Владимир Сорокин - Голубое Сало Страница 15

Хочу спать, рипс.

Жаль, что здесь нет гипероновых подушек.

Цени то, что имеешь, мальчик мой, не будь кэбиди лянмяньпай.

Наступит время, когда никакой мошуцзя не спасет тебя от потерь и разочарований. Помни «Дао дэ цзин»: «Я бережлив, поэтому могу быть щедрым». Великий Лао писал это о любви, я уверен, рипс лаовай.

В наше сомнительное время очень просто раскрасить носорога. Гораздо сложнее вылепить солдатика из простатного гноя и остаться этически вменяемым существом.

Ярких снов тебе, дитя необычной нежности.

И тихих мыслей о моей простате.

Я боюсь.

Boris.

P.S. Потрясающий сон! Давно так не SMEялся: я в плюс-плюс-директе, океан, огромный айсберг из голубого сала. По нему, как блохи (старрус.), прыгают наши 7 объектов. Длинные затяжные прыжки с долгим зависанием в воздухе. Они ищут, ищут друг друга. (Слепые?) Наконец, находят: о l о у всех (кроме Ахматовой-2) встают. Набоков пронзает Платонова, Платонов – Чехова, Чехов – Пастернака, Пастернак – Достоевского, Достоевский – Толстого, а тот, рыдая, – Ахматову. А она, L-позитно хохоча и dis-активно визжа, раскрывает свою мокрую раковину и писает на голубую кожу айсберга. И ее моча размывает голубое сало. Словно это простой лед.

Как? 88% L-гармонии.

Спать дальше!

18 января.

Пастернак-1.

Даю без комментариев. Потом узнаешь почему.

Сегодня невероятная погода, никогда в жизни не видел такой: бледно-голубое, плюс-директно высокое небо с еле заметным изумрудным оттенком на западе, ослепительно холодное солнце, потрясающая видимость.

И –32°С.

Но. Несмотря на мороз дышится легко. Вышел ненадолго пострелять белых рябчиков. Сержант Прут объяснил мне как пользоваться «Циклопом-238 МС», Убойная штука, доложу тебе: мало того, что в прицел видно все как на ладони, оказывается, можно еще и регулировать силу заряда.

Начал с обыкновенной бессловесной пули, а закончил… бедные рябчики и вековая сосна, приютившая их.

Подошел – не поверил: щепки и белые перья на белом снегу. «Циклопом» можно спокойно прорубить просеку в нашей тайге до океана. А там угнать вонючий китайский флайер и долететь до твоих острых лопаток.

Пастернак-1

Пизда

Взошла пизда полейВ распахнутом пространстве –Пизда поводырей,Печаль непостоянства.

Высокое зенитНад замершей землею,Он в воздухе звенитКонсолью неземною.

Но час пизды лесовНависшей бомбой страшен,Сурьмяной кровью совОльховый лист окрашен.

С пиздою темных рекСтолкнулся мир спокойный,Пизда немых калекСменить ее достойна.

Пиздою диких псовОна неспешно станет,Тугую завязь сновЛучом тяжелым ранит.

В пизде подробных горДвиженья ужас ожил,Долин слепой просторЛавиной потревожил.

Уставший слушать борПиздой гнилых скворешен,Как рыцаря убор,На крепости подвешен.

Растет пизда домов,Дворов и переулков,Пизда литых мостовИ виадуков гулких.

Задумалась пиздаПолуприкрытых ставен,Ее узор всегдаТяжел и музыкален.

Рояль, как антрацит,Застыл пиздою черной.Он в сумраке блеститПюпитром непокорным.

Огонь какой пиздыПроступит новой раной?От лезвия звездыОн ускользнет, упрямый.

Взойдет пизда путей,Раскроются бутоны,Нет места для гостей,Все полночи – бессонны.

Пизда больных ветров,Оплавленных огарков,Распиленных дубовПиздой накрытых парков.

P.S. Ты знаешь, я терпеть ненавижу русмат. Поэтому и не комментирую. Но что замечательно – Пастернак-1 – единственный из семи совершенно не изменившийся и не притронувшийся ни к интерьеру, ни к erregen-объекту.

Его тело лемура со спокойным благообразием выполнило скрипт-процесс, свернулось в белый клубок и впало в анабиоз. Что это значит, рипс нимада табень? Смотрел дважды по следам и по микрополям – все чисто. Пока не понимаю. Поэтому этот текст мне особенно близок.

Попросил полупьяного ефр. Неделина выбрать самого большого клон-голубка. Он уже гремит замком голубятни – и через пару минут пернатый монстр с этой капсулой в желудке полетит к тебе. Пожелай ему попутного ветра, рипс нинь хао.

Boris.

20 января.

Сегодня наступил красный день, которого я мучительно ждал с самого приезда.

ПРОСТАТА.

Воспылала, несмотря на жир ящерицы да-бйид. И несмотря на «Пять Хороших». Во времена Ивана Грозного сажали не только на быстрый кол (смазанный бараньим салом), но и на медленный (сухой осиновый).

Если в первую ночь здесь я посидел на быстром, то теперь равнодушный и прекрасный Космос пересадил меня на медленный.

Боль такая, что я (о ужас!) думаю об обезболивающем. покоящемся в желтых аптечках наших вояк.

Я старый и слабый байчи, раб своего гунмынь. Последняя надежда – прижигания. Попробую через полчаса.

История с последним объектом – Толстым-4 отвлекает ненадолго от проклятой боли. Не знаю почему, но только этот случай из всех семи вызывает у меня спазм беспричинного смеха. Я смеюсь и сажусь на свои ладони, чувствуя свой красный ванвэй.

Толстой-4 весь процесс проплакал. Он писал и плакал, писал и плакал. К erregen-объекту он не прикоснулся вовсе. Зато сжевал стекла у двух керосиновых ламп, в результате чего они быстро выгорели и погасли. Хотя освещение его ничуть не беспокоило: он писал в темноте. Громадные веки его полиловели от потоков слез, фиолетовый нос напоминает клубень батата. В накопительный анабиоз он впал, стоя в углу и рыдая. В таком положении он застыл памятником самому себе.

Я жду от него не менее восьми (!) кг голубого сала.

Толстой-4

Сильные морозы, простоявшие с самого Рождества, отпустили скованную ими землю только к февралю.

Старый князь Михаил Саввич, проведший всю зиму в Поспелове, узнал про дуэль Бориса слишком поздно, когда рана сына уже затянулась, а вместе с нею затянулась и покрылась коркою вся история ссоры с Несвицким. Старик Арзамасов принадлежал к той редкой и ныне вымирающей породе светских львов, которые после десятилетий бессмысленного растрачивания душевных сил, к преклонным годам вдруг начинают задумываться над своей бесполезной и пустой жизнью, не становясь от этого честнее к самим себе, а наоборот – впадая в самообольстительный обман как бы проснувшихся людей.

Повинуясь этому самообольщению, старый князь подавил в себе порыв гнева и решил простить сына.

«Так будет лучше и для нас, и для его положения в свете, а с другой стороны – так будет и по-христиански», – умно заключил князь, и, оставшись чрезвычайно довольным собою, сразу же отписал сыну письмо с приглашением приехать в Поспелове на медвежью охоту

Через неделю молодой Арзамасов уже целовал впалые щеки отца.

Хотя Борис и вернулся в Поспелове с чувством вины, письмо отца приободрило его, не вызвав и признаков раскаянья.

«Разве могу я быть виноватым?» – говорили его быстрые черные глаза и всегда румяное круглое лицо.

Старик Арзамасов не стал докучать сыну расспросами, даже не поинтересовался о ране, решив задвинуть эту историю в самый дальний угол своей памяти, как задвигают разочаровавшую книгу на самую верхнюю пыльную полку в библиотеке, меж таких же неинтересных книг.

«Охота все успокоит и всех примирит», – думал Михаил Саввич.

Решено было идти в первый четверг на Масленицу

Утро выдалось солнечным и морозным. Борис, проснувшись по обыкновению поздно, с удовольствием различил узкий клин ярко-голубого неба в просвете глухих штор и сладко потянулся всем своим молодым телом. Быстро собравшись, он сбежал с крыльца и по идеально ровно расчищенной от снега дорожке поспешил на скотный двор.

Старый князь был уже там; облаченный в короткий полушубок, с ножом на поясе, в пушистой волчьей шапке, он ничем не отличался от двух его верных охотников – камердинера Степана и поспеловского мужика Ваньки Сиволая. Оба были страстными медвежатниками и бессменными товарищами князя по охоте, взявшие с ним шестьдесят два медведя. Степан – коренастый, с узким волчьим лицом и въедливыми глазами, первым заметил молодого князя, и, сняв лисий треух, привычно поклонился. Ванька – высокий широкоплечий богатырь с глуповато-благодушным выражением на круглом, как тыква, лице, неловко сгреб с головы трепаный малахай и тяжело согнулся в пояс. Стоявшие поодаль шестеро мужиков с рогатинами нехотя сняли шапки и тоже поклонились.

– А, это ты, – повернулся к Борису старый князь, бросая на снег рваный подуздок и подставляя сыну щеку – Здравствуй.

Борис поцеловал отца.

– С такой аммуницией они у тебя к чертям разбегутся, разбойник! – сурово, но без злобы заговорил старик, забывая про сына.