Чак Паланик - Удушие Страница 25

Мы воруем недвижимость. Крадём твёрдый грунт.

А я спрашиваю:

– Чего так решил?

Мы прямо парочка преступников-землекрадов.

А Дэнни отвечает:

– На самом деле её зовут Бэт.

При таком образе мышления, у Дэнни, наверное, скоро появятся планы взяться за постройку собственной планеты.

Глава 22

Доктор Пэйж Маршалл туго натягивает какую-то белую струну между двух рук в перчатках. Стоя над сидящей в кресле сдутой сморщенной старухой, доктор Маршалл командует:

– Миссис Уинтауэр? Откройте рот, пожалуйста, настолько широко, насколько сможете.

Эти латексовые перчатки; та желтизна, которую они придают рукам – один-в-один так же выглядит трупная кожа. У медицинских трупов с занятий по анатомии на первом курсе, со сбритыми на голове и в интимных местах волосами. С коротенькой щетиной волос. Кожа у них словно куриная, – как у дешёвой варёной курицы, желтеющая и покрытая фолликулами. Волосы, перья – всё это просто кератин. Мышцы человеческого бедра выглядят точно как тёмное мясо индейки. После анатомии на первом курсе нельзя уже смотреть на курицу или индейку и при этом не жрать мертвечину.

Старуха откидывает голову назад, демонстрируя свои зубы, выстроившиеся коричневым полукругом. Язык у неё подёрнут белым. Глаза закрыты. Вот так же все эти старухи выглядят на причастии, в католическую мессу, когда ты мальчик с алтаря, который должен следовать за священником, пока тот кладёт облатку на один язык за другим. Церковь говорит, что можно принять гостию в руку, потом накормить себя – но этих старушек оно не касается. В церкви всё смотришь на причастии вдоль перил и всё видишь двести раззявленных ртов: двести бабуль тянут языки навстречу спасению.

Пэйж Маршалл склоняется и всовывает белую струну старухе между зубов. Потом тянет её, и когда струна вылетает изо рта, оттуда выплёскиваются какие-то мягкие серые частицы. Она пропускает струну между следующей парой зубов, и струна возвращается наружу красной.

При кровотечении дёсен см. также: Рак ротовой полости.

См. также: Некротический язвенный гингивит.

Единственный приятный момент в работе мальчиком с алтаря: ты должен держать дискос у подбородка каждого, кто получает причастие. Это золотой подносик с ручкой, которым ловят гостию, если та падает. Ведь, даже если гостия шлёпнется на пол – её всё равно нужно съесть. На этот момент она уже освящена. Она становится христовым телом. Воплощением плоти.

Наблюдаю сзади, как Пэйж Маршалл снова и снова засовывает окровавленную струну старухе в рот. Серые и белые частицы грязи скапливаются спереди на её халате. И маленькие крапинки розового.

Какая-то медсестра заглядывает в дверь, интересуется:

– Всё здесь в порядке? – спрашивает старуху в кресле. – Пэйж не делает вам больно, правда?

Та булькает в ответ.

Сестра спрашивает:

– Это что значило?

Старуха сглатывает и отвечает:

– Доктор Маршалл очень аккуратна. Она куда бережнее обращается моими зубами, чем вы.

– Почти всё, – говорит доктор Маршалл. – Вы такая молодец, миссис Уинтауэр.

А медсестра пожимает плечами и уходит.

Приятный момент в работе мальчиком с алтаря – это стукнуть дискосом кому-нибудь под глотку. Люди стоят на коленях, сцепив руки в молитве, и та лёгкая гримаса, в которой корчится рожа каждого в такой божественный свой миг. Любил я такое дело.

Когда священник будет класть каждому на язык гостию, он скажет:

– Тело Христово.

А человек, преклонивший колени для причастия отзовётся:

– Аминь.

Лучше всего – стукнуть ему под глотку так, чтобы слово “аминь” вышло как детское “агу”. Или чтобы он издал утиное “кря-кря”. Или куриное “ко-ко”. Только делать это надо как бы нечаянно. И нельзя смеяться.

– Готово, – объявляет доктор Маршалл. Она выпрямляется, и, когда идёт выкинуть окровавленную струну в мусор – замечает меня.

– Не хотел мешать, – говорю.

Она поднимает старухе подняться с кресла и просит:

– Миссис Уинтауэр? Вы можете пригласить ко мне миссис Цунимитсу?

Миссис Уинтауэр кивает. Сквозь щёки можно рассмотреть её язык, который тянется туда-сюда во рту, ощупывая зубы, засасывая губы в тугие складки. Прежде, чем выйти в коридор, она смотрит на меня и заявляет:

– Говард, я уже простила тебе твой обман. Можешь больше не приходить.

– Не забудьте прислать миссис Цунимитсу, – напоминает доктор Маршалл.

А я спрашиваю:

– Ну что?

А Пэйж Маршалл отвечает:

– Ну, мне придётся целый день проводить зубную гигиену. Что тебе нужно?

Нужно узнать, что сказано в мамином дневнике.

– Ах, это, – отзывается она. Со щелчком стаскивает латексовые перчатки и заталкивает их в канистру с надписью “вредные отходы”. – Дневник доказывает только одно – что твоя мать помешалась задолго до твоего рождения.

Это как ещё помешалась?

Пэйж Маршалл смотрит на часы на стене. Машет рукой в сторону стула, – того с виду обтянутого виниловой кожей кресла, которое только что покинула миссис Уинтауэр, – и говорит:

– Присядь, – натягивает новую пару перчаток из латекса.

Она что – собралась чистить мне зубы?

– Изо рта лучше пахнуть будет, – отвечает она. Выпутывает новый отрезок нитки для зубов и повторяет:

– Садись, а я расскажу тебе, что в дневнике.

Ну, сажусь я, – а под моим весом из кресла выталкивается облако мерзкой вони.

– Это не я, – говорю. – В смысле, про запах. Я этого не делал.

А Пэйж Маршалл уточняет:

– Перед тем, как ты родился, твоя мать некоторое время провела в Италии, так?

– И что – в этом большой секрет? – спрашиваю.

А Пэйж говорит:

– В чём?

В том, что я итальянец?

– Нет, – отвечает Пэйж. Она склоняется к моему рту. – Но твоя мать – католичка, так?

От струны больно, когда она протягивает её между парой зубов.

– Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, – прошу. – Быть не может, что я итальянец да ещё католик! Такого мне просто не вынести.

Говорю ей, что давно всё это знаю.

А Пэйж приказывает:

– Помолчи, – и отклоняется назад.

– Так кто же мой отец? – спрашиваю.

Она склоняется к моему рту, и струна проскальзывает между пары задних зубов. Вкус крови скапливается у основания моего языка. Она внимательно щурится вглубь меня и отвечает:

– Ну, в общем, если веришь в Святую Троицу, то ты и есть свой собственный отец.

Я свой собственный отец?

Пэйж рассказывает:

– То есть, мне кажется, слабоумие твоей матери берёт начало ещё до твоего рождения. Согласно с тем, что написано в её дневнике, она была помешана как минимум с последних лет третьего десятка.

Она выдёргивает струну, и частицы еды забрызгивают ей халат.

Я спрашиваю, что ещё значит – Святая Троица?

– Ну, это самое, – объясняет она. – Отец, Сын, Святой Дух. Три в одном. Трилистник святого Патрика.

Да чёрт её дери, может она мне сказать, коротко и ясно, – спрашиваю, – что говорится обо мне в мамином дневнике?

Она смотрит на окровавленную струну, только что выдернутую из моего рта, и разглядывает мои частицы пищи и крови, забрызгавшие ей халат, и сообщает:

– Такое помешательство среди матерей не редкость, – склоняется со струной и обвивает ей очередной зуб.

Кусочки этой дряни, полупереваренной дряни, о которой я даже понятия не имел, вырываются на свободу и вылетают наружу. Когда она таскает мою голову за нитку для зубов – я прямо лошадь в удилах из Колонии Дансборо.

– Твоя бедная мать, – продолжает Пэйж Маршалл, глядя сквозь кровь, забрызгавшую стёкла её очков. – Настолько помешалась, что искренне считает, будто ты – второе Христово пришествие.

Глава 23

Каждый раз, когда кто-то в новой машине предлагал подбросить их, мамуля отвечала водителю:

– Нет.

Они стояли на обочине, глядя, как новый “кадиллак”, “бьюик” или “тойота” исчезают вдали, а мамуля говорила:

– Запах новой машины – это запах смерти.

То был третий или четвёртый раз, когда она вернулась забрать его.

Запах клея и резины в салоне нового автомобиля – это формальдегид, рассказала она ему, – то же самое, в чём хранят покойников. Он же – в новых домах и новой мебели. Такое называется “дегазация”. Можно надышаться формальдегидом от новой одежды. Когда наглотаешься достаточно – жди желудочные спазмы, рвоту и понос.

См. также: Отказ печени.

См. также: Шоковый синдром.

См. также: Смерть.

Если ищешь просветление, сказала мамуля, то новая машина – не ответ.

Вдоль дороги цвела наперстянка, высокие стебли бело-фиолетовых цветков.

– Дигиталис этот, – заметила мамуля. – Тоже не помогает.

Если поесть цветочков наперстянки – они вызовут тошноту, бред, помутнение зрения.

Над ними грудью в небо вздымалась гора, задевающая облака и укрытая соснами, – а потом, повыше, шапочкой снега. Она была такой большой, что, сколько бы они не шли, оставалась на том же месте.