Эмиль Золя - Сочинения Страница 65

Адель обладала волей, честолюбием и неистощимым терпением, которое заставляло людей ошибочно судить об ее характере. Мало-помалу все решили, что она останется старой девой. Казалось, что она посвятила себя навеки своим акварелям.

Когда же приезжал знаменитый Ренкен и рассказывал о Париже, она слушала его бледная, затаив дыхание, а узкие глаза ее загорались.

– Почему бы тебе не послать свои акварели в Салон? – спросил ее однажды художник, который по старой дружбе продолжал говорить ей «ты». – Я помогу тебе в том, чтобы их приняли.

Но она пожала плечами и сказала с чистосердечной скромностью, в которую, однако, вкралась нотка горечи:

– О! женские рисунки, кому это может быть интересно?

Появление Фердинанда Сурдиса было большим событием для папаши Морана. Одним покупателем больше, и еще каким! Никогда раньше в Меркере никто не расходовал столько красок.

Вначале Сурдис заинтересовал Морана. Моран не переставал удивляться тому, что какой-то ничтожный репетитор проявляет благородную страсть к искусству. Сколько он их перевидал на своем веку, этих жалких репетиторишек. Всех их он презирал за праздность и нечистоплотность.

А этот не только занимается живописью, но и происходит, как говорили, из хорошей семьи. Семья его разорилась, и после смерти родителей он должен был согласиться на любую подвернувшуюся ему должность, чтобы не умереть с голода. Он упорно продолжал свои занятия живописью, мечтал уехать в Париж, добиться славы.

Так прошел год. Фердинанд, прикованный к Меркеру необходимостью зарабатывать себе на жизнь, казалось, примирился со своей участью. Папаша Моран мало-помалу привык к нему и перестал им интересоваться. Но как-то вечером Адель озадачила отца, напомнив ему о Сурдисе. Она рисовала при свете лампы, стараясь с математической точностью сделать копию с одной из картин Рафаэля.

Не поднимая головы от работы, Адель нарушила обычное свое молчание вопросом:.

– Отец, почему бы не попросить Сурдиса показать тебе его работы?.. Может быть, некоторые из них можно было бы выставить у нас в витрине.

– А ведь ты права! – обрадовался Моран. – Тебе пришла хорошая мысль… Я не догадывался познакомиться с его работами. Он тебе уже что-нибудь показывал?

– Нет, – ответила она, – я сказала так… По крайней мере мы увидим колорит его картин.

Фердинанд постепенно заинтересовал Адель. Он поразил ее воображение своей юной красотой. У него были коротко подстриженные светлые волосы и длинная борода, золотая и пушистая, сквозь которую просвечивала розовая кожа. Голубые глаза были необыкновенно нежны, руки мягки, и весь его облик, полный неги, говорил о натуре слабовольной и чувственной.

У таких людей воля может проявляться только порывами. На протяжении года он дважды пропадал недели на три; тогда он забрасывал живопись, и о нем ходили слухи, будто поведение его достойно сожаления, так как он пропадает в некоем доме, существование которого является позором для города. Дело дошло до того, что, отсутствовав двое суток, он явился в коллеж мертвецки пьяным, и уже поднимался вопрос об его увольнении. Но, протрезвившись, он был так трогателен, что решили простить ему его грешки. Папаша Моран избегал говорить о подобных вещах при своей дочери. Решительно все эти жалкие репетиторишки стоили один другого, все они безнравственны до мозга костей. Возмущенный поведением Фердинанда, Моран стал держаться с ним крайне высокомерно, хотя в глубине души и продолжал питать к нему слабость как к художнику. Болтливая служанка осведомила Адель о похождениях Фердинанда. Адель не показала вида, что заинтересована, но много думала обо всем этом и так гневалась на молодого человека, что целых три недели избегала встречи с ним, удаляясь всякий раз, как только он приближался к их лавочке.

Вот тогда-то он и овладел ее воображением, у нее начали созревать какие-то важные решения. Он стал сильно интересовать ее. Когда он проходил мимо, она провожала его взглядом и с утра до вечера, склоненная над своими акварелями, думала только о нем.

– Ну что же, – спросила она в воскресенье своего отца, – принесет он тебе свою картину?

Накануне она подстроила так, что, когда Фердинанд зашел в лавку, отец был там один.

– Да, – сказал Моран, – только он долго заставил себя просить… Не знаю, ломался он или скромничал. Он все извинялся, говорил, что не сделал ничего такого, что бы заслуживало внимания. Завтра он все же принесет свою картину.

На следующий день Адель отправилась сделать набросок с развалин старинного меркерского замка. Вернувшись домой, она увидела полотно без рамы, поставленное посреди лавки на мольберте. Она замерла на месте, поглощенная впечатлением, произведенным на нее этой картиной Фердинанда Сурдиса.

Картина изображала дно широкого оврага с высоким зеленым склоном, горизонтальная линия которого перерезала синее небо; на дне оврага резвилась ватага школьников, а репетитор читал, лежа на траве. Сюжет, несомненно, был заимствован художником с натуры.

Адель была прямо ошеломлена неожиданным колоритом и той смелостью рисунка, на которую она никогда бы не дерзнула. Ее работы отличались необычайной законченностью и такой тщательностью, что она могла в точности воспроизвести сложную манеру Ренкена и других мастеров, чьи произведения ей нравились. Но работа этого нового для нее художника поразила ее своим неожиданным своеобразием.

– Ну как? – спросил папаша Моран, стоявший у нее за спиной, ожидая ее суждения. – Что ты скажешь о картине?

Адель смотрела не отрываясь. Наконец она пробормотала, очарованная, но неуверенная в природе этого очарования:

– Это как-то диковинно… и очень красиво…

Она отходила и опять возвращалась к мольберту, серьезная и задумчивая.

На следующий день Адель все еще продолжала рассматривать картину, и за этим занятием ее застал Ренкен, который как раз находился в Меркере.

– Что это такое? – закричал он, войдя в лавку.

С первого взгляда он был поражен. Он придвинул стул, уселся перед полотном и, вглядываясь в него, приходил все в больший восторг.

– Просто поразительно!.. Такая прозрачность тона и такая жизненность!.. Белые пятна рубашек очень интересно решены на зеленом… Очень оригинально! И никакой натяжки! Неужели, девчушка, это ты написала?

Адель слушала краснея, как будто похвалы относились к ней самой.

– Нет, нет, – поспешила она ответить. – Это тот молодой человек, вы знаете, из коллежа.

– Уверяю тебя, что в его манере письма есть что-то общее с твоей манерой. Это как будто ты, но приобретшая мощь… А, так вот он каков, этот молодой человек! Талантлив, и даже очень. Картина могла бы иметь огромный успех в Салоне.

Вечером Ренкен обедал у Моранов. Он им оказывал эту честь при каждом посещении Меркера. Весь вечер он говорил о живописи, возвращаясь несколько раз к картине Фердинанда Сурдиса, которого он собирался навестить и ободрить. Адель, как всегда молчаливая, слушала его рассказы о Париже, о его тамошней жизни, об его шумных успехах. На ее задумчивом бледном лбу появилась глубокая складка, как если бы она приняла какое-то решение, от которого уже никогда не отступится.

Картину Фердинанда вставили в раму и поместили в витрине. Барышни Левек первыми явились взглянуть на нее и нашли, что она не совсем закончена. А встревоженный поляк распустил по городу слух, что Сурдис принадлежит к новой живописной школе, отрицающей Рафаэля.

Тем не менее картина имела успех; находили, что это красиво. Целые семьи приходили процессиями, распознать, кто из школьников позировал Сурдису.

От всего этого положение Фердинанда в коллеже не улучшилось. Преподаватели были возмущены шумом, который возбудил в городе этот жалкий репетитор, развращенный до такой степени, что решился обратить вверенных его попечениям детей в натурщиков для своей картины. Все же его не уволили, а только взяли с него обещание на будущее остепениться. Когда Ренкен пришел к нему, чтобы выразить свой восторг, он нашел его в отчаянии: Фердинанд чуть не плакал и собирался отречься от живописи.

– Полноте! – сказал Ренкен со свойственным ему грубоватым добродушием. – Вы достаточно талантливы, чтобы презирать всех этих гусей… Не беспокойтесь – будет и на вашей улице праздник. Вы выберетесь из нужды. Это говорю вам я; ведь я сам когда-то работал каменщиком. Главное, не оставляйте живописи, это важнее всего.

С тех пор для Фердинанда началась новая жизнь. Постепенно он сблизился с Моранами. Адель принялась копировать его картину, которой дали название «Прогулка». Акварели были заброшены. Адель пробовала свои силы в живописи маслом.

Ренкен определил правильно: Адель как художник была родственна Сурдису. В ее собственных работах не хватало блеска, смелости, но она способна была, не останавливаясь ни перед какими трудностями, воспроизвести манеру молодого художника и даже превзошла его в законченности и мастерстве.