Михаил Маслов - Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация? Страница 25

Рузвельт решил занять довольно гибкую позицию. Он заявлял, что его политика «покоилась на 24-х часовой базе»[220], то есть могла кардинально переменить направление в любой момент. Тем не менее, стремясь сохранить свободу маневра как внутри страны, так и на международной арене, президент решил полностью придерживаться буквы международного права. Официально его позиция выглядела следующим образом — до тех пор, пока отношения между Китаем и Японией не разорваны, — войны нет. Такая иезуитская трактовка позволяла президенту не вводить закон о нейтралитете. Тем самым убивались сразу два зайца: с одной стороны, можно было по-прежнему помогать Чан Кайши оружием и деньгами, а с другой, выгодно торговать с Японией. Первое давало хоть какие-то гарантии американских интересов в регионе, второе — являлось важным стимулятором американской экономики. Ни тем, ни другим жертвовать не хотелось. Вот и приходилось Рузвельту выступать в роли двуликого Януса, что при этом чувствовал этот великий человек, нам остается только догадываться.

16 июля 1937 г. Хэлл выступил с декларацией, в которой говорилось, что США «настойчиво и постоянно выступают за сохранение мира». В Белом доме и Госдепе продолжали тешить себя иллюзией, что конфликт можно уладить дипломатическим путем. Государственный секретарь даже предложил американское посредничество в урегулировании конфликта. В беседе с японским послом он сказал, что Соединенные Штаты «самым серьезным образом обеспокоены и заинтересованы» в разрешении «противоречий» между двумя нациями, и предложил «добрые услуги»[221].

Государственный департамент продолжал действовать в том же направлении: 8 августа в адрес Имперского правительства Японии была направлена телеграмма с предложением посредничества. 10 августа состоялся «конфиденциальный и неформальный» разговор между министром иностранных дел Хиротой и послом США в Японии Грю, в котором Грю вновь указал на возможность оказания Соединенными Штатами «добрых услуг». Пытаясь отбиться от назойливых американцев с их «услугами», министр сообщил, что между нанкинским правительством и Японией уже идут секретные переговоры, о которых прессе неизвестно. Однако слишком обнадеживать своих визави Хирота не стал и тут же отрезал: достижение соглашения возможно лишь при полном принятии китайской стороной японских условий. И уже в конце беседы хитрый японец окончательно выбил меч миротворческих предложений из рук Госдепа. Если администрация США действительно желает быть полезной в деле урегулирования конфликта, то ей следует «подтолкнуть Чан Кайши к быстрым действиям», то есть к принятию японского предложения, в таком случае «войны можно избежать»[222]. Все просто — хотите вмешивайтесь, хотите нет, а Империя своего не упустит. Естественно, вмешиваться не хотели, хороший аппетит Японии был хорошо известен.

Тем временем ситуация в Китае продолжала накаляться. Чан Кайши решил перенести военные действия из Северного Китая в район нижнего течения Янцзы, ближе к Шанхаю. Лидер гоминьдана рассчитывал, что шальной японский снаряд или бомба упадет на территорию одного из международных сетлментов и спровоцирует участие западных держав в конфликте. Наивно, но могло сработать. 13 августа обеспокоенный все более осложнявшейся обстановкой вокруг Шанхая Хэлл вновь пригласил для беседы японского посла и объявил, что «и Япония, и Китай будут одинаково ответственны, в случае если в Шанхае произойдет значительное военное столкновение...»[223].

В Токио решили прибегнуть к стандартным в таких случаях заявлениям. Япония лишь стремится «к действительно гармоничному сотрудничеству между Японией, Манчжоу-го и Китаем»[224], говорилось в ноте от 16 августа. Однако не успела японская дипломатия расплыться в мирных заверениях, Коноэ объявил войну. Произошло это 17 августа. Складывалось такое впечатление, что в Токио правая рука не знает, что творит левая. Шокированный Госдеп только и выпалил, что действия Имперского правительства расходятся с принципами, декларированными им же днем ранее. Вопрос, говорилось далее, теперь касается не только «защиты граждан и собственности» США, но выходит далеко за эти пределы[225]. Намек хотя и туманный, но довольно жесткий — Соединенные Штаты были доведены до предела.

Госдеп не нуждался в помощи прорицателей. Предсказать развитие ситуации было несложно, симптомы улучшения отсутствовали. Отсутствовали и причины, могущие остановить Токио. Конфликт уже зашел так далеко, что любой неверный шаг, провокация или шальной снаряд мог вовлечь Соединенные Штаты в войну. Но Вашингтон к войне не был готов, причем не только психологически. Не были готовы армия и флот, потрясать оружием было просто опасно. Стремясь избежать расширения конфликта, 2 сентября Хэлл направил подробные инструкции послу в Токио. Грю сообщалось, что США ни при каких обстоятельствах не хотят участия в конфликте. Посол должен был строить свои отношения с японским МИД, исходя из данного императива. В то же время перед Грю ставилась задача по защите жизней, собственности и прав как граждан США,  так и самого государства, опираясь на «законы, договоры, общественное мнение и другие сдерживающие соображения»[226]. То есть послу напрямую запрещали пугать Японию, прибегать к угрозам или резким демаршам. Ссылки на договоры и статьи, скажем, лондонской «Тайме» — вот все, что было в арсенале американского посла.

Пока американское внешнеполитическое ведомство предпочитало занимать невнятную позицию, Имперское правительство предпочитало действовать. Полностью уверившись в своей безнаказанности, Токио решил развернуть торговую войну против западных конкурентов. Силовое вытеснение других «великих» держав из Китая, полная монополизация экономики страны — вот чего добивались японские политики. 5 сентября было объявлено о досмотре всех судов, прибывающих в китайские порты. Формально, с точки зрения международного права, Япония могла поступать таким образом в своих территориальных водах и портах. Однако ограничиваться своей территорией в Токио не собирались, корабли могли быть досмотрены и в нейтральных водах. Искали, естественно, контрабанду — военные грузы. Хорошая штука — государственное пиратство — список контрабандных грузов утверждался японскими властями и мог меняться: что в него включат — известно только Богу[227]. Да и вообще, в случае задержания и конфискации судна, даже если его груз не имел криминального характера, доказать обратное практически невозможно, а точнее, невозможно в принципе. Справедливости ради стоит отметить, что Имперское правительство решило подсластить пилюлю. Оно заявило, что конфисковывать ничего не будет, просто правительство оставляло за собой право объявить о «покупке» данного корабля и его груза по установленным им ценам (читай даром). В конце концов, «хрен редьки не слаще».

Это был даже не удар, а просто нокаут торговле западных стран в Китае. Уже просматривался следующий шаг японского правительства — ползущая национализация марионеточными режимами предприятий с иностранным капиталом. В подобных условиях обращение китайского делегата в Лиге Наций В. Ку, который заявил, что Япония ставит «цели не только политического доминирования и захвата Китая, но также и ликвидации иностранных интересов...» в регионе[228], легли на удобренную почву. Ассамблея Лиги приступила к обсуждению вопроса о санкциях.

Мировое общественное мнение негодовало. Финансовые круги опасались за сохранность своих капиталов. А японская авиация приступила к бомбардировкам китайских городов — Нанкина и Кантона. Интенсивность военных действий продолжала возрастать. США 22 сентября выступили с протестом против воздушных налетов на города, прежде всего заявляя, что таковые могут нанести ущерб гражданам Соединенных Штатов. В общественном мнении и в дипломатических кругах ряда стран начало созревать мнение о необходимости немедленного принятия мер против Японии. «Некоторые правительства при подходящих случаях предлагали Соединенным Штатам "совместные акции"». Но в Овальном кабинете боялись подобных альянсов — говорить будут все, а в случае осложнений воевать на Тихом океане придется США. Рузвельт чувствовал и понимал, что грядут куда более важные события, нежели японская возня в Китае. На горизонте появился дым мирового пожарища, замаячили признаки глобальных изменений, в подобных условиях президент просто хотел держать руки свободными. Он не собирался связывать себя обязательствами и проводил прежний курс. 28 сентября государственный секретарь направил инструкции послу в Швейцарии Гаррисону: «Лига Наций должна выработать свой собственный курс, — говорилось в депеше, — Соединенные Штаты... не готовы принять участие в совместных акциях»[229].

Несмотря на относительно дружелюбный тон большинства посланий Госдепа, на аморфность позиции, Вашингтон созрел для более жесткой позиции. 5 октября 1937 г. в Чикаго Франклин Рузвельт произнес речь, вошедшую в историю под названием «карантинной»: