другой клерк. Взяв свои пожитки, Мортон захватил с собою заранее приготовленный сверток с ужином который согласно обычаю вручается каждому отпускаемому на волю «гостю» тюрьмы. Кто не пожелает воспользоваться этою последнею любезностью и хлебосольством тюремного начальства, тот понятно не обязан брать с собою завтрака, обеда или ужина (смотря по тому в какое время «гость» покидает тюрьму). Но бывшие каторжники почти все без исключения любят брать эти свертки, так как есть поверье что отказавшийся от тюремного хлеба-соли неминуемо и вскоре вкусить ее. При выпуске, каждому из отпущенных на волю дается новое белье из беленого, достаточно тонкого полотна, но сорочки выдаются не крахмаленные.

Получив из рук главного клерка драгоценный отпускной лист (ticket of leave), Мортон со своим проводником прошел большим двором к тому массивному зданию где помещался главный выход из тюрьмы; над этим зданием красуется небольшая «сторожевая башня» с часами. Войдя в просторные сени тюрьмы, Мортон молча предъявил по указанию проводника свой отпускной лист сержанту, который, задрав на голову кепи, сидел в громадном кожаном кресле, положив для удобства ноги на большой письменный стол. Сержант курил огромную сигару из дешевого гаванского табаку, известного в Штатах под названием «plantation tobacco». Мрачный с виду, старый рубака, с длинными седыми усами à la генерал Кустер[7], взяв небольшой лист из рук Мортона, лробежал внимательно содержание этого документа, пристально посмотрел на Мортона и спросил его густым басом:

– Ваше имя и фамилия, сэр?

– Чарлз Локвуд Мортон.

– Откуда?

– Из Чикого.

– Лета?

– Сорок второй год.

– All right!

Сержант встал, подошел к другому столу в виде небольшего пюпитра, открыл громадную книгу в кожаном коричневом переплете с медною отделкой по углам, перелистовал несколько страниц, хлопнул ладонью по книге и сказал:

– Распишитесь под этою графой, вот и перо.

Сержант передал Мортону толстую черную ручку со стальным широким пером. Мортон взял перо, взглянул за объемистую разграфленную книгу и спросил:

– Что следует писать, сержанть?

– Слушайте, я вам продиктую; пишите здесь… да, вот тут: Я нижеподписавшийся, Чарлз Локвуд, гражданин Штатов, по профессии механик, родом из Чикого, сорока двух лет, дал сию расписку в том что я, будучи водворен согласно, правильному приговору суда и по правилам всех параграфов уголовно-тюремного закона Республики на жительство в тюрьме Штата Нью-Йорк, на срок до двадцати лет, по истечении этого срока, сего 16 Июля 1882 года, в шесть часов пополудни, вручив законный отпускной документ кому следует, получил себя в полной физической целости, в исправности моих умственных способностей и в полном сознании, что я действительно представляю собою то лицо которое получило полную гражданскую свободу и легальный выпуск из вышеозначенной тюрьмы… Написали? спросил сержант, пуская большой клуб дыма в потолок.

– Написал, ответил дрожащим голосом Мортон, по-видимому несколько изумившийся.

– All right! Покажите-ка, что вы нацарапали?

Сержант подошел к пюпитру и внимательно скользил взором по тем строкам где красовался крупный, неуклюжий и неровный почерк Мортона.

– Ну ужь и каракули, сэр, видно что вы немного отвыкли владеть пером. Вы чем занимались у нас?

– Я работал в кузнице и в слесарной.

– By Jove! теперь мне понятно что вы не в состоянии писать как писарь у нотариуса, тем не менее все в порядке и я вполне могу разобрать что вы нарисовали; ну, а этого более чем достаточно для нашей канцелярии. Теперь, сэр, потрудитесь скрепить эту расписку вашею полною подписью.

Мортон дрожащею рукой подписал свои два имени и фамилию.

– All right! Прекрасно, ну, все формальности исполнены; теперь вы вполне свободны и можете идти на все четыре стороны.

– Благодарю, сержант.

– Не за что, сэр! сухо отрезал служака, бросив из-подлобья и из-за густых щетинистых бровей беглый взгляд на величавую фигуру Мортона. «Этакий молодчина!» подумал сержант: «Только подобные колоссы… великаны, могут выдерживать каторгу в течение двадцати лет.»