Федор Синицын - Разделяй и властвуй. Нацистская оккупационная политика Страница 10

В 1940 г. в отношениях Советского Союза и Германии вновь наступило охлаждение. По указанию властей СССР с августа 1940 г. деятельность Коминтерна приобрела замаскированную антигерманскую направленность{247}. После визита В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. произошло усиление антигерманских настроений советского руководства{248}, тем более что в декабре 1940 г. в руках советской военной разведки оказались основные положения плана «Барбаросса»{249}. В материалы советской пропаганды стали возвращаться антигерманские мотивы, которые в закрытых пропагандистских материалах появились уже осенью 1940 г. В марте 1941 г. Сталинская премия была присуждена фильму «Александр Невский», а в апреле 1941 г. фильм был снова выпущен в кинопрокат. В марте — апреле 1941 г. в ТАСС была создана новая редакция пропаганды, которая начала подготовку к идеологической войне с геббельсовским Министерством пропаганды{250}. Передовица «Правды» от 1 мая 1941 г. гласила, что в СССР «выброшена на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на “высшие” и “низшие” расы» — в этой фразе содержался ясный намек на нацистскую идеологию{251}. Кульминацией возврата к антигерманской политике в преддверии войны стала речь И.В. Сталина перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 г. — помимо констатации захватнических устремлений Германии в Европе, И.В. Сталин прямо указывал на нее как на страну, начавшую новую мировую войну. Люди, слышавшие эту речь, сделали однозначный вывод о неизбежности войны с Германией{252}, что и сбылось 22 июня 1941 г.

В преддверии войны «национализация» советской политики была усилена. Была развернута пропаганда изоляционизма, культивировалась уверенность в том, что Советский Союз живет в условиях «враждебного окружения»{253}, что подкреплялось самой реальностью — конфликтами между СССР с Японией у оз. Хасан и на р. Халхин-Гол в 1938–1939 гг., Советско-финляндской войной 1939–1940 гг., исключением СССР из Лиги наций 14 декабря 1939 г. В рамках политики изоляционизма в Советском Союзе была развернута борьба с «низкопоклонством», которое на состоявшемся в 1939 г. XVIII съезде ВКП(б) было осуждено как нетерпимое для советского человека чувство{254}. Было объявлено о неприемлемости и даже преступности пропаганды «западной и восточной буржуазной культуры» (немецкой, английской, польской, турецкой, иранской, китайской и др.){255}. Необходимость борьбы с «низкопоклонством» усилилась после присоединения к СССР в 1939–1940 гг. «западных территорий», где многие советские военнослужащие, включая агитаторов и пропагандистов, были поражены зажиточностью населения и изобилием товаров{256}. С такими настроениями властям приходилось бороться. В частности, Политбюро ЦК ВКП(б) категорически осудило восторженный очерк писателя А.О. Авдеенко о жизни Северной Буковины{257}.

В «военной пропаганде» СССР на второй план была отведена ранее превалировавшая в ней идеология «пролетарского интернационализма»{258}. Партийные органы указывали на необходимость изживания вредного предрассудка, «что будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной Армии останется пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить Советскую власть». Поэтому было предписано вести пропаганду на основе доктрины советского патриотизма: «Где [бы] и при каких бы условиях Красная Армия ни вела войну, она будет исходить из интересов своей Родины»{259}. Было объявлено, что советские люди не должны заботиться о том, кто победит в войне — Германия или Великобритания, но «должны укреплять оборонную мощь нашей страны»{260}. Таким образом, приоритет получила развернутая ранее идеология защиты СССР своими силами, продолжения дело «справедливых, незахватнических войн» русского народа{261}, без расчета на помощь «мирового пролетариата».

К маю 1941 г. советское руководство, дав органам пропаганды указание расширить публикацию материалов «на тему о советском патриотизме»{262}, склонилось к еще большему усилению «национализации» политики. И.В. Сталин сказал Г. Димитрову: «Нужно развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом. Пролетарский интернационализм должен опираться на этот национализм»{263}. В том же месяце была опубликована написанная в 1934 г. работа И.В. Сталина «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”», в которой глава советского государства обрушился на «классика марксизма» с жесткой критикой его русофобских высказываний{264}.

Однако комплекс мер в рамках нового курса до начала войны реализовать полностью не удалось. Многолетнее воспитание советских людей в классовой пролетарской идеологии заставляло их вычленять рабочего и крестьянина из общей массы врагов, отделяя их от «господ-эксплуататоров»{265}. Настроения, основанные на «пролетарском интернационализме», были губительны, ведь к этому времени руководство страны осознавало как призрачность расчетов на «Мировую революцию»{266}, так и изменившееся в негативную сторону восприятие СССР в мире после участия в разделе Польши в 1939 г., Советско-финляндской войны 1939–1940 гг. и неоднозначно «добровольного» присоединения Прибалтики в 1940 г. Перестройку политики и военной пропаганды на «национальные рельсы» советскому руководству пришлось реализовывать уже в условиях начавшейся 22 июня 1941 г. войны.

Таким образом, роль национального фактора в советской политике предвоенного периода была масштабной: были отброшены «гиперинтернационалистские» перегибы политики 1920-х гг., разработана новая идеология на основе государствообразующего «русского фактора» (в будущем предполагалось сформировать «советскую нацию» на основе русской идентичности) и приверженности историческим традициям «великодержавия». Однако придание приоритета русскому национальному фактору не означало, что советское государство стало «национальным». Новая национальная политика служила укреплению положения власти, которая осознала, что коммунистическая идеология в чистом виде не может быть фундаментом жизнедеятельности СССР в условиях отказа от «Мировой революции». Русский национальный фактор был выбран в качестве «цемента» для объединения всех народов Советского Союза, поэтому «русская» идентичность не выпячивалась, а размывалась среди «советской», став достоянием всех народов СССР. Фактически, «советское» стало означать «русское», что напоминало дореволюционную практику смешения «российского» и «русского».

Советская национальная политика в предвоенный период была достаточно вариативной — в ней сочетались несколько векторов: усиление русского национального фактора и «великодержавия», внедрение доктрины «советского патриотизма» и пропаганда «дружбы народов СССР» при одновременном ослаблении доктрины «пролетарского интернационализма». Доктрина советского патриотизма и пропаганда дружбы народов имели своей целью унификацию гражданственности всех народов СССР, создание морально-политической общности всех народов, которых на протяжении веков объединил вокруг себя русский народ. Доктрина «пролетарского интернационализма» была отодвинута на второй план (но не отброшена) в условиях перестройки государственной идеологии на основе укрепления «великодержавия», а также отказа от «Мировой революции».

Советская национальная политика в предвоенный период показала определенную эффективность. Возрождение «великодержавия», основанного на лучших страницах истории России и русского народа, было встречено советскими людьми с определенным пониманием{267}, а за рубежом — даже как то, что «Сталин занял место Романовых»{268}. В стране был создан определенный базис для моральной подготовки народа к войне на основе национально-патриотического фактора. Однако советская политика имела противоречивый характер из-за неполного отбрасывания доктрины «пролетарского интернационализма». Советские власти стремились решить две противоположные задачи — и перестроить государственную идеологию на национальных основах (для укрепления страны изнутри), и сохранить международный имидж СССР как оплота коммунизма, «отечества мирового пролетариата». Такой дуализм в политике в определенной мере дезориентировал советских граждан.

§ 3. «ЗЛЕЙШИЙ ВРАГ СОВЕТСКОГО ПАТРИОТИЗМА»:

Советская религиозная политика

Как известно, советское правительство провозгласило отделение церкви от государства и введение института свободы совести в качестве одного из своих приоритетов{269}.[12] Норма о свободе совести была представлена в ст. 13 Конституции РСФСР 1918 г. и ст. 4 Конституции РСФСР 1925 г.{270}, а также в Конституциях других союзных республик. Таким образом, Советское государство выбрало путь, на который в XIX — начале XX в. уже встали некоторые страны Европы и Америки. Декларированные советской властью цели в религиозной политике соответствовали потребностям модернизации общества и в то же время не ущемляли прав верующих — религия запрещена не была, и Россия формально стала «светским», но не атеистическим государством.