От Путивля до Карпат - Ковпак Сидор Артемьевич Страница 22

О выходе на Правобережную Украину у нас никогда не заходило речи. Мы не смели и мечтать об этом. Товарищ Сталин назвал наш отряд рейдирующим. Это совершенно точно, в этом вся суть нашей тактики, Сталин одним метким словом определил её. Но мы совершали рейды из одного района в другой. А тут предстояло пройти несколько областей, форсировать Десну, Днепр. Масштабы совсем другие. Ну, и что же из этого? — думал я. — Разве операции, которые мы предпринимали из Хинельских лесов, из Старой Гуты, по своим масштабам не превзошли всё, что мы делали, выходя из Спадщанского леса, разве летний рейд на Путивль не оставил далеко позади зимний рейд из Хвощевки? Масштабы наших операций непрерывно расширяются. Сначала мы не выходили из пределов района, потом рейдировали уже по всей северной части Сумской области, а теперь мы вышли уже и из пределов Сумщины. Так что ничего неожиданного в предложении товарища Сталина нет. Просто он сделал из нашего опыта выводы, которых мы сами не смогли сделать, направляет нас туда, куда это сейчас, видимо, нужнее всего. [84]

Действительно, почему мы должны всё время кружиться на Сумщине, вокруг своего гнезда? Ведь всё преимущество нашей маневренной тактики в том, что мы всё время оставляем инициативу за собой, всегда можем нанести врагу удар в самое больное место. Это для меня решало вопрос, поставленный товарищем Сталиным.

Сталин, разговаривавший в это время с другим, мельком взглянул на меня, сразу, должно быть, по моему виду приял, что я могу уже ответить, жду, когда он обратится ко мне. Меня страшно поразило, когда он вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

— Пожалуйста, я слушаю вас, товарищ Ковпак.

— Я думаю, товарищ Сталин, — сказал я, — что выйти на правый берег Днепра мы можем.

— А что вам нужно для этого? — спросил Сталин.

Я ответил, что больше всего нам нужны будут пушки, автоматы, противотанковые ружья.

— Всё будет, — сказал Сталин и приказал мне тут же составить заявку на всё, что требуется для рейда на Правобережье.

Я написал заявку и потом подсчитал количество самолёто-вылетов, необходимых для того, чтобы перебросить всё, что я прошу, и ужаснулся — цифра мне показалась огромной. Разве можно сейчас просить столько, — подумал я и переписал свою заявку, сильно урезав её. И всё-таки, передавая свою заявку товарищу Сталину, я боялся, что он скажет: «Да, размахнулись вы, товарищ Ковпак». Произошло совсем по-другому. Взглянув на поданную мной бумажку, Сталин спросил:

— Разве это вас обеспечит?

А когда я сказал, что не решился просить большего, Сталин вернул мне заявку и приказал составить заново.

— Мы можем дать всё, что нужно, — сказал он.

Пересоставляя заявку, я подумал, что было бы очень хорошо получить для бойцов сапоги, но решил, что это будет уже чересчур, и вместо сапог попросил ботинки. Сталин, прочитав новую заявку, тотчас вычеркнул ботинки. Ну вот, а я ещё хотел сапоги просить! Но не успел я выругать себя, как над зачёркнутым словом «ботинки» рукой Сталина было написано «сапоги».

Разговаривал с нами товарищ Сталин так, как будто времени у него много, не торопил нас, давал нам спокойно собраться с мыслями, а решал всё тут же, при нас, не откладывая ни на минуту. [85]

На прощание, напутствуя нас, товарищ Сталин, сказал:

— Главное, товарищи, крепче держите связь с народом, — и, улыбнувшись, провёл рукой, показал на всех нас, сидящих у стола: — Пока вы наш второй фронт.

Возвращаясь на «Дугласе» обратно через фронт в Брянские леса, я был уже твёрдо убеждён, что приближаются дни коренного перелома в ходе войны. Беседа с товарищем Сталиным и приказ на выход в рейд, который я прочёл под расписку перед вылетом из Москвы, не оставляли на этот счёт никакого сомнения.

Нам было приказано выйти в районы Житомирской и Киевской областей. В приказе говорилось, что эти районы, расположенные в Правобережной Украине, с разветвлённой сетью железных и шоссейных дорог, с многочисленными переправами через реки, являются в данный момент важнейшими стратегическими путями. Наша задача состоит в диверсионной работе на этих путях подвоза из Германии живой силы и техники к Волге и предгорьям Кавказа, где происходили тогда решающие бои. Одновременно нам ставилась задача по разведке укреплений, возводимых немцами на правом берегу Днепра, и тут же указывалось, что этот господствующий берег несомненно будет скоро представлять собой плацдарм ожесточённых боёв.

Приказ был совершенно секретный. Вернувшись в свой лагерь у Старой Гуты, я мог сообщить его содержание только Рудневу. Мы заперлись с Семёном Васильевичем в трофейную венгерскую санитарку, стоявшую в лесу рядом со штабным шалашом на случай, если кому нужно уединиться, чтобы поработать спокойно.

— Вот, — сказал я, постучав пальцем по карте в районе междуречья Волги и Дона, — вот куда мы смотрели. А вот куда показал нам Сталин, — я очертил пальцем указанные в приказе районы Правобережной Украины. Наверное у меня так блестели тогда глаза, что Семён Васильевич и без слов мог понять, что это означает.

Он молча посмотрел на меня.

— Понятно? — спросил я.

— Кажется, — ответил Семён Васильевич, — ты хочешь сказать, что мы идём на правый берег Днепра?

— Да, идём пока только мы.

Я сказал это так, что Семён Васильевич тоже сразу понял, что означает «пока». Вообще, нам не надо было много слов, чтобы понять друг друга. Во время этого памятного разговора Семён Васильевич вдруг спросил меня: [86]

— А карту видел?

Нечего было спрашивать, какой картой он интересуется. Эта карта у нас с ним всегда была в мыслях. Сколько раз мы представляли Сталина, отмечающего на этой карте наш боевой маршрут. И всё-таки я не заметил её, был у Сталина и не обратил внимания на его карту, не мог сказать даже, была ли вообще в кабинете какая-нибудь карта. В кабинете Сталина мне ничего не запомнилось, за исключением телефонов, и то, вероятно, только потому, что Сталин часто подходил к ним.

Мы просидели тогда с Рудневым в санитарке несколько часов, и никто не прерывал нашей беседы, хотя вокруг штаба нетерпеливо похаживало очень много нашего народа, жаждавшего поскорее услышать от меня что-нибудь о Сталине. Боевой у нас народ был, но скромный. На следующий день на митингах, проведённых по отрядам, командиры объявили, что нам предстоит выполнить личное задание Сталина. Народ ответил на это восторженным криком «ура», и ни один боец не задал командиру вопроса — какое задание, куда пойдём, как будто никого это не интересовало. Достаточно было того, что пойдём по заданию Сталина.

В дальний путь на славные дела…

Я прилетел из Москвы с таким чувством, как будто вся наша прошлая борьба, весь её опыт вдруг приобрели какое-то новое, большое, непредвиденное нами значение, новый, большой смысл. И в то же время мне казалось, что всё то, что мы делали до сих пор, это только подготовка к тому, что нам ещё предстоит.

Действительно, что показал нам собственный опыт, к чему он толкал, чему учил?

Труднее всего нам приходилось в оборонительных боях, которые навязывал нам противник. Только в этих боях он мог использовать своё превосходство в численности и технике. Наибольших успехов мы достигали, когда пользовались свободой манёвра. Все наши расчёты и планы с момента выхода из Спадщанского леса всегда строились на стремительности марша, скрытности подхода, внезапности нападения. Находясь в движении, маневрируя, имея возможность в любой момент изменить маршрут, мы были неуловимы для врага: не успевая сосредоточить силы для удара, [87] он уже терял наш след. Даже когда ему удавалось окружить нас превосходящими силами, благодаря своей подвижности мы выскальзывали из кольца.

Маневренные действия давали нам неизмеримые тактические преимущества над противником. Насколько же возрастут эти преимущества, когда мы выйдем из ограниченного пространства нескольких смежных районов, по которым мы до сих пор петляли вокруг своих родных сёл, когда вырвемся на широкий простор Украины!