Рю Мураками - Все оттенки голубого Страница 10

Ее крики походили на звуки испорченного радио. Она беспрерывно ржала, не переставая двигать бедрами, и ее слюна падала мне на живот. Она целовала Джексона взасос. Мой хуй вполз внутрь нее, подобно подыхающему угрю. От ее жара мое тело казалось совершенно высохшим. Джексон засунул мне в рот свой горячий член и, как раскаленным камнем, обжег мне язык. Пока он потирал хуем мой язык, они с негритянкой распевали какую-то молитву. Она звучала не по-английски, так что я не понял ее смысл. Она напоминала буддийскую сутру в ритме конга. Когда мой пенис задрожал и я уже был почти готов кончить, негритянка приподняла свои бедра и набросилась на мое очко. Заметив, что глаза у меня наполняются слезами, она еще глубже засунула палец мне в очко и начала им крутить. На каждом из ее темных бедер белела примитивная татуировка с изображением ухмыляющегося Христа.

Она дрочила мой подрагивающий хуй, потом заглотила его так глубоко, что почти дотягивалась губами до моего живота. Она облизывала меня со всех сторон, пощипывала, потом, как кошка, оглаживала головку члена своим шершавым языком. Когда я уже был готов кончить, она убрала язык. У меня перед лицом были ее скользкие ягодицы, блестящие от пота. Мне казалось, что раздвинуты они так широко, что вот-вот разорвутся. Я протянул руку и вонзил как только мог ногти в одну из ягодиц. Негритянка завопила и начала медленно покачивать ягодицами из стороны в сторону. Толстая белая женщина присела у моих ног. Ее черновато-красная пизда свисала из-под золотистых волос и напоминала мне свежую свиную печенку. Джексон грубо сжал ее могучие сиськи и направил их к моему лицу. Подрагивая огромными грудями, свисающими на белый живот, она смотрела мне в глаза, касаясь моих губ, раздвинутых членом Джексона, и смеялась, нашептывая: «Какой милый!» Она ухватила меня за ногу и потирала ею свою липкую свиную печенку. Я шевелил пальцами ноги, мне было так неприятно, что я с трудом сдерживался – эта белая женщина воняла, как тухлое крабовое мясо, так что меня едва не стошнило. В горле у меня запершило, и я слегка прикусил пенис Джексона. Он страшно заорал, вытащил свой член и сильно ударил меня по щеке. Увидев, что у меня изо рта пошла кровь, белая женщина рассмеялась: «Ну, это же ужасно!» – и стала еще сильней тереться промежностью о мои ноги. Негритянка слизывала мою кровь. Она нежно улыбалась мне, как санитарка на поле боя, и шептала: «Милый, скоро мы доведем тебя до предела и ты кончишь». Моя правая нога начала медленно исчезать в огромной пизде белой женщины. А Джексон снова засунул свой хуй в мой разбитый рот. Я отчаянно старался сдержаться, чтобы не блевануть. Возбужденный слизью и окровавленным языком у меня во рту, Джексон выпрыснул свою теплую сперму. Эта липкая жидкость забила мне глотку. Я выблевал розоватую жидкость, смешанную с кровью, и проорал черной женщине: – Помоги же мне кончить!

Влажный воздух овевал мне лицо. Тополиные листья шуршали, медленно падал дождь. Ощущался запах холодной мокрой травы и бетона.

Струи дождя в лучах проезжающих машин напоминали серебряные иглы.

Кэй и Рэйко ушли с чернокожими в клуб американской базы. Негритянка, которая оказалась танцовщицей по имени Рудианна, пыталась затащить меня к себе домой.

Серебряные иглы становились все толще, лужи, в которых отражались огни фонарей больничного парка, все увеличивались. От ветра по лужам бежала рябь, и полоски слабого света причудливо перемещались.

Какое-то насекомое – жук с твердым панцирем – под силой ветра и дождя ударилось о ствол тополя. Перевернутый на спину потоком воды, жук пытался выплыть. Мне стало любопытно, есть ли у него гнездо, куда он сможет вернуться.

Его черное тело, поблескивающее в лучах света, можно было принять за сухую веточку. Жуку удалось вскарабкаться на камень, но он никак не мог решить, куда двигаться дальше. Возможно почувствовав себя в безопасности, он заполз на кустик травы, но его тотчас смыло оттуда потоком дождевой воды, и он исчез под водой.

Дождь звучал по-разному. Когда его засасывала трава, галька или почва, он напоминал звучание крошечных музыкальных инструментов: треньканье игрушечного пианино, которое едва помещается на ладони. К нему примешивался звон у меня в ушах – последствие героина.

По улице бежала женщина. Она шлепала по лужам босиком, держа туфли в руках. Может быть, из-за того, что намокшая юбка прилипала к ее телу, она высоко поднимала подол и старалась избегать брызг от проезжающих машин.

Сверкнула молния, дождь усилился. Мой пульс был удивительно слабым, и меня бил озноб.

Сосну, которая засохла на веранде, купила Лилли на Рождество. С ее макушки свалилась последняя серебряная звездочка. Кэй сказала, что использовала такие во время танцев. По ее словам, она пристраивала их так, чтобы они не покалывали бедра, и наклеивала их, когда исполняла стриптиз.

Я замерз, только мои ноги оставались горячими. Временами жар медленно проползал мне в голову. Он казался горячим комком, напоминающим косточку персика, и, поднимаясь, давил на мои желудок, легкие, сердце, горло и десны.

Влажный пейзаж снаружи казался более приятным. Его размытые очертания, лужи, голоса и гудение машин сглаживались непрерывно падающими серебряными иглами дождя. Темнота на улице начала меня засасывать. Она казалась мне распростертой обессилевшей женщиной, темной и влажной.

Когда я отбросил сигарету, она слабо зашипела и погасла, прежде чем упасть.

– Ты помнишь тот день, когда перья начали вылезать из подушки, а потом ты вытащил одно из них и сказал: «Какие мягкие перышки» – и пощекотал меня им за ухом и по груди, а потом, помнишь, бросил его на пол?

Лилли вернулась с мескалином. Она обняла меня и спросила:

– Чем ты занимался, пока оставался один? А когда я рассказал ей, что наблюдал за дождем, она начала вспоминать про то перышко.

Она легонько укусила меня за ухо, достала из сумочки синие капсулы, обернутые фольгой, и выложила их на стол.

Прогремел гром и начался дождь. Она попросила меня закрыть дверь на веранду.

– Знаешь, я просто смотрел на улицу. Ты никогда ребенком не наблюдала за дождем? Не играть на улице, а просто смотреть в окно на дождь, это же так здорово, Лилли!

– Рю, ты занудный тип, и мне тебя по-настоящему жаль. Даже когда ты закрываешь глаза, ты не пытаешься напрячься и представить, что проплывает мимо? Я не вполне понимаю, как точнее это выразить, но если ты на самом деле получаешь кайф от жизни, то не должен думать и смотреть на вещи так, словно находишься внутри них. Или я не права? Ты всегда усиленно пытаешься увидеть нечто, словно делаешь заметки, подобно ученому, занимающемуся какими-то изысканиями. Или подобно младенцу. Согласись, ты на самом деле похож на ребенка, который пытается увидеть все вокруг себя. Дети смотрят прямо в глаза незнакомым людям и при этом плачут или смеются, но теперь, когда ты пытаешься вести себя так и смотришь прямо в глаза людям, крыша у тебя начинает ехать раньше, чем ты успеваешь это понять. Попробуй преодолеть это, постарайся откровенно посмотреть в глаза прохожим, и очень скоро ты начнешь чувствовать себя намного лучше. Рю, нельзя смотреть на мир глазами младенца.

Волосы у Лилли были влажными. Мы приняли по капсуле мескалина, запив холодным молоком.

– Раньше я не представлял, что такое может быть: я буду испытывать удовольствие только от того, что смотрю за окно.

Я вытер ее тело полотенцем, пристроил на вешалку мокрую куртку и спросил:

– Хочешь послушать какую-нибудь пластинку?

Лилли покачала головой и ответила:

– Пусть будет тихо.

– Лилли, кажется, ты обожаешь поездки на машине – на побережье или к вулкану, или еще что-нибудь в этом роде, когда нужно вставать рано утром, с трудом продирая глаза, и пить чай из термоса в каком-нибудь приятном местечке по дороге или есть суси на лужайке… словом, обычные загородные поездки.

А пока ты сидишь в машине, в голову приходят самые разные мысли, верно? Когда сегодня утром я выходил из дома, я не мог найти фильтр от своей камеры, куда он подевался? Кстати, как звали ту актрису, которую вчера я видел по телику? Или шнурок у меня на ботинке вот-вот разорвется, или меня пугает, что может случиться катастрофа, или я прихожу в ужас, что не смогу стать выше ростом – разные глупости приходят в голову. И потом эти мысли и перемещающиеся перед глазами картины, которые ты видишь из окна машины, наслаиваются одна на другую.

Дома и поля медленно приближаются, а потом удаляются далеко-далеко, так? И тогда этот пейзаж перемешивается с той чушью, которая вращается у тебя в голове. Люди на автобусных остановках и ковыляющий мимо пьяница, и старушка с тележкой, наполненной апельсинами, и цветочные поля, и гавани, и электростанции… Ты видишь их, а потом они исчезают из поля зрения и смешиваются в твоей голове с тем, о чем ты думала до того. Понимаешь, что я имею в виду? Этот потерянный фильтр для камеры, и цветочные поля, и электростанция составляют единое целое. И потом я медленно их перемешиваю, как мне больше нравится, все то, что я вижу, с тем, что себе представляю, вытаскиваю из памяти сны и прочитанные книги, воспоминания, чтобы создать нечто вроде фотографии, пейзажа для сувенирной открытки.