Альфрид Лэнгле - Что движет человеком? Экзистенциально-аналитическая теория эмоций Страница 8

Давайте перейдем ко второй экзистенциальной мотивации. Первая мотивация создала нам возможность для существования – защищенное жизненное пространство. Но пока в нем отсутствуют пульс, тепло, все то, что делает жизнь живой и уютной. Просто «мочь-быть» похоже на жизнь в казарме: выжить можно, но хорошей жизнью это не назовешь.

Таким образом, мы хотим большего, чем просто существовать! Мы хотим, чтобы наша жизнь была хорошей. Мы ищем то, что сделает ее достойной того, что бы ее проживать. Человек лишь тогда приобретает экзистенциальный дом, когда он чувствует, что его жизнь имеет ценность. Он хочет, чтобы в этом доме были люди и вещи, которые он может любить. Иначе в его доме будет холодно и пусто. И он хочет, чтобы были люди, которые любили бы его. Мы не только хотим испытывать чувство удивления перед тем, что мы есть. Мы хотим чувствовать: это хорошо – что я есть, что я жив. И это то, что очень глубоко нас волнует.

Чтобы это почувствовать, человеку для начала нужны другие люди, которые хотели, чтобы он был, и все еще хотят этого. Это является фундаментальным для экзистенции – узнать от других: «Хорошо, что ты есть!» Это греет в течение всей жизни, если человек смог по чувствовать, что есть мать, которая хотела, чтобы он жил. Что есть отец, для которого важно, что он есть. Это обращение со стороны других подобно иск ре, из которой может возгореться собственная любовь к жизни.

Если вы спросите меня, можно ли полюбить свою собственную жизнь, если тебя до этого не любили другие, то я не смогу уверенно ответить «да». Я не могу себе представить ничего иного, ведь искра любви к жизни подобна зачатию самой жизни – это должны сделать другие. «Ты старше, чем Я», – сказал Ницше. Мы были зачаты в отношениях, выросли в отношениях, в теле матери, и мы переживаем себя как Я по отношению к своей жизни намного раньше, чем можем это выразить. Отношения являются таким же основополагающим фактором жизни, как и защищенное жизненное пространство. Поэтому человек всегда живет в пространстве отношений, которое и есть культура, – в пространстве передаваемых из поколения в поколение и вновь приобретенных ценностей. Рядом с ценностью жизнь как бы воспламеняется, и этот огонь жизни мы несем в себе. Вопрос о том, способны ли мы сами зажечь его, или зависим в этом от других, в принципе является бессмысленным. Потому что никто не может жить, находясь вне отношений, даже если он сам зажег ценность собственной жизни.

Мы мотивированы переживать свою жизнь как ценность и хотим, чтобы это чувствовали и другие. Мы хотим услышать: «Как хорошо, что ты есть!» Как редко мы говорим друг другу: «Хорошо, что ты есть! Я радуюсь тебе. Ты мне нравишься». Не стесняемся ли мы в нашем социуме выражать чувства подобным образом? Сегодня приходит в упадок культура близости с окружающими людьми, поэтому в наших дворцах из стекла и металла становится холодно.

Обращенное к нам извне теплое чувство важно и согревает нашу жизнь. Однако его недостаточно для того, чтобы развить собственную любовь по отношению к жизни. «Да-жизни» мы должны произнести сами. Это остается задачей Person: дойти до глубины жизни и измерить ее ценность. Несомненно, это часто происходит спонтанно, бессознательно. Но мы можем и сами запросить «Да – жизни»: «Я есть. Ладно. Но как это для меня – то, что я есть? Это хорошо? Это груз для меня – жить, или я пока не определился?» – Могу ли я для себя и перед собой сказать: «Конечно, что-то могло бы быть в моей жизни и лучше, но все равно хорошо, что я есть на свете. Я с этим согласен – я хочу жить!» А если я не могу это сказать, если я этого не чувствую: «Чего мне не хватает? Что мне мешает? Что бы я мог сделать для того, чтобы стало лучше?»

Этот вопрос: «Хорошо ли, что я есть?» – относится к фундаментальной ценности жизни. Если я люблю жизнь, могу сказать жизни «Да», тогда и опыт, и даже страдания станут ценными. Если же для меня это «Да-жизни» пока не звучит, то какую ценность могут иметь заход солнца, концерт, любовь? Если переживание фундаментальной ценности отсутствует, человек склонен к внутреннему отступлению и страдает от пустоты и холода голого Бытия. Отсутствие внутреннего согласия по отношению к жизни, «Нет-жизни» характеризует депрессивный мир переживаний. Человек страдает от отсутствия ценности своего Бытия, если не может почувствовать в себе согласия по от ношению к тому факту, что его жизнь продолжается (именно почувствовать, а не обязательно осознать). Я хочу рассказать историю молодой женщины. Из нее становится понятным, насколько жизнеутверждающим может быть поиск ценности жизни, если не было пережито теплого отношения со стороны значимых людей. Когда мы так глубоко всматриваемся в жизнь другого человека, то можем осознать, что нам самим это тоже знакомо. Различаются лишь оценка и масштабы.

Килли 28 лет. Она молодая современная женщина. Изучала фармакологию и теперь работает в аптеке. Она очень симпатичная, и ее все любят. Быть любимой – с юных лет она придает этому большое значение. Она посвящает этому много времени. Она часами сидит с коллегами, друзьями и клиентами, если чувствует, что им это нужно, даже тогда, когда ей самой давно хотелось бы пойти домой. Однако она остается, слушает, смеется вместе с ними и за это в качестве награды получает их любовь и новые приглашения. Потом она задает себе вопросы: «Что мне это, собственно, дает? Для чего я это делаю?» Нередко она, полная раздражения, ложится спать далеко за полночь.

Килли хочет быть любимой. Она боится, что может не быть достаточно ценной для других людей и из-за этого утратит их внимание и дружбу. С одной стороны, этот страх парализует многие ее действия, когда она остается одна, однако, с другой стороны, он побуждает ее к тому, чтобы жить ради других и быть незаменимой. Благодаря этому она получает их внимание и теплоту. Вместе с тем из-за страха она легко становится ревнивой: другие могут отнять у нее желанное внимание. Эти привычные переживания забирают все ее силы: «Я должна очень напрягаться, чтобы никто не мог сказать: она не такая хорошая, как другие». Как это произошло?

Килли хорошо помнит, когда она сменила свой естественный и непосредственный темперамент на робкое и приспособленческое поведение. Когда-то учитель в школе сказал ей: «Такой, как ты, не место в гимназии. Вот увидишь, ученики засмеют тебя, как только ты откроешь рот, а учителя будут строго наказывать за твои шалости». Эта педагогическая мера пробрала Килли до мозга костей. Она поверила учителю. Еще сегодня при воспоминании об этой фразе она испытывает удушье. Последствием было то, что, начиная с первого дня учебы в гимназии, она тихо и послушно сидела в классе и потом тоже вела себя безукоризненно. Ее учитель наверняка мог бы гордиться ее поведением. Инстинктивно или случайно, но он нашел слабое место Килли и затронул ее нарушенную фундаментальную мотивацию. А может быть, уже тогда по ней можно было заметить: эта маленькая девочка ведет постоянную борьба за то, чтобы быть любимой?

В наших терапевтических беседах с Килли речь все больше и больше шла о травмирующем переживании того, что от нее отвернулись, и это она стремилась компенсировать, выпрашивая внимание. Все чаще Килли вспоминает своего отца. В связи с ним она впервые пережила, что она нежеланна. Обращаясь к своим воспоминаниям, размышляя над ними, она обнаружила, что он никогда с ней не разговаривал, никогда до нее не дотрагивался, не обменивался с ней нежностями. «Мы, дети, были для него даже не пустым местом – только грузом». Когда в воскресные дни они решали головоломки, она была лучшей среди своих братьев и сестер. «Однажды отец сказал: „Ты сообразительный ребенок“. Это было самое замечательное чувство в моей жизни! Я хорошо это помню и иногда говорю так себе и сейчас. Это как бальзам. Это было подобно объяснению в любви». Немного позже она говорит: «Кажется, что мне необходимо вновь и вновь воспроизводить это чувство». Ее глубокая тайна – это страх, что она неполноценная. Чувство страха ясно говорит ей: «Я та, которая не нравилась даже собственному отцу. Поэтому я должна все делать очень хорошо и очень стараться, чтобы понравиться кому-нибудь». После наших бесед у Килли начался период интенсивных снов об отце, которые имели агрессивное, сексуальное, ярко выраженное эротическое содержание. Она вспоминает, как, начиная с 13-летнего возраста, делала все возможное, чтобы влюбить в себя отца, как при этом чувствовала себя виноватой. Килли обнаружила, что она еще и сегодня пытается пробудить в мужчинах любовь, а потом в растерянности не знает, что делать с эротикой, которую получает в ответ. Потому что эротика ей, собственно говоря, не нужна. Она ищет только теплоты, но не сексуальности. Килли живет, подчиняя свою жизнь одному вопросу: «Имею ли я хоть какую-то ценность?» Для ее отца ее жизнь была не в счет. Несмотря на все стремления и все старания, она не получила от него признания собственной ценности. Наши разговоры на эту тему наполнили Килли печалью. Помолчав, она вдруг призналась в том, что приносит ей самую большую боль, которую она в течение всей своей жизни отчетливо и сознательно носила в себе. Она сказала: «Я вам еще кое в чем не призналась. Я до сих пор просто не могла сказать. Когда мне было 9 лет, мой отец разозлился на меня и сказал, что он вообще хотел, чтобы моя мать сделала аборт». Килли на мгновение замерла и сквозь слезы добавила: «Наверное, это было бы лучше». Быть в такой степени нелюбимой и переживать то, что твою жизнь считают совершенно ненужной, внутреннее согласиться с этим – означает выносить боль, которая близка к границе выносимого. «Это как смерть. Я боюсь этого чувства. Поэтому я делаю все, что от меня требуют, чтобы снова не воз никло чувство, что я никому не нужна. Я ужасно боюсь, что кто-то снова что-то такое скажет, пусть даже в другой форме. Я боюсь быть неблагодарной». Отец никогда не повторял больше, что он желал аборта. Но Килли постоянно получала иные подтверждения того же самого: «Прежде всего через постоянные упреки, что я неблагодарная, если я не делала того, что он хотел». Отношения с отцом до сих пор вызывали в ней это ужасное чувство: «Лучше бы меня вообще не было». Это чувство запечатлелось в ее теле и в ее поведении. Ей не нравится ее тело, ее фигура, ее лицо, волосы, грудь. Ей даже не приходит в голову сделать самой себе что-то хорошее. «Мне ничего не нужно: картины, цветы, изысканные вещи, красивая одежда. Этого я не стою». Она живет без доброжелательности по отношению к себе самой. Хотя ее выживание обеспечено. Но она холодна и трезва. Ее существование носит прагматический характер. Если она покупает себе новое платье, то это для дела – чтобы прилично выглядеть и соответствовать положению. А иногда она говорит себе: «Я заслужила этот подарок, покупку платья, потому что я добилась того или иного». Но чаще Кили покупает красивую одежду как средство для достижения цели. Она говорит: «Я не могу не купить платье, которое мне действительно идет, делает меня привлекательней. Тогда я должна его иметь, и я покупаю, потому что в нем меня будут больше любить». В таких вопросах Килли находит замену отсутствующей фундаментальной ценности. Она действительно не может сказать себе: «Хорошо, что я есть». Ее пугает, когда она обнаруживает ненависть к себе самой: «Оказывается, я не безразлично отношусь к себе, я себя ненавижу. Сейчас, когда я начинаю это осознавать, это меня пугает. (…) И я вижу, как прочно сидит во мне эта негативная установка. Если я кому-то нравлюсь, я обычно говорю себе: „Из этого ничего не может получиться“. Я несу в себе чувство, что не могу кому-то понравиться». Поэтому для Килли хорошее отношение других никогда не будет достаточным. Как будто любовь других людей не может достичь ее души. Если бы Килли знала только чувство обесценивания со стороны отца и не имела противоположного опыта, в особенности в отношениях с матерью, вероятно, она стала бы очень депрессивной. Однако Килли страдала только от отдельных депрессивных периодов. Ее всегда воодушевляла собственная сильная воля к жизни. «Вероятно, я по натуре борец, – говорит она. – Я особо не расстраиваюсь по поводу того, что я себя ненавижу. Потому что говорю себе: я не согласна с тем, что ненавижу себя!» Разве это не удивительно? Она просто с этим не согласна!