Марк Гальперин - Прыжок кита Страница 19

Кербер рассказал о судьбе только двух человек. Первым был родной племянник Туполева, он оказался на свободе, и уже через два дня был арестован и предстал перед любимым дядюшкой. Второй – молодой конструктор планёров, которого Андрей Николаевич заприметил несколько лет назад на соревнованиях по планеризму в Крыму, в Коктебеле. Его доставили на несколько дней позже. Потом выяснилось, что он сидел где-то на Крайнем Севере, в лагере, куда бумага из Москвы пришла перед его отправкой на лесоповал – в такое гиблое место, что перед отправкой все заключённые «теряли» свою фамилию и сохраняли только порядковый номер. Так было удобнее, потому что с этого участка всё равно живой никто не возвращался. Звали этого человека Сергей Павлович Королёв…

Посещения Кербера были не единственной формой контроля над нашей работой для Туполева. На всех стадиях Госиспытаний машины УМ-2, а потом и испытаний УМ-2Т, у нас постоянно находилось несколько инженеров из бюро Туполева во главе с опытным ведущим конструктором, которого все наши ребята вспоминают до сих пор – Александром Григорьевичем Штерном. Он был ещё и весельчаком, любителем анекдотов. Эта бригада участвовала во всех видах испытаний наравне с официальными членами комиссии и доставляла нам немало хлопот.

Это тоже говорит о серьёзности намерений их Генерального конструктора.

После окончания Госиспытаний машина УМ-2Т была отправлена заказчику, и с ней вместе на долгое время в Москву перебралась одна из наших лучших знатоков этой машины Лариса Дьяконова, с которой мы вместе пришли на работу к Старосу в тогда ещё недалёком 1960 году. Я разыскал её, и вот что она мне рассказала:

Машина УМ-2Т с точки зрения надёжности смотрелась не лучшим образом, в неё не были внесены все те изменения, которые появились в процессе испытаний базовой модели. Однако для стендовой отработки задач и с нашим постоянным сопровождением она вполне годилась. Машина была включена в состав тренажёра, на котором отрабатывались действия пилота. В состав тренажёра входила кабина одного из новых типов самолёта.

Когда работа была закончена, на её презентацию пришёл Генеральный конструктор с огромной свитой и очень подробно расспрашивал Штерна обо всех деталях. За штурвалом сидел опытный лётчик- испытатель, который успешно провёл самолёт по заданному маршруту.

Туполев остался очень доволен показом.

А дальше события развивались странным образом. Проще всего сказать, что всё было спущено на тормозах, можно искать виноватых на стороне заказчика, но думаю, что главная вина лежит на нас самих, а точнее – на нашей молодости и неопытности. Кроме того, тогда у создателей новых самолётов ещё не было понимания, что они хотят получить. И для них важно было увидеть, что машина вообще что-то умеет делать. Может быть, игру вели военные, у которых уже был выбран исполнитель для конкретных систем самолёта. Может быть, нас переиграли наши соседи по Дворцу – они отлично ориентировались в обстановке и имели информаторов обо всём, что делали мы. Сейчас в этом разбираться бессмысленно. Просто надо признать, что мы упустили отличный шанс внедриться в очень серьёзную область применения бортовых машин. Думаю, что если бы мы обратились к Туполеву с просьбой включить нас в конкретный проект самолёта, то он нашёл бы способ заставить всех – и заказчиков, и исполнителей – выполнить его волю. Но нам было не до этого.

Стремление стать участником советской космической программы в начале 60-х годов было неописуемым.

Весь мир слушал сигналы первого искусственного спутника Земли, уже была доказана возможность полёта в космос и возвращения живыми и невредимыми первых героических собачек, и все ждали, что вот-вот полетит в космос первый человек. И все верили, что это будет гражданин СССР. День 12 апреля 1961 года для нашего поколения не просто красный день календаря – это праздник нашей молодости, это мечта найти своё место в великом деле – освоении космоса!

Нашим первым шагом в этом направлении был эскизный проект программно-временного устройства для корабля, летящего к Луне. Сейчас я не могу вспомнить, как у нас оказался это заказ, может, нам его «подкинули», просто чтобы «проверить на вшивость», но припоминаю, что это была моя первая самостоятельная работа. Точно помню, что этот проект мы завершили за пару дней до полёта Гагарина – именно в этот день я впервые в жизни получил отпуск – а о полёте Гагарина услышал, садясь в поезд на Московском вокзале.

Фамилия Королёв тогда произносилась только шёпотом.

Во всех газетах главная фигура этой программы называлась Главным конструктором космоса. Был и ещё один герой газетных репортажей – Главный теоретик космоса. Мы знали и его фамилию, и очень этим гордились. Не смейтесь, ведь мы были ещё совсем мальчишками, всего год назад получили свои инженерные дипломы. Но Старос учил нас не только работе, но и непреодолимому тщеславию.

Главным теоретиком космоса был академик Мстислав Всеволодович Келдыш.

Келдыша и Королёва связывали, как нам всегда казалось, не только общая увлечённость и преданность космонавтике, но и прочные личные отношения. Тогда говорили, что страной управляют «Три „К”» – Курчатов, Королёв и Келдыш.

Келдыш был известным математиком ещё в докосмическую эру. Ещё в довоенные годы, будучи сотрудником Центрального Аэрогидродинамического Института (ЦАГИ), он разработал теорию флаттера, описавшую и объяснившую причину разрушения и гибели самолётов из-за возникающих резонансных колебаний крыльев воздушной машины, а также метод борьбы с этим страшным явлением.

В 50-60-е годы он руководил сначала отделением (ОПМ), а потом Институтом прикладной математики (ИПМ), который занимался расчётом орбит космических объектов. Сам Келдыш завоевал непререкаемый авторитет не только как математик, но и как человек широчайшего кругозора и высокой порядочности. Многие годы Мстислав Всеволодович был Президентом Академии Наук СССР.

С ним лично мы познакомились только в 1966 году, когда он был нашим гостем.

Но контакты с ОПМ у нас начались намного раньше, когда мы с Фирдманом активно занимались вопросами архитектуры современных вычислительных машин и достигли в этом высокого профессионального уровня. Это помогло нам и всему коллективу Староса в течение многих лет вести разработки современных вычислительных машин, включая и поколение микропроцессорной техники, исходя из самостоятельных представлений о том, какую архитектуру наиболее целесообразно выстроить при том или ином сочетании параметров отдельных кирпичиков, из которых строится машина или вычислительная система. В ОПМ работал великолепный специалист по этим проблемам, Сева Штаркман – так и только так его называли в этом узком мире. У нас с ним сложились очень тесные отношения. И мы часто бывали в этом маленьком, но очень важном научном учреждении.

В его стенах царил дух какого-то научного аристократизма, некоторой даже старорежимности, которую берегли и охраняли офицеры Госбезопасности в чине не ниже старшего лейтенанта. Даже на входе в здание дежурили офицеры охраны, которые, очевидно, проходили какой-то специальный отбор. У входа не было никаких кабинок, они мельком заглядывали в документы гостей, как будто их это вообще не интересует. На самом деле они замечали и запоминали мельчайшие детали. Так однажды, когда я выходил из института после напряжённого рабочего дня, дежурный сделал замечание, что я забыл взять портфель, с которым утром входил в здание. Именно тогда я понял, что самый жёсткий и эффективный режим охраны может быть предельно незаметным и деликатным. И какже веселились сотрудники института, когда я однажды признался, что долго считал, что на входе просто дежурят по очереди работающие в институте программисты.

В коридорах или в зале Учёного совета можно было встретить людей с бородкой и в академической шапочке на голове. Но это были не мумии, а живые, умные и очень весёлые люди, знавшие себе цену.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать смешную историю, которую я наблюдал на заседании Учёного совета ОПМ, куда был приглашён на защиту кандидатской диссертации Севой Штаркманом. Всё было, как в кино, например, «Девять дней одного года».

Зал заседаний Учёного совета в виде амфитеатра. Отлично отработанная система защиты. Все знают и любят соискателя, обстановка спокойная и доброжелательная.

В разгаре лето. Окна раскрыты настежь, многие члены совета и гости сидят в рубашках, без пиджаков и галстуков, при этом многие не снимают своих шапочек. Соискатель тоже без галстука, он очень увлечённо излагает содержание работы. Многие члены совета уютно подрёмывают.

Вдруг в зале начинается перешёптывание, один седовласый учёный осторожно подошёл к другому, они о чём-то договариваются, и вдруг Сева начинает нервничать. У меня сразу возникает мысль, что его кто-то сейчас постарается «прокатить».