Иностранные войска, созданные Советским Союзом для борьбы с нацизмом. Политика. Дипломатия. Военное строительство. 1941—1945 - Максим Валерьевич Медведев Страница 11

Российское командование рассматривало Сербский корпус как самостоятельное воинское формирование армии государства-союзника по Антанте. Находившееся в изгнании правительство Сербии придавало сербским войскам в России не только военное, но и политическое значение[209].

Комплектование сербских частей столкнулось с трудностями. Многие военнопленные высказывали справедливые опасения за судьбы своих семей в Австро-Венгрии. Кроме того, многие пленные южные славяне были «хорошо обустроены на полевых работах у сельских хозяев» (аналогично ситуации с чехами и словаками). Из-за нехватки добровольцев российские власти пытались привлекать пленных в сербские войска в принудительном порядке (таковых прозвали «силовольцами»)[210].

Однако наиболее критическими были политические проблемы. В корпусе сложилась нездоровая атмосфера, обусловленная этнорелигиозными проблемами, свойственными для южнославянского мира. Привлечение во 2-ю сербскую дивизию добровольцев – выходцев из Хорватии и Словении – осенью 1916 г. вылилось в беспорядки на основе межнациональной розни. Усилению конфликтной атмосферы в корпусе способствовали политические и иные разногласия в офицерской среде. Правительство Сербии, командование ее армии на Корфу и корпуса в России понимали, какой вред могут нанести конфликты в войсках на межнациональной почве не только боеспособности Сербского корпуса, но и идее объединения южных славян, создания их единого государства. Были сделаны попытки найти пути устранения этих конфликтов – в частности, название корпуса изменили на «Добровольческий корпус сербов, хорватов и словенцев». Однако гармонизировать отношения военнослужащих разных национальностей в корпусе и предотвратить их значительный отток не удалось[211].

После февраля 1917 г. в Сербском корпусе появились сторонники революции. Летом того же года они стали массово покидать корпус, и в нем осталось около 20 тыс. человек. В августе 1917 г. 1-я сербская дивизия была направлена в Бессарабию как резерв на Румынском фронте, а позднее сербские части были выведены из России и переброшены на Салоникский фронт[212]. Значительное число солдат и офицеров, покинувших ряды корпуса, вступили в иные воинские формирования и участвовали в Гражданской войне в России по разные стороны баррикад[213].

Глава 4

Иностранцы и представители «зарубежных» национальностей в Красной армии в 1918–1941 гг

В период между Февралем и Октябрем 1917 г. армию охватил бурный процесс, именовавшийся национализацией. Фактически речь шла о стихийном переформировании воинских частей и соединений по национальному признаку. Национализация отражала политическое стремление этносов рухнувшей империи стать полноценными субъектами российского и международного политического пространства. По некоторым оценкам, к концу 1917 г. национализация так или иначе затронула без малого 53 пехотные, 6 кавалерийских дивизий и массу отдельных пехотных, кавалерийских, технических, запасных и прочих частей[214]. Правда, далеко не везде этот процесс дошел до сколько-нибудь завершенных организационных форм – всеобщий хаос в полной мере сказался и на этой сфере.

Особенно интенсивно национализация войск протекала в национальных регионах империи и на так называемых «дальних» фронтах – Румынском, Юго-Западном и Кавказском. Временное правительство и командование русской армии не смогли помешать этому процессу и вынуждены были включиться в него, лелея ложную надежду на то, что перегруппировка военнослужащих по национальностям поможет укрепить моральный дух войск[215].

Проблема национализации коллапсирующей русской армии по наследству перешла к большевистской власти. К началу 1918 г. стало очевидно, что этот процесс прочно стал на службу возникавших на осколках империи национальных государств. Они символизировали и воплощали собой центробежные силы, движимые укреплявшейся этнополитической идентичностью окраин. За редким исключением, национальные части заняли противоположный большевикам военно-политический лагерь. Уже в январе 1918 г. в бой с советской властью вступили части Польского корпуса И.Р. Довбор-Мусницкого, совсем недавно сформированного в составе русской армии. А мятеж Чехословацкого корпуса, вспыхнувший в мае 1918 г., и вовсе поставил советскую власть на грань выживания.

В первые месяцы 1918 г., когда речь шла о спасении революции, большевики искали себе любую вооруженную опору. До конца мая 1918 г. продолжался оказавшийся тупиковым добровольческий период строительства Красной армии. Набор добровольцев шел крайне сложно. К концу апреля добровольческая Красная армия насчитывала лишь 195,9 тыс. человек[216]. Первый обязательный набор в Красную армию состоялся во второй половине июня 1918 г., но на численности армии это сказалось не сразу.

В литературе можно встретить гипертрофированное представление о месте и роли интернациональных формирований, особенно в первый период Гражданской войны, когда якобы интернационалисты – латыши, венгры, поляки, чехи, финны – «составляли костяк формировавшейся Красной армии»[217]. Данное утверждение верно, пожалуй, лишь в отношении латышских частей: Латышская стрелковая дивизия русской армии, почти в полном составе перешедшая на сторону советской власти, представляла собой мощную силу: в октябре 1917 г. в ней насчитывалось около 23,5 тыс. человек. В первой половине 1918 г., когда большевики еще не имели иной организованной вооруженной силы, латышские стрелки участвовали во всех боях Гражданской войны (стычки с Польским корпусом И.Р. Довбор-Мусницкого в январе, отражение германского наступления на Петроград в марте, ликвидация анархистских и левоэсеровских выступлений в Москве в марте – апреле и июне, подавление ярославского мятежа в июле). Наконец, латышские стрелки сыграли ключевую роль в боях с чехословака-ми под Казанью и фактически спасли советскую власть от разгрома.

Латышские части, являясь осколком русской армии, были воплощением угасавшего вместе с самой русской армией тренда национализации, которым, как отмечено выше, в основном воспользовались центробежные националистические силы, а не большевики, объективно занимавшиеся «собиранием» земель бывшей Российской империи.

Однако новая власть нашла свой полноводный источник для формирования «интернациональных» войск в составе Красной армии. Как и другие политические силы, большевики постарались «оседлать» национальный фактор, но на принципиально новой – интернационально-классовой – основе. Несмотря на наличие общего этнического критерия подбора военнослужащих, в основе большевистских «интернациональных» войск лежала противоположная интенция – «классовый интернационализм» занял место «этнического эгоизма». Большевистское руководство рассчитывало не только на помощь иностранцев в защите социалистической революции в России, но и на то, что они осуществят «право красной интервенции» в сопредельных странах Европы (Венгрии, Германии, Чехословакии, Польше), выполнив роль застрельщиков революции.

Интернациональные войска Красной армии питались идеологией, лежавшей вне русского имперского фронтира, – идеей классового единства и разлитой в воздухе мечтой о мировой революции. Понятие гражданства/подданства и национальности не было определяющим для участия в вооруженной борьбе на стороне большевистской власти. Первая советская Конституция, принятая V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., отказывалась от понятия гражданства/подданства как основополагающего правового признака человека. «Исходя из солидарности трудящихся всех наций» она предоставила «все права российских граждан» иностранцам – правда, представлявшим только трудовые классы. При желании эта категория иностранцев могла получить формальное российское гражданство немедленно, «без всяких затруднительных формальностей» (ст. 20 Конституции РСФСР 1918 г.). Речь шла