Владимир Сорокин - Сердца четырех Страница 8

– Хорошо, бегов, – Ольга сбросила куртку на снег и осталась в лыжном костюме олимпийской сборной СССР.

Сережа поехал и долго развешивал мясо на нижних сутках елей.

– Готово!

Он вернулся, встал чуть позади Ольги, достал секундомер. Красное мясо блестело на солнце на фоне зелени. Ольга оттянула затвор и стала быстро стрелять по кускам. Куски закачались на крюках, от них полетели клочья. Обойма кончилась, Ольга вставила новую и продолжала стрельбу. Она стреляла, меняя обоймы до тех пор, пока на крюках ничего не осталось.

– Сколько? – она обернулась к Сереже.

– Пятьдесят… три.

Она недовольно тряхнула головой:

– Вшивенько. Придется сегодня покачаться.

– Оль, а дай мне? Три раза?

– Милый, он же по моей руке сделан. Ты на курок нормально нажать не сможешь. Я тебе из «макара» дам.

– Ну, Оль! Ну, разик!

– Ну, давай. Только возьми обеими руками. Вон в ту ель.

Сережа поднял пистолет, долго целился, выстрелил.

– Молодец, попал. Давай еще.

Он выстрелил и снова попал. Выстрелил еще и промазал.

– Ничего, научишься из «макара», – Ольга забрала у него пистолет.

– Этот тяжелый.

– Тяжелый. Зато бьет, как зверь. На речку поедем?

– Ага.

Ольга надела куртку, Сережа – рюкзак. Медленно пошли рядом.

– Там лыжня, – сказала Ольга. – Наверно, завалило всю.

– Оль, а у Реброва большой хуй? – спросил Сережа.

– Обыкновенный.

– Меньше, чем у Фарида?

– Конечно. Смотри!

Белка прыгнула с сосны на ель. Куски снега полетели вниз.

Ужинали в восемь. После индейки с маринованными фруктами Ольга подала шоколадный мусс. Позвонил телефон. Ребров взял лежащую на стуле трубку с короткой антенной:

– Да. Да. Пропустите.

Он положил трубку, зачерпнул ложкой мусс из стеклянной розетки:

– Генрих Иваныч, это специально для вас.

– Что? – поднял голову Штаубе.

– Карташов Виктор Афанасьевич. Движется к нам от проходной на своей «волге».

– Как? Как. Погодите… – Штаубе закашлял, бросил ложку.

– Вероятно, с подарком.

– Господи… погодите… – кашляя, Штаубе встал. – Как же? Это что же?

– Успокойтесь, Генрих Иваныч. Мы вас не выдадим.

– Да. Ну, а… – побледневший Штаубе пожал плечами.

– Идите наверх, – спокойно проговорил Ребров.

Штаубе взял палку и вышел из столовой.

– Встретим в прихожей, – Ребров размял папиросу, закурил. – Сережа, принеси из моего кабинета коричневый портфель.

Мальчик вышел.

– Ну вот, – Ребров с улыбкой посмотрел на Ольгу. – Не только потери.

– Поддержка? – спросила Ольга.

– Не понадобится.

В дверь позвонили. Ребров с Ольгой прошли в прихожую. Ребров открыл дверь. На пороге стоял человек среднего роста в серой дутой куртке и голубой спортивной шапочке. В руке он держал чемодан.

– Здрасьте, – человек вошел и опустил чемодан на пол.

– Здравствуйте, Виктор Афанасьич, – сухо произнес Ребров, закрывая дверь за Карташовым.

– А я это, на Одоевского позвонил, а там нет никого, – Карташов посмотрел на спускающегося по лестнице Сережу.

Ребров выпустил дым, передо папиросу Ольге и взял у Сережи портфель. Карташов шмыгнул носом и сунул руки в карманы куртки, Ребров открыл портфель, вынул металлический предмет, протянул Карташову.

– Ага, – тот взял предмет и тут же спрятал в карман.

– Мы вам позвоним, – Ребров открыл дверь.

– Ага. До свидания, – Карташов вышел, Ребров запер дверь, взял чемодан, стал подниматься по лестнице. Ольга и Сережа последовали за ним. На втором этаже в холле стоял Штаубе.

– Прошу, Генрих Иваныч, – Ребров поставил чемодан перед Штаубе. Опустившись на колено, Штаубе открыл чемодан. Он оказался полон мятой женской одежды и нижнего белья.

– Так, так, так, – Штаубе стал выбрасывать вещи на полу, бегло просматривая их. Под одеждой оказался потрепанный скрипичный футляр. Штаубе открыл его. В футляре лежало что-то продолговатое, завернутое в целлофановый пакет. Штаубе развернул пакет и вынул из него женскую руку, грубо отрубленную по локоть. На безымянном пальце руки было золотое обручальное кольцо, с мизинца была снята кожа. Штаубе замер, глядя на руку, потом бросил ее в чемодан, схватил руку близстоящего Реброва и поцеловал.

– Как вам не стыдно, – отстранился Ребров и пошел к лестнице.

– Виктор Валентинныч, голубчик, – Штаубе приподнялся с колена.

– Чай, чай пить, – Ребров стал спускаться вниз.

– Ой… Господи, – Штаубе вытер пот со лба.

– Вам коньяку, или валерьянки? – улыбалась Ольга.

– Мне? Коньячку, коньячку!

Закрывшись в бильярдной. Ребров и Штаубе играли в «пирамиду». Оба шестисвечных шандала были зажжены, на тумбочке стояла ополовиненная бутылка армянского коньяка.

– Троечку от борта налево, – Штаубе прицелился и забил шар, – оп! Эдак я вас голым оставлю… девять в серединку.

– Если б вы, Генрих Иваныч, так на раскладке работали, – Ребров допил свой коньяк. – Тогда б мы уже были в Красноярске.

– Раскладка – раскладкой, а вот… – Штаубе забил шар.

– То, что мы укатали эту падаль и вставились к партийцам, это, батенька, дело архиважное, как сказал бы лысый.

– Райкомовцы, между прочим, целиком ваша забота, – Ребров вынул шары из луз, положил на полку, – если Герасимов не пойдет на замену, тогда нашему промежуточному – грош цена.

– Пойдет, куда он денется, – натирая кий мелом, Штаубе смотрел на стол, – Герасимов висит на Коваленко, а Коваленко на Большакове. А Большакову мы в любое время суток можем сказать: ату, Сергей Сергеич. Пять, четырнадцать направо.

– Проблематично, – пробормотал Ребров.

Штаубе промазал:

– Всегда вы под руку…

– С Герасимовым есть одна тонкость… пять направо, – Ребров забил шар, пошел вокруг стола. – Представьте себе такой вариант: вы давите через Большакова на Коваленко, он пробивает замену, Герасимов подписывает, мы получаем диски. Таня едет в Питер, я с Найманом наведываюсь к соплякам, которые честно соглашаются, честно проводят восстановительные работы, и так же честно… семь в середину… показывают ведомости Рыбниковой, которая сразу же докладывает Герасимову, замыкая, тем самым, порочный круг. А Герасимов…

– А Герасимов кладет докладную Рыбниковой под свою толстую жопу и молчит, как камбала, потому что у Большакова не только письмо, но и алматра.

– Вы уверены?

– Видел собственными глазами.

– Тогда это меняет дело, – задумался Ребров.

– Меняет дело, меняет де-е-е-ло-о-о, – пропел Штаубе, суетясь у стола, – «дедушку» от борта в середину. Оп! Вы на бобах, Виктор Валентиныч. Будем доигрывать?

– Да нет, – Ребров положил кий, – с Таней вы когда свяжитесь?

– Хоть завтра, – старик налил себе коньяку, – как закончим, так и позвоню. Или вы хотите сейчас?

– Сейчас, – проговорил Ребров, глядя на свечи.

В 9.25 утра машина Реброва подъехала к зданию райвоенкомата Октябрьского района и встала на обочине.

– После знедо позовем, – сказал Ребров и открыл дверцу.

На нем была зимняя форма подполковника ВВС, Ольга была одета в форму старшего лейтенанта милиции. Штаубе и Сережа сидели в своей обычной одежде.

Ребров и Ольга вышли из машины, поднялись по ступенькам, вошли внутрь. Сидящий за стеклянным барьером дежурный лейтенант встал, отдал Реброву честь, Ребров на ходу ответил. Они поднялись на второй этаж. В коридоре было пусто. Ребров подошел к кабинету начальника военкомата и открыл дверь.

– Здравствуйте, – сказал он секретарше, печатающей на машинке.

– Здрасьте, – она приветливо улыбнулась, – а они вас в Ленинской комнате ждут.

– Ясно, – Ребров закрыл дверь, двинулся дальше по коридору.

Ольга следовала за ним. Они вошли в Ленинскую комнату. За столом, покрытым красным сукном, сидел начальник военкомата полковник Ткаченко, поодаль на стульях сидели: подполковник Лещинский, майор Зубарев, майор Духнин, капитан Королев, капитан Ломейко, капитан Беляков, капитан Терзибашьянц, старший лейтенант Волков.

– Здравствуйте, товарищи, – бодро сказал Ребров.

– Николай Николаич, приветствую! – заулыбался, вставая Ткаченко. Они пожали друг другу руки. Офицеры встали. Ребров поздоровался с каждым за руку. Ольга стояла возле двери.

– Подойдите сюда, – холодно сказал ей Ребров.

Она подошла и встала, опустив голову.

– Представьтесь, – скомандовал Ребров.

– Следователь Кировского РУВД города Москвы, старший лейтенант милиции Фокина Светлана Викторовна.

– А-а-а… – Ткаченко подошел к ней, заложил руки за спину. – Вот, значит, мы какие. А годков нам сколько?

– Двадцать шесть, – тихо ответила Ольга.

– Неплохо, очень неплохо! – поморщился Ткаченко. – Двадцать шесть и двадцать шесть, сколько это будет? А?

– Пятьдесят… два, – еле слышно произнесла она.

– Пятьдесят два, – повторит он, злобно глядя на нее. – Открой, Евгений Степаныч.