Кен Кизи - Порою нестерпимо хочется... Страница 5

Кричит кондуктор, и младшие мальчики проходят мимо отца в вагон, бормоча слова благодарности – «большое спасибо за завтраки, которые вы принесли» – выстроившимся в очередь провожающим. За ними следует их взволнованная мать – глаза мокры от слез. Поцелуи, рукопожатия. И наконец старший сын со сжатыми кулаками в карманах брюк. Поезд внезапно дергается, и отец, схватившись за поручень, встает на подножку и поднимает руку в ответ машущим родственникам.

– До свидания!

– Пиши, Иона, слышишь?

– Мы напишем. Будем надеяться, что вы тоже вскоре приедете.

– До свидания… до свидания.

Он поднимается по раскаленным железным ступеням и снова наталкивается на вызывающий взгляд Генри, когда тот проходит из тамбура в вагон. «Боже, смилуйся», – шепчет Иона про себя, хотя и не понимает, чем он ему грозит. Ну признайся же, что понимаешь. Ты же чувствовал, что это старый семейный грех выглядывает из темной ямы, и ты знал, какое сам имел к нему отношение; ты прекрасно знал, какую роль ты 6 нем сыграл, как знал и то, в чем ты участвуешь. «Прирожденный грешник, – бормочет Иона, – проклятый от рождения».

Ибо для Ионы и всего его потомства семейная история была замарана одним и тем же грехом – и ты знаешь каким. Тавро Бродяги и Скитальца, вероломно отворачивающегося от даров Господних…

– Всегда были легки на подъем, – защищались самые беспечные.

– Идиоты! – гремели им в ответ защитники оседлого образа жизни. – Святотатцы!

– Всего лишь путешественники.

– Дураки! Дураки!

Из семейной истории явствовало, что они – кочевники. Разрозненные данные говорили о том, что это было мускулистое племя непосед и упрямых бродяг, которые шли и шли на запад. Костистые и поджарые, с того самого дня, когда первый тощий Стампер сошел с парохода на восточный берег континента, они неустанно, словно в трансе, двигались вперед. Поколение за поколением, волнами катились они к западу через дебри юной Америки: они не были пионерами, трудящимися во имя Господа на языческой земле, они не были первопроходцами растущей нации (хотя, бывало, они и покупали фермы у отчаявшихся пионеров и табуны у разочарованных мечтателей, спешивших вернуться к солнечному Миссури), они так и остались кланом поджарых людей, которых гвоздь в заднице и собственная глупость гнали вперед и вперед. Они верили, что за каждой следующей горой трава зеленее, а тсуги дальше по тропе прямее и выше.

– Честное слово, дойдем до конца тропы и успокоимся. Тогда можно будет и пожить.

– Ну! У нас еще будет масса времени…

Но раз за разом, как только отец семейства срубал все близстоящие деревья и выкорчевывал пни, а его жена наконец покрывала весь дощатый пол льняными дорожками, о чем она так мечтала, к окну подходил какой-нибудь семнадцатилетний юнец с писклявым голосом и, задумчиво почесывая свой тощий живот, произносил следующее:

– А знаете… мы могли бы жить на участке и получше, чем этот.

– Получше? И это после того, как нам только-только удалось зацепиться здесь?

– Думаю, да.

– Ну, ты можешь выбирать себе все что угодно – хотя не думаю, что тебе это удастся, – но мы с отцом… мы никуда отсюда не пойдем!

– Как угодно.

– Нет, сэр, мистер Пчелиный Рой в Штанах! У нас с отцом дорога закончена.

– Вы с отцом можете поступать как угодно, а я ухожу.

– Подожди, малыш…

– Эд!

– Женщина, мы разговариваем с мальчиком!

– О, Эд!..

На месте оставались лишь те, кто был болен или слишком стар, чтобы идти дальше. Слишком болен, слишком стар или слишком мертв. Все остальные снимались с места и шли дальше. Пропахшие табаком письма, хранящиеся на чердаках в конфетных коробках сердечком, повествуют об увлекательных подробностях этого Исхода:

«…и воздух здесь действительно очень хороший»;

«…ребята прекрасно обходятся без школы, – как вы сами понимаете, мы теперь далековато от цивилизации»;

«…ждем не дождемся, парни, когда вы приедете».

Или свидетельства уныния непосед:

«…Лу говорит мне, чтобы я не обращал на вас внимания, что ты с Олленом и все остальные всегда сбивали меня с толку, но я не знаю, я сказал ей, что не знаю. Я ей говорю, что и рад бы остаться, но ведь мы все равно живем здесь в лачуге, и можно было бы немножко поправить наши обстоятельства. Так что, я думаю…»

И они снимались с места. И несмотря на то что некоторые представители семьи двигались медленнее других – не более 10-15 миль за всю свою жизнь, – неуклонное движение на запад продолжалось. Напористые внуки выволакивали своих предков из полуразвалившихся домов. Хотя со временем некоторые даже умудрялись родиться и умереть в одном и том же месте. Таким образом, стали появляться более разумные Стамперы, достаточно практичные для того, чтобы остановиться и оглядеться; эти вдумчивые и неторопливые Стамперы распознали порок, назвали его «изъяном в фамильном характере» и принялись исправлять его.

Эти «разумные» Стамперы действительно старались преодолеть этот порок, предпринимая практические шаги для того, чтобы раз и навсегда остановить это движение на запад, осесть, пустить корни и быть довольными той долей, которую отмерил им милостивый Господь. Эти «разумные» Стамперы.

«Ну вот и хорошо…» – произносили они, останавливаясь на плоскогорье Среднего Запада и окидывая взглядом местность. «Ладно, кажется, мы уже достаточно далеко ушли. Пора положить конец этой придури, которая гнала наших предков с места на место. Да и правда, слава тебе Господи, зачем идти дальше, когда можно остановиться здесь и, оглядевшись, убедиться, что земля слева ничуть не лучше, чем справа, и впереди столько же травы, сколько и сзади, и сама эта земля нисколько не отличается от той, по которой мы шли все предшествовавшие двести лет».

И поскольку никто не мог этому возразить, «разумный» Стампер сдержанно кивал головой и, топнув ногой в изношенном сапоге, произносил: «Все. Конец, парни, вот именно здесь, где я стою. Смиритесь и успокойтесь».

И обратите свою неугомонную энергию для достижения целей более ощутимых, чем бродяжничество, более реальных, чем блуждание по земле, таких, например, как бизнес, общественная жизнь, церковь. И они открывали банковские счета, входили в местные органы управления, и даже иногда эти сухопарые, мускулистые люди отращивали животы. На чердаках, в конфетных коробках хранятся фотографии этих людей: облаченные в черные костюмы, уверенные в себе, линия рта сурова и решительна – «…мы прошли достаточно».

Они восседали в кожаных креслах, упрятав в них свои тела, словно складные ножи, убранные в ножны. Эти прагматики покупали фамильные участки на кладбищах Линкольна и Канзас-Сити, заказывали по почте диваны с подушками темно-бордового цвета для своих гостиных.

– Вот это да! Да, сэр. Вот это жизнь. Пора уже, пора.

Но все это лишь до первого необузданного юнца, которому удавалось заставить своего отца выслушать его фантазии.

Так признайся же – ты сразу понял, что означает этот взгляд.

Лишь до первого непоседы, который ломающимся голосом умудрялся уговорить своего папу, что им удастся достичь большего, если они продвинутся еще немного на запад. И снова возобновлялось неукротимое движение… Ты же узнал этот взгляд, так в чем же дело?.. Словно звери, подгоняемые засухой, подстегиваемые неутолимой жаждой, гонимые мечтой о таком месте, где вода будет как вино.

И так они шли до тех пор, пока вся семья, весь клан не достиг соленого рубежа Тихого океана.

– Куда дальше?

– Чтоб я знал! Единственное, что я понимаю: эта вода не слишком походит на вино.

– Так куда же?

– Не знаю. – И с отчаянием в голосе:– Но куда-нибудь, куда-нибудь еще! – И снова с кривой усмешкой: – Это уж точно, куда-нибудь еще. «Что за проклятие, – произносит Иона про себя, – почему не смириться перед волей Господа?» Он ведь мог предотвратить эти поиски «куда-нибудь».

Теперь-то он знает, что Все это тщета и томление духа. Почему ему не хватило смелости остановить всех, когда на железнодорожной станции он заметил эту дьявольскую усмешку на губах Генри? Ведь он мог всех избавить от хлопот! Но Иона поворачивается к сыну спиной и машет рукой стаду кузин и братьев, идущих рядом с набирающим скорость поездом.

– Думай, Иона. Не будь слишком строг с Мэри Энн и мальчиками. Там суровая земля.

– Не буду, Натан.

– Помни, Иона, там, в Орегоне, злые, нехорошие медведи и индейцы, хи-хи-хи!

– Ну хватит, Луиза.

– Сразу, как устроитесь, напиши. Мы будем ждать.

– Само собой. – И тогда ты еще мог остановиться, если бы тебе хватило мужества. – Мы напишем и всех вас позовем к себе.

– Да уж пожалуйста, сэр; и смотри, Иона, чтоб тебя не съели там медведи и чтобы индейцы вас всех там не перебили.

Позднее выяснилось, что орегонские медведи досыта питались моллюсками и ягодами и были толстыми и ленивыми, как домашние коты. Индейцы, пользовавшиеся этими же неиссякаемыми источниками пищи, были еще толще и ленивее медведей. Да, они были вполне миролюбивы. Как и медведи. Да и вся эта страна была гораздо миролюбивее, чем он ожидал. Разве что в первый же день, как только он ступил на эту землю, его посетило странное, неуловимое чувство, оно посетило и поразило его и потом уже не покидало все три года, которые он прожил в Орегоне. «Что здесь такого трудного? – думал Иона. – Эту землю надо всего лишь привести в порядок».