Горы дышат огнем - Веселин Андреев Страница 14

ли вы себе отчет в том, какими будут эти выборы, какие страсти разгорятся, какой будет политическая борьба, объединят эти выборы нас или разъединят?») Все предельно ясно. Петр Марков пишет об этом так: «В конце своего выступления Цанков одобрил кандидатуры регентов. Если раньше он неоднократно заявлял, что Филов ведет страну к пропасти, теперь он похвалил его. Говорили, что Цанкову обещали пост премьер-министра».

Подтвердились опасения, о которых говорила тогда наша партия.

Накануне голосования большая группа депутатов решила демонстративно покинуть зал заседаний с возгласами в честь конституции. «Все они или выбежали из зала во время голосования, или голосовали с криками «ура», как и другие, полные энтузиазма депутаты». Только три человека демонстративно остались сидеть. «Когда 140 человек встают и в один голос кричат «ура», а ты остаешься сидеть в этой толпе, возникает такое чувство, будто какая-то пневматическая машина поднимает тебя. Необходимо много воли и отваги, чтобы остаться на своем месте», — признается Петр Марков.

Комедия кончилась. Началась трагедия. Точнее, продолжалась.

Как они могли так подгадать — провести свои самовыборы именно 9 сентября? Можно ли после этого говорить, что история не допускает шуток? Ведь их последний, ничем не приметный день 9 сентября стал нашим первым, великим Девятым сентября.

— Мы должны быть готовы к сопротивлению! — энергично говорил представитель партийного руководства. — Повысить бдительность людей, поднять их на борьбу!

— Уж не тех ли, кто ревмя ревет перед зданием Народного собрания? — вмешался я.

— Пусть об этом газеты болтают!

— Какие газеты, когда я видел это собственными глазами?

— Газеты раздувают истерию. Это диво на три дня.

...И в самом деле. Траурная музыка преследовала нас повсюду. Я никогда не думал, что она обладает такой могучей силой. Я отгонял ее, но она преследовала меня. А как она действовала на тех, кто поддавался ее звукам? Они ревели вовсю, еще не дойдя до гроба с усопшим. Длинной вереницей тянулись женщины, приехавшие со всей страны. От колокольного звона у них помутился рассудок. Плач, особенно по ночам, становился заразительным. По-моему, некоторые ревели, охваченные рабским страхом: царь умер!..

— Это диво на три дня. Похоронят его, и все кончится.

«Верно, — подумал я. — Но до чего же все это противно!»

Мы о многом еще говорили, а на прощание товарищ сказал:

— Ну, до скорой встречи. Надеюсь, что в следующий раз мы сможем сказать «счастливого пути». Смотрите не проспите революцию! — пошутил он, вспомнив мои слова.

— Ладно! — ответил я. — Иначе придется садиться в трамвай.

Пусть в горы отправиться нам не удалось, но этот товарищ заразил нас бодростью и уверенностью. Не зная, предстоит ли нам еще раз встретиться, он тогда не назвал нам даже своего партийного псевдонима — Янко[22]...

А дни приносили событие за событием.

1 сентября. «Советское летнее наступление — война на истощение». И сразу же: «Ожесточенные бои на смоленском направлении». Смоленск! Идут!

4 сентября. «Десант в Калабрии».

9 сентября. «Италия безоговорочно сложила оружие. Для Берлина это не было неожиданностью». (Да разве для фюрера вообще существовали неожиданности?!)

11 сентября. Гитлер придает анафеме маршала Бадольо за измену и провозглашает Муссолини «величайшим сыном итальянской земли со времен разгрома античного мира». Однако он не забывает и себя: «Я бесконечно горд тем, что являюсь руководителем такого народа (немецкого, который был так терпелив), и благодарю бога за каждый час, который он мне дарует для того, чтобы я мог успешно руководить величайшей в нашей истории борьбой».

И никто не понимает, в каком страшном противоречии с утверждением «Муссолини — величайший сын итальянской земли» находится набранный большими буквами заголовок: «Италия не помогала Германии. Теперь заботиться о ней придется англо-американцам». Черт побери! Если здесь и есть доля истины, то все же очень неприлично ругать государства, как и людей, на которых сердит.

23 сентября. «Согласно сообщению из Минска, Вильгельм Кубе, главный комиссар Белоруссии, прошлой ночью стал жертвой покушения».

24 сентября. «Немецкое отступление на Востоке не является поражением». А разве кто-нибудь это говорил? Ведь гласит же пословица: «Глупость — божий дар, но человек не должен злоупотреблять им».

Как и цитатами, правда? Подожди, друг, я как раз хочу объяснить тебе кое-что. Меня возмущает, когда за цитатами скрывают отсутствие собственных мыслей. Или употребляют их для перестраховки. Я очень люблю разговоры с умными людьми, а здесь это — цитаты. Какую же радость испытываешь, когда узнаешь свои мысли в мыслях человека, жившего пять тысяч лет назад, который как бы говорит: да, я понимаю тебя. Это замечательное чувство.

Иногда с помощью одной лишь мысли мы находим себе место во времени. А каково человеку, который не знает своего места в родном доме, на родине, в мире? Я очень хочу увидеть место партизанского движения в жизни нашего народа, в движении человечества. Постичь его большой смысл.

Я ВЕРНУСЬ, ДОРОГАЯ...

Она пришла в новом, очень красивом платье. Это было естественно с ее стороны. Конечно, не в платье дело, но тем не менее каждый раз, вспоминая о ней, я вижу прежде всего это платье, излучающее нежный свет.

Да, платье и в самом деле было очень светлым, бежевым, однако свет струился из ее глаз, больших, карих, подчеркнутых густыми бровями. Озаренная солнцем, она слегка щурилась, пытаясь скрыть навертывающиеся на глаза слезы. Волосы у нее были золотистого цвета с легким оранжевым оттенком, и казалось, от них по стене бегают солнечные зайчики. Лицо ее, покрытое легким загаром, пылало от смущения. Ее смущала необычность ситуации.

Мы сидели в широком кресле в гостиной не только потому, что отсюда было видно все, что делалось на улице, и мы не могли пропустить нужного нам человека, но и потому, что у нас был праздник. Наш праздник, праздник только для нас двоих. Я сжимал ее руку, а другой касался ее дрожащего плеча и смотрел на нее — не для того, чтобы запомнить ее лицо (я не мог бы его забыть), а потому, что мне было так невыразимо хорошо. Мы были сами не свои, потому что прощались. Наши головы касались, а мы сидели неподвижно, охваченные необычной близостью. Так, рука в руке, я прощался с рощей у Симеонова, с чистотой Бистрицкой реки, с домиком среди вишен в Овча-Купеле[23] — со всем тем, что я никогда уже не смогу представить без нее.

Мы сидели молча, но это было живое молчание, самое прекрасное на моей памяти. Мы как