Военные рассказы - Юрий Олиферович Збанацкий Страница 22

А потом выбирали старосту.

«Нужно, — сказал переводчик, — выбрать человека порядочного, честного, ничем не запятнанного».

И появилась тогда у меня одна мысль. Будто кто на ухо ее мне шепнул.

«Есть, — говорю, — у нас такой человек».

Все повернулись в мою сторону.

«Левон Зуйкин!» — сказал я и посмотрел на присутствовавших. Кое у кого на губах заприметил усмешку, у остальных прочитал полнейшее одобрение.

«Кто Левон Зуйкин?» — закричал переводчик.

«Левон! Эй, Левон!»

«Да где это он? Куда запропастился?»

Нашли где-то за школой, оттащили от ребятишек Привели к начальству:

«Иди, Левонушка, иди, не бойся».

«Пан не укусит».

«Копеечку даст».

Левон, тридцатилетний мужик с всклокоченными волосами, предстал перед комендантом. Разинув рот, он мутными глазами смотрел на него. Время от времени переводя взгляд на толпу, глуповато икал. А надо вам сказать, наш Левон был не то чтобы сумасшедший, а так, без десятой клепки в голове.

«Левон Зуйкин! Вам поручаем громадной важности дело: вы будете старостой…»

«А кого сватать?»[5] — бесцеремонно перебил Левон переводчика, приняв деловой вид.

«Молчать!» — прикрикнул на него тот.

Левон хоть и был глуп, а, видно, сообразил, что помолчать для него будет самое лучшее, и, опустив голову, внимательно выслушал инструкцию немецких властей.

«А денежку дашь?» — спросил он, как только переводчик умолк.

«Вас? Вас?» — вытаращил глаза немец.

«Пан староста, — говорю, — спрашивает, какая плата ему будет на этой должности?» — выручил я Левона.

Переводчик полопотал с комендантом и заявил:

«Платить хорошо будем, но и работа должна быть отличной».

«Оппель» укатил, а на площади все стоял шум и гам. Только что избранный староста, размахивая саблей, скакал на разгоряченном коне, показывая свою хватку и удаль. Только саблю ему заменяла дубовая палка, а коня — длинная облупленная лозина.

Ничипор долго избегал встречаться с людьми. Неожиданно появились в селе и его жена с дочерью. Принялся он отвоевывать свое хозяйство. Из хаты, где помещались детские ясли, повыбрасывал столики, стульчики и вселился сам.

Встречаясь с односельчанами, глаза отводил в сторону. А однажды и заявляет:

«Будет вам за Левона-дурака. Думаете, простят немцы за обман, за насмешку?»

И действительно, когда в следующий раз приехали оккупанты, я на собрание не пошел. В лесу отсиделся. Мне передали, что Ничипор до этого побывал в районе и обо всем сообщил. Его и хотели назначить старостой, но он наотрез отказался, ссылаясь на годы.

Коменданта в этот раз на собрании не было, — наверное, посовестился. Приехал какой-то другой немец с председателем райуправы, с собой они привезли и нового старосту.

Я уже сказал, что на этом собрании не был, но мне потом рассказали, что насчет Левона и словом никто не обмолвился, просто объявили о назначении старостой кулака из соседнего села. Угрожали расстрелами и репрессиями, ежели поселяне не выполнят продовольственных поставок, не посеют озимых и не заготовят лес.

Новый староста оказался собакой из собак. Попривел с собой полицаев, установил такие порядки, что хоть волком вой. От рассвета и дотемна — всех поголовно на работу. Амбары и засеки вымел так, что даже мыши за зиму передохли, а уж был народ худее любой скотины. С одним только Ничипором и жил в дружбе.

И вот как-то на всех воротах и заборах расклеили свежие бумажки. Люди читали их нехотя. Известно, о чем речь: очередная угроза расстрелом за невыполнение немецких приказов.

Но постепенно начали собираться у этих бумажек, обсуждать написанное.

Это был новый земельный закон. Немцы обещали распределить землю между крестьянами, в первую очередь награждая тех, кто будет исправно работать и покажет себя хорошим хозяином. А кто плохо работать будет, нерадивым окажется хозяином — тому не видать земли как своих ушей.

До всеобщего распределения землей будут награждаться показательные земобщества и лица, которые поймают или выдадут властям партизана — гектар за каждую голову.

Читали, перебрасывались короткими фразами:

«Здорово: чужими пирогами своего батьку поминают».

«Нашу землю да нам же, братцы, и отдают…»

«Отдают, только из рук не выпускают…»

«Не нам землю, а нас земле…»

«Ничего, поглядим…»

Будто из земли вырос за спинами людей Ничипор.

«Что ни говори — немец человек умный», — бросил он.

Все обернулись, даже вздрогнули.

«Умный. Жаль только, среди нас дураков много», — сделал я намек Ничипору, но он, очевидно, не понял, в чей огород камешек брошен.

«Да, да. Немец говорит: работайте, я вам земельку нарежу. Старайтесь — озолочу. А мы лодыря корчим. Вспашем землицу — огрех на огрехе, посеем — не всходит. Старание надоть…»

«Да уж стараемся…»

«Баламутов разных выявить надо, партизан, от этого двойная польза получится: и в народе спокойствие, и земли получить можно…»

«За чужую голову-то?» — спрашиваю.

Ничипор посмотрел на меня этак пронизывающе, и я впервые тогда заприметил его взгляд, его дьявольские глазищи.

«А чего ж там… раз такой закон?.. Супротив закона не пойдешь…»

Мы с ним остались вдвоем. Все, один за другим, незаметно исчезли, разошлись по домам.

Закон… Мне хотелось высказать Ничипору все, бросить в лицо то, что накипело не только у меня на душе, но и у каждого жителя села. Но я, взвесив, решил, что именно этого и ждет от меня Ничипор, чтобы потом обвинить в партизанстве и заработать себе гектар земли. И я смолчал. По его глазам видел, что он жаждет этого.

Вскоре так оно и случилось. В фашистской газетке и на сходах широко объявили, что Ничипор в благодарность за выданного немцам партизана первым в нашем селе получает гектар лучшей земли.

Как-то ночью ко мне постучались. Я не ждал в эту ночь партизанских связных и сильно забеспокоился, Но это оказались они, партизаны, даже сам командир прибыл.

«Мы верим тебе, Данила, —