Мэтью Арлидж - Вышел месяц из тумана… Страница 15

Тщательно осмотрев машину Бена, Хелен и Чарли еще раз побеседовали с Эми, Питером и их родственниками. Расспрашивали, не заметил ли кто-либо из них слежки за собой. Эми и Сэм жили в многолюдном студенческом кампусе и были слишком легкомысленны, чтобы обращать внимание на подобные вещи. Питер Брайтстон заявил, что ему несколько раз попадалась на глаза одна и та же незнакомая привлекательная женщина, но он не насторожился, поскольку не видел к тому оснований. Хелен подозревала, что никакой загадочной незнакомки на самом деле не было и Питер выдумал ее задним числом. Наверное, Бен, по натуре более осторожный и недоверчивый, мог бы рассказать кое-что интересное, но его уже не расспросишь. Его невеста подтвердила, что накануне похищения он не упоминал ни о какой слежке.

Лишь в одном они сдвинулись с мертвой точки. Чтобы пробить бензобак в машине Бена, времени у убийцы было в обрез. Она могла это сделать в промежутке от трех до четырех часов пополудни, потому что совещание в борнмутском отделении закончилось раньше обычного. Бен всегда оставлял машину на офисной стоянке, но в тот день свободных мест не оказалось, и он припарковался за углом. Чутье подсказывало Хелен, что любое отступление от заведенного порядка должно было насторожить убийцу, значит, это обстоятельство следовало изучить особенно внимательно. Камеры наружного наблюдения показывали парковку Бена и Питера на четвертом этаже, недалеко от лифтов. Через пять минут после того как они отъехали, мимо камеры прошла женщина в зеленоватом пуховике и белой вязаной шапочке. Спустя несколько секунд перед камерой возникла рука в перчатке с баллончиком спрея, и «картинка» исчезла. Хелен попросила максимально увеличить полученное изображение и поручила Сандерсону проверить записи с других камер. Каким путем подозреваемая проникла в здание? Этого они пока не знали. Зато получили снимок убийцы. Похоже, слова Эми и Питера находили подтверждение. Это действительно женщина. Кое-кто из их группы, в частности Граундс и Бриджес, высказывали сомнения, что за преступлениями стоит женщина. Теперь вопросы отпали.

Хелен закрыла программу ХОЛМС-2, вышла из участка и отправилась в расположенный за углом паб «Попугай и два председателя», где коллеги-полицейские собирались отметить Рождество. Хелен была не в том настроении, чтобы веселиться, но уклониться от участия в мероприятии не могла. Старшим офицерам рекомендовалось на них обязательно присутствовать, хотя рядовой состав нисколько не возражал бы, если бы начальство оставило его в покое.

Заметив своих, Хелен пробилась к ним через толпу. Всем было немного не по себе: у них полно дел, а приходится попусту тратить драгоценное время, но никто не подавал виду. Марк гордо, как приз за трезвость, сжимал в руке бутылку тоника. Выглядел он заметно лучше: на лице расцвел румянец, глаза ожили. Шумно обрадовавшись появлению Хелен, Марк вернулся к общему шутливому разговору, который вертелся вокруг новогодних страшилок. Пожалуй, Марк слегка переигрывал – Хелен ловила на себе проницательный взгляд Чарли.

– Ну, кто тут мечтает о поцелуе под омелой?

Уиттакер. Здесь, в неформальной обстановке, он казался другим человеком. Беспокойный, озабоченный карьерист остался в кабинете, сюда же пришел благодушный весельчак.

– Так много красивых девушек и так мало времени, – изрек он, изобразив масленый взгляд и окидывая им представительниц слабого пола.

– Знаем, проходили, – усмехнулась Хелен. – Я бы об этом домой писать не стала.

– Ну, тогда Чарли, – продолжал Уиттакер. – Порадуй меня на Рождество.

Чарли густо покраснела и растерянно огляделась, не зная, как относиться к шутливым заигрываниям слегка подвыпившего суперинтенданта.

– Она замужем, сэр, – вмешалась Хелен. – По крайней мере, почти.

– Слышал, она до сих пор живет в грехе, так что шанс у меня еще должен оставаться, – ничуть не смутившись, заявил Уиттакер.

– Сэр, я бы поискала в другом месте. В море рыбы много.

– Жаль. Что ж, надо уметь проигрывать. – Он задержал взгляд на молодой и симпатичной Макэндрю.

– В крайнем случае, если уж сильно прижмет, я всегда рад оказать услугу, – подал голос Марк.

Хелен и все остальные рассмеялись, но Уиттакер шутку не принял – его интересовали исключительно женщины.

– Спасибо, обойдусь. Прошу прощения…

Он отправился дальше, доставать других. Разговор возобновился. Констебль Сандерсон спрашивал у всех, где они собираются проводить Рождество. Хелен решила, что пора уходить.

Оказывается – и это стало для нее сюрпризом, – она просидела в пабе больше часа. И, как выяснилось, с пользой – по крайней мере отвлеклась, дала передышку мозгу. Но теперь, по пути в участок, мысли снова сосредоточились на расследовании. Прежде всего она собиралась проверить еще один след. Откуда у похитительницы бензодиазепин? Не приведет ли ниточка к убийце?

Вернувшись в пустой оперативный штаб, Хелен занялась тем, чем занималась все последние дни, – поисками той, которая не желала, чтобы ее поймали.

Ее трясло от ярости. Хотелось выть, кричать до разрыва легких. Последние несколько дней она жила в страхе, не понимая, что происходит. Но хуже всего было то, что мать перестала разговаривать с Анной.

Когда Элла надела ей на голову пакет, Анна испугалась, что задохнется. Повернуть голову она не могла, и ее ждала медленная мучительная смерть. К счастью, пакет был сделан из какого-то натурального материала и сидел на голове не слишком плотно, так что пропускал воздух. Анна поняла, что получила отсрочку, и прислушалась. Что все это значит? Ограбление? Или ее мать убивают? Но вокруг стояла тишина. Лишь позже ушей Анны коснулся стук двери и лязг опускаемой решетки. Неужели Элла ушла? Или это мать? «Господи Боже, не оставляй меня», – взмолилась Анна. Но никто не отозвался на ее молитву, и она продолжала мучиться неизвестностью – одинокий ребенок в кромешной темноте. Так прошел не один час. Потом глаза Анны резанул слепящий свет – с ее головы стащили пакет. Анна зажмурилась. Затем постепенно приоткрыла глаза. Пока она сидела с мешком на голове, воображение рисовало ей самые жуткие картины: квартира перевернута вверх дном, мать убита, – но нет, все вещи оставались на своих местах, все вроде бы выглядело нормально. Ничего не пропало, ничего не сломано, и в комнате снова они с матерью. Анна обрадовалась: сейчас Мари все ей объяснит: мол, сумасшедшая гостья украла какие-то вещи и ушла, и они снова в безопасности. Но Мари молчала. Анна пыхтела и вздыхала, требуя к себе внимания, отчаянно ловила взгляд матери, но та не поворачивала к ней головы. Почему? Что случилось? Ей что, противно смотреть на собственную дочь?

Анна заплакала. В конце концов, ей было всего четырнадцать лет. Но мать не бросилась к ней и не попыталась утешить. Хуже того, она поднялась и вышла из комнаты. За три или даже четыре дня, миновавших после визита Эллы, мать не обратилась к ней ни с единым словом. Она читала ей, водила в туалет, укладывала спать, но они не разговаривали. Никогда еще девочка не чувствовала себя такой покинутой. Анна всегда сознавала, что для матери она – тяжкое бремя, и оттого любила мать еще больше – за терпение, доброту и нежность. Но теперь любовь оборачивалась ненавистью. И эта ненависть достигала такой же силы, какая прежде была у любви. Анна ненавидела Мари за жестокость. Голода как такового она больше не чувствовала, только сводило спазмами желудок и кружилась голова. В пересохшем рту ощущался привкус крови. Но мать не давала ей есть. Почему? И почему-то не ела сама… Что, черт возьми, происходит? В коридоре послышался шум. Стук удара… Вскрик. Плач матери. Мари снова появилась в комнате.

Растрепанная, с безумными глазами, она, не взглянув на Анну, прошла мимо нее и потянула за ручку окна. Окна в их доме-башне не распахивались настежь, а открывались только сверху, и то ненамного. Выброситься из такого окна невозможно – что, учитывая отчаянное положение населявших дом жильцов, было весьма предусмотрительно, – но проветривать помещение конструкция окон нисколько не мешала. Мари закричала, призывая на помощь. Только сейчас Анна поняла, в чем дело. Они – пленницы. Вот почему молчала мать. Элла заперла их. Они в западне. Потому-то мать и кричала по ночам. Надеялась, что ее услышит кто-то из прохожих. Услышит и спасет. Но Анна по собственному опыту знала, что на доброту чужаков рассчитывать не приходится. Когда обессиленная Мари упала в отчаянии на пол, девочка окончательно поняла, что они похоронены в собственном доме.

Может, праздник не устраивать? Сара обратилась с этим вопросом к Питеру, вернувшемуся домой из больницы. Она не стала спрашивать, как он себя чувствует: и так видела, что он, пусть медленно, но приходит в себя, – и не заводила разговоров о случившемся несчастье. Они оба избегали этой темы. Но Сара хотела знать, как быть с Рождеством. Собирать ли, как всегда, многочисленную родню? Или честно признать, что они переживают не лучшие времена и оснований для радости нет?