Авторов Коллектив - Детская книга войны - Дневники 1941-1945 Страница 37

24 ноября. ВМПУ. Подъем! Кричит дневальный – подъем! Раздается скрип кроватей, и из-под одеял по всей комнате, как грибы, вырастают стриженые головы. Ребята нехотя вылезают из темноты, убирают койки, идут мыться. Я уже не спал часа 2. Лежал и думал о разном. О своем прошедшем, когда учился в школе. Как мы были радостны и беспечны. Ни о чем не думали. Как началась война, и я был в группе самозащиты. Потом приехал в Ленинград. Все это мельком. Подумал о настоящем, и сердце заныло. Как-то там дома. Мама, братья сидят на 125 гр. хлеба, в столовой берут плохие щи из капусты раз или два в день, но вырезают 25 гр. крупы. Им хватит ненадолго крупяных талонов. Я-то здесь обеспечен, но как они? Подумал о будущем. Может, буду политруком во флоте. Это уже профессия на всю жизнь. Работать будет трудно. Учиться тоже трудно. Но надо преодолеть все трудности. (...)

Я молод, и почти все старше меня. Не лучше ли уйти. Я ведь еще мало видел жизни, и все трудности меня пугают. Допустим, что я стану политруком. Мне будет 17 или 18 лет. Как я буду работать с краснофлотцами. Но зато материально я буду обеспечен. Я мало еще пожил. Мне хочется сейчас пойти отсюда домой и кончить среднюю школу, а уже потом поступать в училище. Но то еще меня пугает, что придется жить впроголодь на 125 гр. хлеба, денег не будет. Теперь хоть я избавил семью от лишних хлопот. Но потом ко мне приходят мысли новые и тех уже вытесняют и перемешивают. Ты комсомолец. Должен перенести все лишения. Преодолеть все трудности. Напрячь все силы, нужные для преодоления трудностей. Потом ты хоть чем-нибудь поможешь родителям. Поможешь выучиться братьям. Ведь им уже трудно троих воспитывать. Тем более, что сейчас отец мобилизован. Работа будет трудная, но надо все силы приложить, чтоб справиться с этими трудностями. (...)

27 ноября. Проснулся рано. Поспал очень хорошо. Вечером накинул на одеяло еще шинель. Закутался с головой. Согрелся и скоро заснул. Все тело охватила приятная истома, и скоро заснул, как граф. Проснулся, выглянул из-под одеяла. Холодно. И быстро опять с головой закрылся. Но подумал, что надо писать дневник, и быстро встал. Вечером писать плохо, потому что полно народу и могут помешать. А сейчас никто не помешает. Все еще спят. В комнате около сотни кроватей. Две печки. Но дверь не закрывается и быстро выхолаживается. Спит здесь 1 рота, 4 класса. Остальных не знаю куда перевели. Еще вчера спали вповалку по двое на койке. Сейчас пишу, но думаю о доме. Как-то живут мои братья, мама, что слышно от папы. Сердце сжимается, как вспомнишь, как им сейчас трудно. Домой, наверно, еще долго не отпустят. Вчера отправил письмо. Скоро ли получу ответ. А может быть, в их дом попала бомба или снаряд. Вот чего я боюсь. А будущее тоже меня пугает. Я слишком молод. Не лучше ли уйти. Но нет. Этого делать нельзя. Вот если бы не война, тогда все бы было по-другому. Я окончил бы 10-летку и пошел куда-нибудь в военное училище или куда захочу. Может быть, уже сейчас бы работал. Это тоже военное училище. Но условия таковы, что очень трудно учиться. А между прочим, я ведь очень хочу во флот, хочу окончить это училище. Первые шаги сделаны. Раньше я сюда, может быть, бы и не попал, а теперь попал очень просто. Зато уж раньше выпускали хороших политруков. Сейчас программа сжатая, и мы получим меньше знаний, а, значит, и работать будет труднее. Сейчас все спят. Только трое одетые, в том числе и я.

28 ноября. Сегодня отправил второе письмо домой, где написал точный адрес. Еще с самого первого дня лейтенант Пискунов говорил, что мы попали в трудную обстановку. Что холодно и ничего не готово. Придется пройти суровую жизненную школу. Между прочим, это даже полезно, потому что, попадая потом в трудную обстановку будем лучше понимать настроения людей. Но это явление временное, приходится мириться.

Также полковой комиссар говорил, что у нас создались трудные обстоятельства. Что многие разочаровались. Думали, что придут на все готовое, в тепло и т. д. Но это временно, не намеренно. И это потому, что училище переводится из Кронштадта и ничего не готово. Придется все делать самим. Оборудовать классы, натаскать и расставить койки, заклеить окна, и с питанием стало хуже. Пришлось снизить паек, так как Ленинград в кольце блокады и подвоза продуктов нет. Со всеми трудностями мы постараемся справиться. Уже почти оборудовали все. Обмундировались, спим уже на койках и в тепле, классы оборудованы, окна заклеены. Надо еще наладить пароотопление. Но надо приготовлять и разные кабинеты, пособия.

Но мы очень ощущаем блокаду не только из-за пищи, из-за таких трудностей и еще и по-другому. Вот сегодня, как и часто, когда строились к обеду, началась тревога. Наш дом потряс сильный взрыв. Когда на улице у ворот столовой ждали своей очереди, то над головами рвались зенитные снаряды, вдалеке падали бомбы. Или на информации в 6 часов. Все было тихо, и, вдруг, раздался невдалеке сильный взрыв. Задрожал дом, и потом закачались стены, пол и мы тоже. На потолке лампочку как кто толкнул. Или идем в казарму, и рвутся снаряды. Это немцы обстреливают район. Но это уже превратилось в обыкновенное явление.

Да, мы действительно пройдем суровую жизненную школу, рано созреем. От прошлой беспечности не остается и следа. Я чувствую, как у меня меняются взгляды и настроения. Я уже с другой точки зрения смотрю на вещи. (...) Я часто скучаю по дому и семье. У меня сжимается сердце, как вспомню, в какой обстановке находятся братья, мама. Им очень плохо, но чем я могу помочь? Папа сейчас на фронте в г. Колпино в команде МПВО. Хоть и не воюет, но находится рядом с фронтом. Под Колпином идут ожесточенные бои. Я хоть немного утешаюсь тем, что не состою на иждивении родителей и хоть этим немного помогаю. А то папа не работает, мама тоже, а деньги нужны. Хоть папе и выплачивают средний заработок, но его недостаточно. Я выбрал койку, которая мне пришлась по нутру. (...)

1 декабря. Внутри у меня какой-то сумбур. Я задумал уйти отсюда, так как мне здесь все опротивело. Я больше не могу так жить. Эти бесконечные перемены, построения, строгие требования меня так изводят, что, кажется, у меня разорвется сердце. Так я никогда еще не переживал. Заявил о своем желании, об уходе старшине роты и жду, пока он доложит начальнику курса. Скоро ли я вырвусь отсюда?

В самые суровые дни блокады - зимой 1941-1942 гг. - в городе работали 39 школ, потом их количество увеличилось до 80. С детьми занимались в разрушенных школах - как на этом фото, в бомбоубежищах. Были открыты ясли, детские сады, открывались детдома - там жили маленькие ленинградцы, у которых умерли от голода все близкие.

Фотохроника ТАСС.

Тема «Смерть детоубийцам!» была очень популярной у художников, рисовавших плакаты во время войны. Сюжеты были разные, но смысл один - за каждую отнятую фашистами детскую жизнь их ждала месть. Этот плакат висел на углу Лиговского проспекта в Ленинграде.

Фотохроника ТАСС.

2 декабря. Я все остаюсь при старом желании, уйти отсюда, и с минуты на минуту жду вызова от лейтенанта Пискунова, чтоб отпроситься совсем отсюда. Вчера вечером меня подозвал старшина класса и спросил, действительно ли я хочу уйти из училища, так как до него дошли такие слухи. Я ответил утвердительно. Почему? Потому что мне слишком мало лет, и я не хочу всю свою жизнь посвятить службе в В. М. Ф., – ответил я. Он что-то записал против моей фамилии и сказал, что доложит старшине роты. А еще до этого в обед я сам уже докладывал старшине роты, который сам хотел доложить начальнику курса. Потом после обеда целый день надоедал командиру своего отделения, могут ли отослать в армию, если я с 1925 г., и вообще отпустят ли меня? Так что он уже устал отвечать мне. Наутро мне не терпелось узнать о результатах, и в обед я спросил у старшины роты. Тот отвечал, что доложил и меня вызовут. Я едва мог терпеть неизвестность и сам отыскал лейтенанта и обо все доложил ему. Он записал и сказал, что вызовет. Теперь буду писать ему заявление и если долго не получу ответа, то подам заявление.

6 декабря. НА ЭВАКОПУНКТЕ. Дольше я не мог терпеть и решил действовать решительнее. После завтрака я потихоньку ушел в здание училища, а ребята пошли на занятия. Здесь бродил по коридору, потом заходил в комнаты начальников, больше всех к начальнику курса, но они были пусты. Стал бродить по всему зданию и нашел на окне тетради, из которых несколько забрал себе. Наконец дождался: увидел, что начальник политотдела пришел. Я к нему. Открыл дверь, постучавшись. Там он сидел за столом, возле него сидел полковой комиссар, напротив что-то докладывал сотрудник и рядом на диване сидел политрук.

Я подождал несколько минут, пока он освободится, и обратился к нему: «Товарищ батальонный комиссар, разрешите обратиться?» Он удивленно посмотрел и недовольно: «Кто такой?» «Курсант Капранов!» «Как?» – не понял он. «Курсант Капранов». «Ну что?» Приготовился он слушать, полуобернувшись ко мне. «Вот я хочу уйти из училища и обратился к вам»! Он сразу переменился: «Почему, какая причина?» Те тоже смотрели на меня. «Не могу я учиться, мне шестнадцать лет и как я буду политруком?» Он сразу переменился и стал серее с лица: «Так вот товарищ Капранов. Капранов. Идите и учитесь. И больше ко мне с такими вопросами не обращайтесь». «Есть» и, повернувшись, вразвалку вышел.