Владимир Сорокин - Сердца четырех Страница 10

– Простит, простит обязательно! – громко сказал генерал и офицеры засмеялись.

Говоров по-прежнему смотрел в сторону.

– Прапорщик, ставьте его, – кивнул генерал.

Прапорщик и солдаты подвели Говорова к колонне и стали привязывать веревками.

– А что с молоком? – генерал повернулся к капитану.

– В четвертом боксе, товарищ генерал-майор.

– Ну?

Капитан снял трубку:

– 8, молоко из четвертого.

Солдаты и прапорщик отошли от привязанного ими Говорова.

– Командуйте, – кивнул генерал.

– Первая шеренга, на колено стано-вись! – скомандовал старший лейтенант. Солдаты первой шеренги опустились на правое колено.

– Коля! Коля! – закричала Ольга. – Нет! Гады! Гады!

Ткаченко поднял разорванное платье старушки и рукавом зажал Ольге рот.

– Оружие к бою.

Солдаты щелкнули затворами.

– По голове предателя Родины, короткой очередью.. Огонь! – старший лейтенант махнул рукой.

Раздался грохот 110 автоматов. Голова Говорова разлетелась в клочья. Привязанное за руки к колонне тело наклонилось вперед, из размозженной шеи потекла кровь.

– Первая шеренга, встать! Рота, автоматы на пле-чо!

Из открытого полутемного ангара два солдата вывезли широкую тележку, на которой стояли 20 молочных бидонов.

– Так, – генерал взглянул на тележку и перевел взгляд на капитана.

– Ну и?

Солдаты остановили тележку возле тягача. Капитан встал, подошел к тележке, открыл бидон, наклонился и понюхал молоко. Все смотрели на него. Он выпрямился и посмотрел на генерала. Генерал опустил глаза и тяжело вздохнул. Потом медленно подошел к Ольге, опустился на корточки. Ткаченко освободил ее рот.

– Понимаешь, – заговорил генерал, – если нет доверия, нет уверенности, что на человека можно положиться, тогда все теряет смысл. Все. Но, с другой стороны, обидеть человека недоверием, держать его на дистанции, так сказать, тоже может оттолкнуть. И оттолкнуть навсегда. Вот в чем проблема. Я ненавижу это идиотское правило: доверяй, но проверяй. Его придумали сталинские аппаратчики, карьеристы, шагающие по головам. Им важно было разобщить народ, посеять в нем подозрительность, неуверенность в своей работе, в себе самом. А значит – лишить человека профессионализма, отделить его от любимого дела, втянуть в болото производственных дрязг, превратить его в пешку для своих, так сказать, партократических игр. А следовательно, уничтожить в нем личность. То-есть, попросту, лишить человека звания Человек.

Он замолчал, разглядывая свои морщинистые руки.

– Иван Тимофеич, – осторожно заговорил Ткаченко, – мы с Сергеем Анатольичем хотели бы выяснить по поводу Подольска. Они и вчера звонили и сегодня. Басова нет, а Панченко я докладывать не могу.

– Почему? – поднял голову генерал.

– Не могу, – покачал головой Ткаченко.

– А вы, товарищ полковник, через «не могу», – генерал встал. – Сереж, звони Клокову.

Капитан снял трубку:

– 3, 16. Товарищ полковник, капитан Червинский. Здесь вот полковник Ткаченко приехал с Фокиной. Да. Да. По девятке. Иван Тимофеич? – капитан вопросительно посмотрел на генерала, тот отмахнулся. – Он уже ушел. Да. Уже выкатили. Да. Есть, товарищ полковник.

– Ну вот, – генерал посмотрел на часы. – Значит, я пойду к себе, Клокову про трисин – ни гу-гу. Пускай сам поебется.

Генерал подошел к ближайшей двери и исчез в ней. Ольга дернулась в руках все еще держащих се офицеров.

– Отпустите ее, – скомандовал Ткаченко и те отпустили.

Ольга поднялась с колен, подошла к открытому бидону и стала мыть лицо молоком. На другом конце подвала открылись двери лифта, вышел полковник Клоков.

– Никто ему ничего, ясно? – вполголоса произнес Ткаченко и двинулся навстречу Клокову. Они козырнули друг другу, пожали руки, – Рота, равняйсь! Смирно! – скомандовал Севостьянов. – Равнение на средину!

– Отставить, вольно, – сказал Клоков и подошел к офицерам. – Здравствуйте, товарищи.

Офицеры поприветствовали его.

– Как обстановка? – он посмотрел на подплывший кровью труп старушки, на безглавое тело Говорова.

– Приближена к боевой! – ответил Ткаченко и все засмеялись.

– Совсем хорошо, – Клоков увидел Ольгу, вытирающую лицо носовым платком. – Товарищ Фокина! Да где же ваш напарник? Капитан Воронцов? Наш замечательный сыщик?

Ольга не ответила.

– Что-то случилось?

Ольга убрала платок, одернула китель:

– Выписка в кармане у майора Зубарева.

Офицеры обернулись к Зубареву. Мгновенье он смотрел на Ольгу, потом дернулся к двери, но Ребров подставил ему подножку. Зубарев упал, на него навалились, прижали к полу.

– Переверните его, – скомандовал Клоков, подходя.

Зубарева перевернули лицом вверх.

– Обыщите.

Офицеры обыскали его, достали из внутреннего кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Клоков развернул, стал читать. Ольга подошла, заглянула в бумагу:

– Да. Это Лисовского. А ниже – по кольцам. Огуреева.

Клоков сжал тубы, кивнул. Ольга протянула ему зажигалку. Он взял ее:

– Старший лейтенант Севостьянов!

Севостьянов подошел.

– Спросите у этого гуся, где пробы. А если не скажет, вгоните ему пулю в лоб.

Севостьянов вынул из кобуры пистолет, оттянул затвор и направил на Зубарева.

– Они в сейфе… у Жогленко там… – пробормотал Зубарев.

Клоков щелкнул зажигалкой, поджег листок:

– Огонь.

Севостьянов выстрелил. Пуля попала Зубареву в грудь, он застонал, выгибаясь. Офицеры отпустили его. Клоков бросил горящий листок на пол, отдал Ольге зажигалку:

– Спасибо. Лейтенант, двух солдат мне.

– Соболевский, Ахметьев, выйти из строя! – скомандовал Севостьянов и солдаты подошли к полковнику.

– И вы тоже, – сказал Клоков двум солдатам в ватниках, – за мной – марш.

Он направился к лифтам. Ребров, Ольга и солдаты последовали за ним.

– Еще в Подольске он меня уверял, что с первого раза мы по параметрам не пролезем, – заговорил на ходу Клоков, – прошли комиссию, прошли ГУТ, отметились у Язова, потом выехали под Баршуп, – и все он тревожился, все писал докладные. И Басову, и Половинкину, и мудаку этому Ващенко: нормы не соблюдены, объект принят с сильными недоделками, барсовики текут, магнето течет, в выходном пробой.

Они вошли в лифт, он нажал кнопку 3 и продолжал:

– А это сентябрь, две недели дождь, дорога раскисла, тягачей хрен-два и обчелся, энергетики нам насрали от всего сердца, посадили нас на 572-ых, комиссия воет, Лешку Гобзева отстранили, Басов рвет и мечет, мы с Иваном Тимофеичем разрываемся…

Лифт остановился, двери открылись. Клоков первым шагнул на ковровую дорожку:

– И вдруг эта сволочь приходит ко мне и показывает фото. А у меня только что был разговор с Басовым. Тогда я впервые усомнился…

Они подошли к двери с номером 35. Клоков открыл и вошел первым.

Сидящий за столом прапорщик встал.

– Работайте, работайте, – махнул рукой Клоков, подошел к обитой черным двери, открыл. – Вы, с автоматами, здесь останьтесь.

Автоматчики встали у двери, остальные прошли внутрь уютного, обитого дубом кабинета. Клоков прикрыл за ними дверь и скомандовал:

– Раз!

Солдат в ватнике ударил Реброва ногой в живот, другой заломил Ольге руку. Ребров, согнувшись, повалился на пол, Ольга упала на колени.

– Вот так, – Клоков подошел к сейфу, отпер ключом внешнюю дверцу, набрал шифр и открыл внутреннюю, – пусти козла в огород.

– Что? Зачем вы?! – воскликнула Ольга, морщась от боли.

– Еще ему добавь, – Клоков вынул из сейфа красную папку.

Солдат ударил Реброва сапогом в спину.

– Вопросы есть? – Клокоз подошел к Реброву, – Или все ясно?

– Все… ясно, – прохрипел Ребров.

– Номер замены?

– 28, ряд 64…

– Полоса?

– Восьмая.

– Хорошо, – Клоков открыл папку, вынул лист. – Итак, вместо вполне заслуженной пули в лоб вы получаете пробы. Сегодня, на шестом складе, вот по этой накладной. Вставайте.

Ребров с трудом встал.

– Держите, – Клоков дал ему лист, Ребров взял, стал морщась читать.

– Отпусти, – сказал Клоков солдату, тот отпустил Ольгину руку, помог ей встать.

– Теперь по лестнице наверх, – Клоков нажал кнопку, дубовая панель поехала в сторону, открывая ход в стене, дверь за собой захлопните. Возле санчасти моя машина с шофером.

Ольга первая вошла в проем.

– И на прощанье, от личного состава, – Клоков дал Реброву сильную пощечину. – Попадись ты мне еще хоть раз, вонючка. Пшел! – он пнул Реброва ногой. Ребров отшатнулся в проем, панель задвинулась. Внутри горели тусклые лампочки, наверх вела винтовая лестница. Ольга восторженно обняла Реброва:

– Ой, Витя! Витенька!

– Рано, рано, – зашептал он, отодвигаясь. – Двинулись.

Они поднялись по лестнице, открыли железную дверь и вышли из торца бойлерной.

– Где это… – завертел головой Ребров, – ага, вон санчасть.

– У тебя губа разбита, подожди, – Ольга достала платок, вытерла кровь.