Эмиль Золя - Сочинения Страница 62

Допив абсент, Тереза встала, взяла белокурого юношу под руку и направилась с ним по улице Лагарпа. Лоран следовал за ними до улицы Сент-Андре-дез-Арк. Здесь они вошли в меблированные комнаты. Лоран остановился посреди мостовой, поднял голову и стал разглядывать дом. Жена его на мгновенье мелькнула в отворенном окне третьего этажа. Потом ему показалось, что он видит, как руки молодого человека скользят по талии Терезы. Окно с сухим шумом захлопнулось.

Лоран понял. Не дожидаясь дальнейшего, он медленно пошел обратно, успокоенный, счастливый.

«Что ж, это к лучшему, – думал он, направляясь к набережной. – Теперь у нее есть занятие, дурным мыслям конец… Она куда сообразительнее меня».

Особенно удивлялся он, что не ему первому пришла мысль окунуться в разврат. Разврат мог бы исцелить его от страхов. Он не подумал об этом потому, что плоть его отмерла и порок уже больше не привлекал его. Неверность жены ничуть его не задевала; при мысли, что она сейчас в объятиях другого мужчины, он не испытывал ни малейшего волнения. Наоборот, это казалось ему весьма забавным; он словно выследил жену приятеля и теперь потешался над тем, как ловко эта женщина проводит мужа. Тереза стала ему до того чуждой, что уже не занимала в его сердце никакого места; за какой-нибудь час покоя он уступил бы и продал ее хоть сто раз.

Он отправился бродить по городу, наслаждаясь внезапным благодатным переходом от ужаса к умиротворению. Он был почти благодарен жене за то, что она отправилась к любовнику в то время, как он думал, что она идет к полицейскому комиссару. Приключение завершилось совершенно неожиданной развязкой, и это весьма приятно изумляло его. Ему стало ясно, что зря он трепе, тал и что ему тоже надо пуститься в разврат: может быть, это отвлечет его от мрачных мыслей и принесет облегчение.

Вечером, возвращаясь в лавку, Лоран решил, что попросит у жены несколько тысяч франков и приложит все старания, чтобы получить их. Он думал о том, как дорого обходится разврат мужчине, и немного завидовал женщинам, которые могут торговать собой. Тереза еще не вернулась, он стал терпеливо поджидать ее. Когда она пришла, он заговорил с ней наигранно ласковым тоном и не заикнулся об утренней слежке. Она была под хмельком; от ее кое-как застегнутого платья шел резкий запах вина и табачного дыма, которым бывают пропитаны кабачки. Она очень устала, лицо ее было все в белых пятнах, она пошатывалась, измученная за день, проведенный в постыдном занятии.

Обед проходил тихо. Тереза ничего не ела. За десертом Лоран положил локти на стол и без обиняков потребовал у нее пять тысяч франков.

– Не дам, – сухо ответила она. – Предоставь тебе волю, так мы окажемся на соломе… Разве ты не знаешь, в каком мы положении. Нам грозит нищета.

– Возможно, – возразил он спокойно. – Но мне все равно, мне нужны деньги.

– Не дам, сказала: не дам. Ты бросил должность, торговля совсем не идет, а на проценты с моего приданого нам не прожить. Мне каждый день приходится брать из основного капитала, чтобы кормить тебя и выдавать тебе сто франков в месяц, которые ты у меня выцарапал. Не получишь больше ни гроша, понял? И не проси.

– Не отказывай не подумавши. Говорю тебе – мне нужны пять тысяч франков, и я их получу. Все равно дашь.

Его спокойная настойчивость вывела Терезу из себя, хмель еще больше овладел ею.

– Понимаю, – закричала она, – ты хочешь кончить тем же, с чего начал… Уже четыре года мы содержим тебя. Ты явился сюда только для того, чтобы здесь есть и пить, и с тех пор живешь на наш счет. Он, видите ли, лодырничает, он прекрасно устроился, живет себе сложа руки, на моем попечении… Нет, не рассчитывай, не получишь ничего, ни гроша… Сказать тебе, кто ты такой? Ты…

И она сказала. Лоран пожал плечами и рассмеялся. Он только заметил:

– Хорошим же словечкам ты учишься там, где теперь проводишь время.

Это единственный намек, который он себе позволил насчет ее любовных похождений. Тереза резко вскинула голову и язвительно возразила:

– Во всяком случае, я не живу с убийцами.

Лоран побледнел. Он немного помолчал, пристально глядя на жену, потом дрожащим голосом сказал:

– Послушай, деточка, не будем сердиться, из этого ничего хорошего не получится ни для тебя, ни для меня. Терпение мое лопается. Нам разумнее было бы прийти к соглашению, если мы хотим избежать беды… Я прошу у тебя пять тысяч франков потому, что они мне необходимы; могу даже пояснить, что они нужны мне для того, чтобы обеспечить нам спокойную жизнь.

Он как-то странно улыбнулся и продолжал:

– Итак, подумай хорошенько и дай мне окончательный ответ.

– Все уже обдумано, – ответила Тереза, – я сказала: не получишь ни гроша.

Лоран в ярости вскочил. Она испугалась, что он побьет ее; она вся съежилась, но решила не уступать. Однако Лоран даже не подошел к ней; он только холодно сказал, что устал так жить и намерен рассказать об убийстве полицейскому комиссару их участка.

– Ты толкаешь меня на крайности, – сказал он, – ты делаешь жизнь невыносимой. Я предпочитаю покончить со всем этим… Нас отдадут под суд и осудят. Вот и все.

– Вздумал напугать меня? – закричала жена. – Я устала не меньше тебя. Я сама пойду к комиссару, если ты не пойдешь. Что ж, я готова последовать за тобою на плаху, я ведь не трусиха, как ты… Ну, идем со мной к комиссару.

Она встала, уже направилась к двери.

– Ладно, – пробормотал Лоран, – пойдем вместе.

Оказавшись внизу, в магазине, они в тревоге, в ужасе взглянули друг на друга. Их словно пригвоздили к полу. Нескольких секунд, потраченных на спуск по лестнице, оказалось достаточно, чтобы перед ними, словно при свете молнии, возникли неминуемые последствия признания. Им представились жандармы, тюрьма, суд присяжных, гильотина – все это встало перед ними внезапно и с поразительной ясностью. Сердце у них упало, им захотелось броситься друг другу в ноги и умолять не ходить в полицию, не доносить. Две-три минуты они простояли не двигаясь, скованные растерянностью и страхом. Тереза первая решилась заговорить и пойти на уступку.

– Впрочем, с моей стороны глупо отказывать тебе в деньгах, – сказала она. – Рано или поздно ты все равно их проешь. Лучше уж отдать их теперь же.

Она особенно и не пыталась скрыть свое поражение. Она села за конторку и выписала чек на пять тысяч, которые Лоран мог получить в банке. О полицейском комиссаре в тот вечер речи уже не было.

Как только в карманах у Лорана появилось золото, он стал пить, якшаться с уличными девками, повел шумную, разгульную жизнь. Он часто не ночевал дома, днем спал, по ночам кутил, гоняясь за сильными ощущениями и стараясь отвлечься от действительности. Но в результате ему становилось все хуже и хуже. Когда вокруг него стоял гам, он внимательнее прислушивался к страшному безмолвию, царившему в его душе; когда любовница целовала его, когда он осушал стакан вина, он вместо наслаждения испытывал гнетущую тоску. Похоть и чревоугодие уже не радовали его; от поцелуев и яств все существо его, остывшее и как бы окоченевшее, еще более обессиливало. Он был всем пресыщен, и ему уже не удавалось воспламенить воображение, возбудить аппетит и чувственность. Принуждая себя к разврату, он несколько обострял свои страдания – вот и все. А когда он возвращался домой, когда снова видел г-жу Ракен и Терезу, он от усталости поддавался чудовищным приступам страха; тогда он давал себе зарок больше не уходить из дому, а погрузиться в страдание, чтобы свыкнуться с ним и одолеть его.

Тереза тоже стала отлучаться все реже и реже. В течение месяца она, как и Лоран, проводила жизнь на улицах и в кабачках. Вечером она ненадолго забегала домой, кормила г-жу Ракен, укладывала ее и снова уходила до следующего дня. Однажды супруги не виделись четверо суток. Потом Терезой овладело глубокое отвращение, она почувствовала, что разврат не удается ей так же, как не удалась и комедия раскаяния. Тщетно таскалась она по всем меблированным комнатам Латинского квартала, тщетно окуналась в шумную и грязную жизнь. Нервы ее были вконец расстроены; разгул, физические наслаждения уже не вызывали в ней тех встрясок, которые могли бы дать ей забвение. Она уподобилась пьянице, у которого глотка настолько обожжена, что стала нечувствительной даже к самым крепким напиткам. Похоть оставляла ее безучастной, любовники вызывали у нее только скуку и изнеможение. И она рассталась с ними, поняв, что они ей бесполезны. На нее напала такая отчаянная лень, что она не выходила из дому и с утра до ночи слонялась нечесаная, неумытая, с грязными руками, в неопрятной нижней юбке. Она погрязла в неряшестве.

Когда убийцы оказались снова лицом к лицу, измученные, исчерпавшие все средства спастись друг от друга, они поняли, что у них нет больше сил бороться. Разгул не принял их в свое лоно и сбросил в пучину страданий. Они оказались все в той же темной, сырой квартире; отныне они были как бы заключены в ней, ибо, сколько ни искали они спасения, им не удавалось расторгнуть кровавые узы, которые связывали их. Теперь они даже и не помышляли о борьбе, сознавая, что она невозможна. Им стало ясно, что факты так властно влекут их за собою, так подавляют, так связывают их вместе, что какое-либо сопротивление просто нелепо. Они опять зажили совместной жизнью, но теперь ненависть их превратилась в какое-то бешенство.