Авторов Коллектив - Детская книга войны - Дневники 1941-1945 Страница 35

28 ноября 1941 г. Пятница. Л. С. Т. Занятия сегодня у девочек всего 2 курса, я встала утром, сходила на почтамтскую, купила хлеб, Татьянки ушли на работу, я поела кофэ, вынула свою повидлу и съела все. (...) Убралась в комнате. У Тани нашла письма мои, которые я написала домой и мамаше, но они уже распечатаны и прочитаны ей. Ах, как мне стало обидно за контроль, чего ей надо контролировать меня, шпион что ли ей я. В 10.30 пошла в тех-м, в библиотеке сменила книгу, взяла «Обрыв» ч. 1 Гончарова, говорят, хорошая вещь, почитаю. Занятия прошли, по контрольной математике не сделала одну задачу, тревога опять началась, беда, и до 5 вечера, вот уже недели 2,5 летает и бомбит в одно и то же время. Бомбы летели рядом, но мы сидели на лекции и строчили конспект.

22 декабря 1941 г. Понедельник. Вчера был выходной день. Мы с Таней выкупили конфеты «Аккра» кофейные 600 грамм, все на мою и ее карточки на 3-ю декаду. Это прямо счастье, а то в магазине, где я прикреплена, ничего не дают. Бывает повидла, и то и очередь за ней, а не выгодно, а это я все 3 декады выкупала в магазине, где прикреплена Таня. В столовую не попасть, наш буфет выходной, мы с Таней утром съели хлеб по 125 г с супчиком, в обед я еще выкупила 125 г, а вечером съели с Таней по 6 конфет и выпили по стакану кофэ.

Дневник Бори Капранова

В 1996 году в Музей обороны и блокады Ленинграда пришёл пакет с дневником. Мальчишеский почерк, шестнадцать лет. Сопроводительное письмо гласило: «Извините за беспокойство, но я решил обратиться к вам с просьбой ознакомиться с блокадным дневником моего брата с целью определения его пригодности в качестве экспоната музея», – писал старший брат Бори Капранова.

Мама, папа, дедушка и трое братьев Капрановых жили перед войной в Колпино, ныне это в черте города Петербурга; в сентябре 1941 года эвакуировались в Ленинград, где обосновались на эвакопункте на улице Салтыкова-Щедрина. Боря, до войны закончивший 8-й класс, служил в противопожарном полку, недолго учился в Военно-морском политическом училище. К этому времени относятся записи, полные боевого духа: «Какая-то сила зовет меня на фронт... Здесь невыносимая скука. Немцы бросали листовки со словами: «6-го доедайте соевые бобы, а 7-го приготовляйте гробы». Какая-нибудь шальная бомба залетит, и умрёшь, не принеся пользы, а на фронте мог бы принести какую-нибудь пользу. Хочу отомстить за товарищей, за родину». Заканчивается дневник уже совсем в другой тональности – «скука» превращается в «ад»: «Опять я едва таскаю ноги, дыхание спирает, и жизнь уже не мила. Не видать бы мне тебя, Ленинград, никогда. На улице всё так же падают люди от голода. У нас в доме померло несколько человек, и сегодня из нашей комнаты просили мужчин помочь вынести покойника... Что-то с нами будет? Выживу ли я в этом аду?»

О героях дневника брат Бори написал в сопроводительном письме коротко: они с мамой и братом Валентином смогли выехать из города в марте 1942 года; дедушка умер от голода в январе; папа – в эвакогоспитале в конце марта.

Сам Боря, не дождавшись официальной эвакуации, в начале февраля уходит с группой комсомольцев по Дороге жизни и погибает. В этом аду он не выжил.

Его дневник – ныне экспонат музея.

14 октября. Вот уже месяц как я боец 1-го взвода 13-й роты Комсомольского противопожарного полка по охране г. Ленинграда. (...) По поступлении в полк, мне сразу, как и всем, выдали комбинезон, ботинки и фуражку, а немного позже – ватник. У каждого имеются: рукавицы, каска, пояс.

Находимся на казарменном положении и питаемся в столовой, только карточки надо сдавать. Имеются все постельные принадлежности. Питаемся в день 3 раза. Кормят по военному времени и, принимая во внимание теперешнее положение, когда Ленинград окружен, хорошо. (...)

18 октября. Сейчас так напряжены нервы, что от каждого резкого звука приходишь в раздраженное состояние. Это когда отдыхаешь. Идя в дозор, не обращаешь внимание на бомбы, настолько привык. Когда свистит летящая бомба, то ждешь, когда она упадет, где и скоро ли. С фронта приходят неутешительные вести – немцы ближе к Москве и Ленинграду. В нас нет боязни к врагу. Мы свыклись с таким положением. Некоторые ребята хотят оказать большую помощь Родине и стремятся пойти на фронт. Я подавал заявление в ополчение, но 25-24 года (рождения) не принимают. (...)

20 октября. Эти дни тихо. Идет снег. Туман. Налетов не было. Я хотел поступить в артиллерийскую школу, но так как табель остался в Колпино, то не приняли.

В городе с питанием плохо. Иждивенцы получают по 200 гр. хлеба, а белого хлеба и сливочного масла не получают совсем.

Особенно плохо с питанием у беженцев. (...) Были случаи, когда умирали грудные дети. Рабочие питаются в заводских столовых и некоторые прикреплены к государственным столовым. Там тоже по карточкам, но все-таки лучше. Нас кормят неплохо, но официанты здорово обманывают. Командиру и старшине дадут больше, они и молчат.

Только в последнее время в это дело вмешалось ротное комсомольское бюро, и предвидятся улучшения.

На работу не ездим, потому что нет бензина.

23 октября. Это случилось летом, в августе месяце. Мы находились на казарменном положении в 9-й школе. Из второго этажа, из спортзала, нас перевели в третий этаж, в кабинет естествознания. Ночи две мы спали спокойно. Жизнь шла нормально. Был прекрасный солнечный день. Мы занимались своим делом. Вдруг стали раздаваться взрывы со стороны колонии, в поле. Взрывы все чаще. Что такое? Все удивились и в недоумении смотрели один на другого, как бы спрашивая. Подбежали к окну и стали наблюдать. Вот раздался свист, показался белый дымок и потом – взрыв, как разломили сухую доску, точно такой звук, только треск сильнее. Все больше и больше разрывов. Это немцы обстреливали зенитную батарею, которая метким огнем не раз отгоняла их стервятников, защищая город и завод, который имел большое военное значение.

Снаряды ложились все точнее и точнее. Из окна мы хорошо видели, как несколько снарядов попали в красноармейские землянки. Два мессершмидта, летающие около леса, точно корректировали стрельбу. Наш патруль, состоявший из трех ястребков, или боялся встречи с ними, или имел другую цель, только он летал над городом и в частности над нашей школой, т. к. на крыше находился морской наблюдательный пункт, корректирующий стрельбу кораблей, стоящих на Неве и была вышка МПВО.

На батарее были раненые. Ее пробовали перевезти на другое место, но ничего не вышло. Прилетели немецкие самолеты. Со всех сторон раздались залпы зениток. Со станции бил бронепоезд. Внезапно немцев атаковали наши самолеты. Завязался воздушный бой. К гулу взрывов присоединился рев моторов и треск пулеметов. Один самолет (не знаю чей) вспыхнул и круто пошел вниз. Он упал в поле за белыми бараками. К небу поднялся столб черного дыма, смешанный с искрами.

Бой кончился, а обстрел продолжался. Крайние дома и бараки были изрешечены осколками. Перед школой упал снаряд, который был единственным залетевшим в этот день в город. Обстрел также внезапно прекратился. Мы пошли домой покушать. Хотя в городе было напряженное состояние, но разрушений еще не было. Народ шел в убежища. Каким родным и прекрасным показался тогда город.

Вечером немцы бросили несколько бомб в районе, прилегающем к вокзалу. На следующий день обстрел начался с утра. Перед школой убило несколько человек и разрушило дом. Все провода порвало. Свет в убежищах погас. В воздухе стала рваться шрапнель. Командир звена сказал, чтобы мы спустились в убежище. Только мы спустились, как в соседней комнате раздался грохот. Это снаряд попал в окно школы.

Немцы хотели сбить вышку. Огонь стали переносить на завод. От нас пошел домой Б. Михеев и уже не вернулся. Снаряд попал в их дом.

Когда после обстрела шли по городу, то почти во всех окнах были выбиты стекла. На улицах было множество воронок. Улицы пусты. На следующий день опять обстрел. И на другой день тоже. Мы собрали вещи и уехали в Ленинград вместе с потоком беженцев. Там мы обратились на Лиговку 46 (...) и нас направили на Гагаринскую, откуда я и поступил в полк.

«Ленинград был городом веселья и радости, а стал городом печали и горя», - пишет Боря. Ленинград - братская могила для сотен тысяч. Среди них - 16-летний Боря Капранов, говорящий с нами на этих страницах из гибнущего города. Еще живой, еще надеющийся...

Фото из фондов Музея обороны и блокады Ленинграда.

31 октября. Дней десять была передышка от налетов, но, так числа с 29, опять начались бомбежки. На пожар не выезжали. 29 числа в 8-м или 9-м часу вечера произошел нехороший случай. Он нас очень ошеломил и настроение какое-то подавленное. Я позвал Коткина сыграть партию в биллиард. В самый разгар игры раздался сильный взрыв. Зазвенели разбитые стекла, и на улице на миг все осветилось. Я подумал, что перед домом бросили фугасную бомбу. Выбежав в коридор, увидел, как из соседней комнаты, из той, в которой мы спали, шел дым. Оттуда пробежал Орлов, но я его не заметил. За ним выбежал Корнилов, с обгоревшим черным лицом, зажав глаза руками. Затем Шимко, у которого опекло левую сторону лица. Лебедев с зажатыми глазами. У него осколками ранило глаза. Кузнецов тащил политрука роты с обгорелым лицом, и на нем тлела одежда.