Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич Страница 38

Россия может гордиться покорением Кавказа не только как великим государственным успехом, но еще более как подвигом нравственным, дающим меру того напряжения всех душевных сил, какого она может ожидать от сынов своих. Кавказская армия и ее предводители показали себя достойными друг друга. Кавказский солдат явил свету соединение всех качеств несравненного воина, вызывавшее искреннее удивление иностранных офицеров, заезжавших в наши отряды; и кроме того, ту непреклонную твердость в борьбе с людьми и с природой, тот будничный, никогда не изменяющий себе героизм, которые несравненно надежнее воспламенительности и энтузиазма и в хороших руках делают армию наверное непобедимою. С другой стороны, эти образцовые войска были употреблены в дело бесспорно наилучшим образом. Редко случается видеть трудные предприятия, исполненные с совершенным знанием дела, в которых каждый шаг соответствует задуманной цели, без поправок, без оглядок, без напрасной растраты сил; в которых каждая подробность исполнения сознательна и ничего не предоставлено случаю. Таковы были последние семь лет Кавказской войны. Мы можем быть уверены, что Европа подтвердит это заключение, когда история этой войны будет изложена систематически. Подобные исключительные эпизоды вполне сознательного, безупречно искусного управления великим общественным делом встречаем с удовольствием даже в чужой истории; в отечественной же они укрепляют душу, потому что могут служить залогом справедливой доверенности народа к своим силам.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

В 1859 году пал восточный Кавказ. Средние горы между Тереком и Кубанью, заселенные наполовину христианскими племенами, были покорены еще при Ермолове и князе Паскевиче. Оставалась независимою только нынешняя Кубанская область, страна очень обширная — от верхней Кубани почти до Керченского пролива; населенная двумя воинственными и хищными народами — адыгами (которых мы прозвали черкесами) и абадой, всего в числе около полумиллиона душ[45], кроме покорных, живших между Лабой и Кубанью. Закубанское население делилось на четыре главных племени и несколько мелких. Четыре главных были: 1) абадзехи, занимавшие центральное положение по северному склону хребта от истоков реки Белой до Шебша; 2) шапсуги, на запад от абадзехов, до реки Адагума на закат и до реки Псезуапсе на полдень, по обоим склонам хребта; 3) натухайцы еще западнее, в треугольнике между Адагумом, Кубанью и морем; 4) убыхи на южном склоне хребта против абадзехов, между реками Псезуапсе и Мзымтой. Мелкие общества жили рассеянно вокруг этих больших: бжедухи между абадзехами и средней Кубанью; мохоши, егерухаевцы, темиргоевцы, бесленеевцы и другие адыгские племена между Белой и Лабой, перед нашею военною линией, прикрывая собою абадзехов. Горная полоса между покорным Карачаем на истоках Кубани и истоками Белой занята была абазинцами разных наименований. Наконец, пространство между Убыхскою землей и Абхазией заселяли несколько мелких обществ абхазского происхождения: джигеты, пеху, ахчипсхоу, аибга. Непокорные горцы владели тремя стами верст морского берега, и потому доступ в их страну был открыт целому свету. Наши силы в Черном море, после размера, данного им парижским трактатом, были далеко не достаточны для того, чтобы держать восточный берег в действительной блокаде. Все недруги России широко пользовались таким положением дел. Турция официально признавала кавказских горцев русскими подданными, но им самим постоянно твердила другое. Турецкие начальство позволяло приезжим горцам обращаться к себе, как к законной власти; турецкие эмиссары наполняли закубанский край; каждый паша, назначенный в одну из прибрежных черноморских областей, считал непременною обязанностью написать прокламацию к горцам; турецкие пароходы подвозили к кавказским берегам шайки авантюристов, составлявшиеся в Константинополе из разных национальностей и партий, враждебных России. Общественное мнение в Англии поощряло эти противозаконные поступки. Посредством этих английских складчин, несколько раз были заготовляемы для горцев материальные запасы, нарезные пушки, порох и проч. На английские деньги и под турецким покровительством главными действователями были, разумеется, поляки. Предполагалось даже сформировать польские войска на кавказском берегу, и с этою целью в 1861 году был выгружен в Туапсе склад польских национальных мундиров, амуниции и ружей; думали набирать полки из дезертиров-поляков кавказской армии под предводительством прибывших эмигрантов. Однако ж дезертиры не явились; а горцы растащили заготовленные склады; шайки флибустьеров, высаженные на кавказский берег, таяли и разбегались. Тем не менее все, что можно было задумать зловредного против России, было задумано и отчасти исполнено. Европа знакомилась понемногу с непокорным Кавказом. В случае войны надобно ждать с этой стороны самых серьезных покушений.

Усилия недругов России парализовались покуда безладицей, царствующей у закубанских и береговых горцев. Народы эти, имевшие прежде сильную аристократическую организацию, свергли с себя власть дворянства несколькими последовательными восстаниями, начавшимися с конца прошлого столетия, и не успели выработать новое общественное устройство[46].

Каждый свободный человек делал что хотел, не признавая над собою власти; у них, как в польской республике, одиночный голос равнялся по праву с приговором всего общества. Решения народных собраний оставались без действия вследствие укоренившейся анархии. Все, что могло общество сделать против непослушного лица, состояло в том, что оно лишало его покровительства круговой поруки, объявляло вне закона, определявшего цену крови; но так как горцы связаны родовым началом и многочисленные фамилии, на которые они делились, считали себя солидарными относительно каждого из своих членов, несмотря ни на какие народные постановления, то объявляемый вне закона нисколько не заботился о приговоре; поддержка многочисленных родных, из которых каждый должен был мстить за него, была достаточною порукой за его безопасность. Очевидно, что при таком общественном устройстве, или, лучше сказать, отсутствии устройства, между племенами также не могло существовать никакой политической связи. Самое существование племени обусловливалось только сознанием кровного единства, тем, что составлявшие его фамилии считали себя родственными и смыкались между собой в более тесный круг. Сверженное дворянство находилось не в одинаковом положении у разных племен. Вообще оно утратило все свои привилегии и обязательно ничего не могло требовать от народа, кроме некоторых церемоний, этикета, строго удержавшихся в обычае. Политически оно ничего не значило; но в иных племенах за дворянами оставался еще блеск старинного имени и сохранилась некоторая доля нравственного влияния; в других же племенах, как, например, у бжедухов, дворяне были изгнаны из аулов, отчуждены от народа и должны были жить особо поселками. Одно только право, худшее изо всех, прошло у закубанцев без изменений через все перевороты: право крепостное. Треть народа была в рабстве. Всякий свободный человек мог иметь рабов, а дворянин не мог существовать без них, потому что личный труд считался для него стыдом и клал пятно на весь его род. Богатство значительных фамилий мерялось исключительно числом рабов.

Во время высшего своего могущества Шамиль пытался подчинить закубанцев своей власти. Старания его долго оставались бесплодными. Агенты его не могли привести с собой войска, так как Закубанье отделялось от восточных гор обширною страной, давно покорною русским; проповедь мюридизма также не имела большого влияния на людей, оставшихся и до сих пор мусульманами только по имени; общественная анархия, неприкосновенность личного права, долго препятствовали соединению черкесов в каком бы то ни были смысле. Но последний из агентов Шамиля, наиб его Мегмет-Аминь, был счастливее своих предшественников. Он ловко воспользовался неурядицей и племенным соперничеством между горцами и составил себе сильную партию между абадзехами; потом был выгнан оттуда и укрылся у убыхов, которые хотя не покорились ему ни в этот раз, ни впоследствии, но дали вспомогательное войско, с помощью которого он поддержал свою партию у абадзехов и заставил, наконец, этот народ признать свое верховное начальство. До падения Шамиля и последовавших затем событий Мегмет-Аминь властвовал, хотя в довольно ограниченном смысле, на пространстве от Шебша до Лабы, над абадзехами, бжедухами и мелкими абазинскими обществами, жившими на восток от Белой. Он пытался основать религиозное мюридское государство по образу шамилевского, но не достиг этого идеала даже наполовину. Мюридизм, с его все поглощающим и все заменяющим фанатизмом, не привился к закубанцам. Казни, совершенные Магмет-Аминем, были не жертвоприношениями, как казни Шамиля, пред божественною властью которого жертвы сами склоняли голову, а нечаянными убийствами. При содействии своей партии Мегмет-Аминь добил политически остатки черкесского дворянства, ввел у абадзехов некоторые обрядности мюридизма, взыскивал положенную шариатом духовную подать на мечеть и собирал войско против русских: этим ограничивалась его власть. Впоследствии распространение проповедей его стало оказывать влияние на шапсугов с натухайцами и теснее связало их в сопротивлении против нас; может быть, власть Мегмет-Аминя расширилась бы понемногу; но Турция, считавшая первым интересом поддерживать на Кавказе непокорных горцев, сама же сделала непростительную ошибку против своей политики, выставив Мегмет-Аминю соперника в лице натухайского князя Сефер-паши. Человек этот, имевший когда-то влияние между соплеменниками, жил уже около тридцати лет в Адрианополе. Турецкое правительство, не довольствуясь тем, что мюриды признавали верховный имамет султана, желало более действительной власти над черкесами; во время восточной войны оно выкопало этого человека и с титулом паши отправило его к черкесам. Униженное закубанское дворянство ухватилось за эту новую власть, в надежде восстановить сколько-нибудь свои права. В короткое время Сефер-паша приобрел начальство, впрочем, более номинальное, над шапсугами и натухайцами. Между ним и Мегмет-Аминем произошла междоусобная война, имевшая следствием окончательное ослабление авторитета и того и другого. По смерти Сефер-паши сын его не наследовал мимолетных прав его. Над Мегмет-Аминем, власть которого была уже потрясена этим соперничеством, разразилось, кроме того, падение Шамиля со всеми своими последствиями. Мегмет-Аминь был только наибом своего имама. С падением последнего иссякал источник его власти, или он должен был сам принять звание имама, полновластного повелителя, в самое неудобное время, когда даже присвоенные им права наибства расшатались от междоусобия. Новый Шамиль находился в самом неопределенном положении в ту именно минуту, когда все свободные силы кавказской армии собирались на Кубани для решительного наступления. Он ухватился за первый представившийся предлог, чтобы выйти из этого положения; последствием чего был достаточно известный договор с абадзехами. Чрез год потом Мегмет-Аминь покинул бывшее свое наибство и переселился в Турцию, награжденный русскою пенсией. Турецкое правительство добилось своими интригами только того, что закубанские горцы, предмет самой тревожной его заботливости, остались в критическую минуту, когда на них готовы были обрушиться все силы кавказской армии, более разъединенными и несогласными, чем когда-нибудь.