Эллен Фьестад - Вместе мы удержим небо Страница 7

10

Лука ворочается на взмокшей простыне. Просыпается рывком из-за того, что об оконное стекло что-то брякнуло. Она приподнимается на локтях и выглядывает из-за занавески. Отшатывается назад, когда от удара камнем стекло покрывается трещинами. Вскакивает на ноги и распахивает окно:

– Ты чего, совсем одурел, убить меня хочешь?

Гард стоит во дворе под окном, разведя руки в стороны.

– Давай быстрее, выставку уже открыли, мы и так опаздываем!

Лука смотрит на трубку домофона. Она болтается на шнуре, свешивающемся со стены до самого пола. Погасший мобильник лежит в кармане брюк. Лука снова оборачивается к окну:

– Я не пойду.

– Еще как пойдешь! Давай-ка одевайся, да поживее, я не собираюсь торчать тут сто лет!

– Я не успела закончить картины.

Лука закрывает окно, задергивает гардины и как раз успевает натянуть на голову одеяло, как через закрытое окно в комнату влетает камень размером с кулак. Луку аж трясет от злости; она натягивает одежду и бросается вниз по лестнице, чтобы высказать Гарду все, что она о нем думает.

Как только она оказывается на улице, Гард обхватывает ее за талию и тащит вперед, подталкивая в поясницу. Лука сопротивляется со всем упорством, на какое способна, но он все же сильнее.

– Я не хочу, не пойду, – шипит она, сжимая зубы.

– Еще как пойдешь. И захочешь.

Гард толкает ее перед собой в направлении школы. Он идет широким шагом, ей приходится семенить.

– Черт возьми, Лука. Ты должна понять, что невозможно всегда все успевать. Совершенно не обязательно добиваться совершенства во всем. Иногда приходится просто делать свое дело и смотреть, что из этого выйдет.

Гард тянет Луку через дорогу.

– А стекло в окно придется на фиг тебе вставлять.

Они заходят в школу; мастерские переделаны в выставочные залы. Все стены покрашены белой краской, от опилок не осталось и следа. Щепки, мусор – все убрано. Остались только чистые белые стены, на которых развешены картины, и вокруг картин толпится народ. Повсюду люди, в руках они держат бокалы с шампанским и стаканы с пивом; не стихает гул голосов, смех, вопли детей, повсюду плотная стена человеческих тел; Лука потеет, пытается найти хоть какое-то местечко, где есть воздух, но Гард тянет ее за собой дальше, крепко ухватив ее руку выше локтя. Гард комментирует картины, разговаривает с людьми; Лука смотрит в пол, она не в настроении болтать. Приходит сообщение от матери. Из-за плохой погоды отменили поезда, они с Финном не смогут приехать. На сегодняшний день это единственная хорошая новость. Гард увлекает Луку дальше. Они входят в комнату, где обычно работает Лука. Она украдкой бросает взгляд в тот угол, куда она отшвырнула от себя картину. Ее там нет. Потом она вдруг видит свою картину, и страх одним ударом разрубает ее надвое, обнажив все спрятанное внутри, как у разрубленной мясной туши: ее картина висит на стене рядом с другими; она не закончена, но кто-то повесил ее здесь. Лука не верит своим глазам, она не в состоянии пошевелиться, стоит и не сводит глаз с картины.

– А это не…? – Гард смотрит на Луку.

Лука медленно приближается к картине, расталкивая немногочисленных посетителей, стоящих перед ней. Люди тихонько переговариваются, показывая на картину, где изображена нефтяная платформа. По огромным стальным опорам потоками стекает кровь. Широкие мазки краски, которую она выдавливала на полотно прямо из тюбиков, оказывают как раз то воздействие, какое она и задумывала. В бурлящем море под платформой барахтается истощенный белый медведь. На платформе стоит ухмыляющийся человек, в котором легко угадывается министр нефтедобычи и энергетики; в руках он едва удерживает гору золотых монет. На отвороте пиджака у него значок в виде норвежского флага.

Лука видит, что в углу стоит Йорген. Улыбается. Она смотрит на него, прищурившись, и изображает руками, как его задушит.

11

Вчера было Рождество. На дорогах гололед, водитель хмур и неприветлив. Лука устраивается на заднем сиденье автобуса, который отвезет ее назад, в Осло.

Она сидит, прижавшись головой к холодному стеклу автобусного окна. Дышит на него, на стекле образуется и пропадает кружочек, состоящий из капелек росы. За окном проплывает здание навсегда закрытой начальной школы.

Вернувшись домой на хутор, она увидела, что на двери, на привычном месте, нет больше керамической таблички, которую она сама сделала, когда ходила в эту самую школу. Нет таблички с четырьмя именами: ее, брата, матери и отца. Но и никакая новая табличка не приделана. Будто там и вовсе никто не живет. Если бы они повесили новую табличку, вписали бы они и ее имя? Ей пришлось постоять, взять себя в руки, прежде чем она нашла в себе силы повернуть дверную ручку и войти.

Все остальное осталось таким же, как в ее памяти. Подарки под елкой и кино по телевизору. Очередная драка брата. В сочельник он заявился домой в пять часов вечера с разбитым в кровь лицом и отказался сесть вместе со всеми за праздничный ужин. Мама ругалась на кухне с Финном, потом они вернулись за стол с натянутыми улыбками на лице. На стуле, где раньше обычно сидел отец, теперь расположился Финн. За десертом Лука старалась улыбаться. Правда старалась. Только ничего не получилось. И зачем только она и в этом году приехала сюда на Рождество? Мать настаивала на том, чтобы она приехала, потому что это так важно для брата, будто Рождество – это важно для брата, а не для всех остальных тоже. Лука подумала об отце, который отмечает праздник у бабушки. Лука предпочла бы уйти к ним, не живи бабушка так далеко. И не будь за окном двадцать градусов мороза.

Она забрала свертки со своими подарками и развернула их в хлеву, окутанная привычным и надежным запахом тепла, исходящим от козочек. Они так обрадовались, когда она вошла к ним, заблеяли, будто засмеялись. Узнали ее, затанцевали вокруг, глядя на нее большими золотистыми глазами, в которых читался вопрос: «Где же ты была? Мы так по тебе скучали. Разве можно взять да и исчезнуть вот так? Ты ведь не уедешь больше?» Они так и прыгали вокруг нее. Она покормила их, прибрала помет, поговорила с каждой. Аунг Сан и Ригобертой. Терезой, Джоди, Альвой и Бетти. Мэйред, Эмили, Джейн, Бертой и Ширин. Вангари и Таваккол, Лимой и Эллен.

Теплый, такой уютный хлев – дом более чем для сотни коз. Козочек, вместе с которыми она летом скакала по горам. Козочек, которым она выбирала клички.

Она подумала о бабушке. Своей милой доброй бабушке. Бабушка подарила Луке шаль, которую сама же и связала для нее. Черную. Именно такую, как надо. Лука повязала шаль Эллен на голову, сфотографировала ее на мобильный телефон. Послала бабушке фотографию. Лука убрала уж было телефон в карман, но передумала, послала это фото и Гарду тоже.

За окном автобуса проплывает погруженный в темноту лес. С одной стороны дороги мрачно нависает отвесная горная стена, в которой взрывники расчистили ровно столько места, чтобы между скалами и рекой поместилась узкая извилистая дорога. За окном чернота. Нескончаемые чернота, лед и горы.

12

– С Рождеством! – В дверь просовывается голова Гарда. Луке его не остановить.

– Ой, да ну тебя.

Лука зевает. Гипс свободно болтается вокруг ее руки. Она как раз сидела и пыталась кусачками снять оставшиеся на коже куски.

Гард пробирается мимо нее вглубь комнаты.

– А разве не врач должен снимать гипс?

– А я сама не могу, что ли?

– Брр, ну и холодина же у тебя!

Еще не договорив, Гард понимает, почему здесь так холодно. Потому что он стоит прямо напротив окна. В одной створке выбито стекло. Дыра заделана черным пластиковым мешком для мусора, приклеенным скотчем.

Лука смотрит на него, склонив голову к плечу. Гард хлопает себя ладонью по лбу.

– Черт, про это-то я и забыл.

Он плюхается на диван. Закидывает руки за голову и скрещивает ноги. Через маленькую дырочку в нижней части пластика задувает ветер.

– Почему ты ничего не сказала про окно?

– Я только что пришла. Да и вообще, я привыкла спать с открытым окном.

– Держи! – Гард бросает Луке маленький сверток, упакованный в подарочную бумагу с рождественским рисунком.

– Это мне?

– Открывай!

Лука присаживается на диван. Осторожно отдирает скотч, разворачивает и откладывает в сторону подарочную бумагу. Внутри – синий светоотражатель в форме сердца.

– Ой. Ну ты дурак! – Она толкает Гарда рукой, все еще наполовину скрытой под гипсом. Он, хохоча, валится спиной на диван.

– Темнеет-то сейчас рано. Я зимой не езжу на велике, но у меня есть права и на вождение машины, вот так.

– Ага, ну тогда остается только приделать его. – Лука вешает рефлектор себе на пальто.

– Ты вроде говорила, что синий – твой любимый цвет.

– Угу.

Гард заглядывает к Луке в платяной шкаф. Вся одежда там черного цвета. Брюки, джемперы, трусы, лифчики. Ни одной цветной вещи.

– И с каких это пор ты на синий запала? Вроде как по твоим шмоткам этого не скажешь…