Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945 - Галланд Адольф "Dolfo, Keffer" Страница 26

Любая неожиданная встреча с английскими истребителями требовала извлечения максимальной пользы. Однажды на обратном пути от Лондона я неожиданно для самого себя к северу от Рочестера столкнулся с эскадрильей из 12 "харрикейнов". Атакуя их, будучи выше на 750 метров и сзади, я пронесся как стрела между звеньями истребителей к открыл огонь по одному из самолетов, который летел в хвосте соединения, — из этого самолета буквально посыпались большие куски металлической обшивки. В последний момент я приподнял нос самолета и перелетел над ним, после чего влетел прямо в центр вражеского строя. Вряд ли это можно было бы назвать приятным ощущением. И снова с близкого расстояния я выстрелил из своей пушки и пулеметов в один из "харрикейнов". К счастью, англичане испытывали схожий, если даже не больший страх, чем я. Ни один из них не напал на меня. Как только я отвернул и вышел из боя, то заметил внизу, под разрушенным строем вражеской группы, два раскрывшихся парашюта.

С другим "харрикейном", который я завалил к западу от Дунгена, все было не так просто. Я нанес ему столь тяжкие повреждения, что самолет уже горел и казался безжизненным. Однако он не рухнул, а продолжал плавными кругами планировать вниз. Мои товарищи по звену и я атаковали его трижды, но без явного результата.

Но как только я подлетел поближе к полуразрушенной машине, почти целиком изрешеченной пулями, с вырывавшимися из нее клубами дыма, то на расстоянии нескольких метров увидел мертвого пилота, сидевшего в своей разбитой кабине, в то время как его самолет медленно, по спирали падал на землю, как будто пилотируемый невидимой рукой.

Я могу только отдать должное английским летчикам, истребителям и выразить свое глубокое восхищение перед ними. Не обладая техническим преимуществом, они воевали отважно и стойко. Несомненно, именно они спасли свою страну в этот критический для нее час.

Малый радиус действия "Ме-109" становился все большей и большей помехой. Так, во время одного из боевых вылетов моего полка мы потеряли 12 самолетов отнюдь не в результате вражеских действий, а просто из-за того, что после двух часов летного времени бомбардировщики которые мы сопровождали, так и не успели достичь материка на своем обратном пути. Пятеро из этих двенадцати летчиков-истребителей на последних каплях горючею дотянули до французского берега, где были вынуждены, так сказать, совершить посадку с планированием, другие семеро приземлились на воду.

Так получилось, что вынужденная посадка на воду была предпочтительнее парашютирования в море. После того, как самолет садился на воду, он находился на плаву около 40–60 секунд, то есть столько времени, сколько нужно летчику для того, чтобы отстегнуться и выбраться наружу. Этих счастливчиков выуживала после приводнения неутомимая воздушно-морская спасательная служба. Надувной спасательный жилет, надувная резиновая лодка, цветные вспышки по бортам, сигнальная ракетница и прочие полезные штуки, которые увешивали летчика наподобие Деда Мороза, на деле оказывались превосходными приспособлениями.

Свой сороковой самолет я сбил 24 сентября над устьем Темзы. Расположение духа в нашем авиасоединении было превосходным, ибо наша 26-я "Ударная" истребительная авиагруппа ("Ja-26" "Schlagetеr") за время битвы над Англией уже успела создать себе имя, так что при этом между моими победами и победами других пилотов части не существовало никаких различий. Я был третьим по счету во всех вооруженных силах после Дитля и Мельдерса, которых наградили дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. Кроме Большого креста, который был предназначен только для рсйхсмаршала. это была самая высокая военная награда в то время. Все пока шло своим чередом, меня даже не очень-то взволновало, что некоторое время я буду привязан к земле. Мне было приказано явиться в Берлин для церемонии награждения.

Меня принимал сам Гитлер в новой рейхсканцелярии. Уже во второй раз я сидел вот так напротив него. В первый раз это было после моего возвращения из Испании когда он принял нас всех вместе — меня с другими членами легиона "Кондор", но сейчас я был с ним один на один. Наша беседа продолжалась весьма долго. Я выразил свое восхищение противником, находившимся по ту сторону пролива. Надо сказать, что я находился в раздраженном состоянии духа из-за нескольких коварных и несправедливых его изображений и заявлений как со стороны прессы, так и по радио, в которых о британских военно-воздушных силах упоминалось в самонадеянном и высокомерном тоне. Хотя я ожидал со стороны Гитлера возражений или гневного отпора, когда я давал несколько иную оценку происходящему, он не только не прерывал меня, но даже не пытался изменить тему разговора, он постоянно кивал и говорил, что данное мной описание только служит подтверждением его мнения. Он питал громаднейшее уважение к англо-саксонской расе. Он говорил, что в общем ему было очень тяжело принять решение вести войну не на жизнь, а на смерть, войну, которая может завершиться только тогда, когда одна из сторон будет полностью разбита. Он назвал это исторической трагедией и сказал. этой войны избежать было невозможно, несмотря на все его искренние и отчаянные попытки. Если мы выиграем войну, то после разгрома Великобритании образуется вакуум, который будет невозможно заполнить.

В самых убедительных выражениях Гитлер не просто выразил свою симпатию к английской нации, но также и свое восхищение перед их прослойкой политических и промышленных деятелей процесс становления которых продолжался на протяжении веков и на более широкой основе, чем что-либо существовавшее до сих пор в Германии. Благодаря своему политическому развитию, чему способствовали различные обстоятельства, англичане опережали нас на целые столетия. Все достоинства выдающейся расы, выработанные ею на протяжении очень длительного промежутка времени, подвигают к самопроявлению в критические периоды истории, именно так Англия переносила сейчас военные тяготы. Он выразил сожаление, что, несмотря на многообещающее начало, ему так и не удалось объединить вместе английский и немецкий народы

Должен признаться, в тот момент слова фюрера произвели на меня ошеломляющее впечатление. От подобных слов я просто опешил. Но больше я уже не ощущал в своей душе никакой горечи.

В министерстве авиации офицер люфтваффе по связям с прессой, прикрепленный к министерству пропаганды, сообщил мне известие, которое привело меня в замешательство, — меня ожидали представители иностранной прессы с целью взять интервью. Меня это совсем не устраивало, однако избежать этой встречи было совершенно невозможно. То, что мне приходилось уже слышать о войне из уст немецкой пропаганды, о чем я ранее упоминал, не очень-то мне нравилось, и говорить в таком же духе с прессой я не собирался. Мои ответы записали на пленку, а позже министерство сделало мне сюрприз, подарив эту запись. В последний раз я прослушал ее, когда был в заключении, причем заметил, что не хочу брать назад ни слова, также я бы не хотел, чтобы они остались несказанными. Некоторое время спустя американский офицер, проводивший следствие, начал беседовать со мной с такого замечания: "Да мы ведь старые знакомые. Я уже брал у вас интервью". И это происходило в театральном зале министерства пропаганды в дворце Вильгельма в Берлине.

Из Берлина я полетел с визитом к Герингу в Восточную Пруссию. И там, в воротах охотничьей усадьбы в Роминтерхайде, встретил Мельдерса. Как командир 51-го истребительного полка, также расположенного на берегу Ла-Манша, он был награжден дубовыми листьями на три дня раньше меня за свою сороковую воздушную победу. Он торопился вернуться назад в расположение своей части, но, к его досаде, Гитлер и Геринг задержали его. Мы по-прежнему очень серьезно воспринимали своего рода обязанность отстаивать звание самого успешного и результативного летчика-истребителя в мире. После поспешного прощания он крикнул мне: "Толстяк обещал мне продержать тебя по меньшей мере так же долго, как и меня. Ну и кроме того, желаю тебе подстрелить того оленя, которого я упустил".