Органы госбезопасности в партизанском движении на территории БССР в годы Великой Отечественной войны - Наталья Анатольевна Шиманская Страница 4

виде бандформирований, в то же время через все исследование проходит тезис об их регулярном пополнении подготовленными командирами и целыми подразделениями регулярной армии. Весьма преувеличена роль тыла в обеспечении партизан оружием, боеприпасами, одеждой, обувью, иными материальными ресурсами. Касаясь участия органов государственной безопасности в организации партизанского движения, в книге, в целом, верно определена роль особых отделов, а также сотрудников НКВД, назначаемых, зачастую, на должности командиров и комиссаров.

Британские исследователи Ч. Диксон и О. Гейльбрунн в своей работе «Коммунистические партизанские действия»[17] также придерживаются мнения о незаконности партизанских формирований и их боевой деятельности. Вместе с тем, авторами отмечается, что помимо боевых действий, партизаны занимались разведкой, и их данные о планах оккупантов, о дислокации гитлеровских войск и иные разведсведения позволяли советскому командованию своевременно принимать необходимые контрмеры в решающие периоды войны. В русле западной историографии в исследовании повторяется тезис об огромной роли советского тыла в материально-техническом обеспечении партизан и о принудительном вовлечении в партизанское движение местных жителей.

В современной немецкой историографии партизанского движения интерес представляет работа Б. Кьяры «Штодзеннасць за лініяй фронту: Акупацыя, калабарацыя і супраціў у Беларусі (1941–1944 г.)»[18].

Автор рассматривает особенности региона, в котором исторически сформировался полиэтнический и поликонфессиональный состав населения, анализирует причины, по которым одна часть населения белорусских земель поддерживала советский строй и вела активную борьбу с захватчиками, а другая возлагала определенные надежды на оккупационный режим и сознательно либо в силу неких обстоятельств вступала на путь сотрудничества с гитлеровцами.

Следует согласиться с немецким исследователем в том, что далеко не все жители республики вступили в борьбу с оккупантами. Были растерявшиеся, трусы, кто-то надеялся с помощью немцев улучшить свою жизнь; были и противники советской власти, приветствовавшие новый режим, всячески его поддерживавшие и добровольно ставшие на путь сотрудничества с германской администрацией[19].

Белорусские земли различались как по экономическим, культурным и политическим показателям, так и по национальному и религиозному составу населения. Неоднозначным в довоенный период было также отношение людей к советской власти, коллективизации и другим проявлениям существующего строя. Эти факторы, бесспорно, использовались немецкими властями для обострения социальных противоречий в белорусском обществе[20], однако, представляется, что эти противоречия не носили такого массового характера, на который указывает Б. Кьяры.

Его же утверждение, что война и оккупация не вызвала объединения общества для борьбы с захватчиками, противоречит фактам, подтверждающим широкий размах движения сопротивления оккупантам на белорусской территории.

Вместе с тем, сегодня, действительно, не вызывает сомнения тот факт, что партизанское движение на территории Белоруссии не имело всенародного характера.

Внимания заслуживает исследование еще одного немецкого историка М. Бартушко. В его монографии «Партызанская вайна ў Беларусі ў 1941–1944 гг.»[21] анализируются истоки политического раскола внутри белорусского общества. При этом автор указывает на его, в большей степени, социальный и индивидуальный, чем национальный характер.

Вместе с тем, национальный состав белорусских земель, особенно в западных областях, характеризовался значительным количеством поляков. Кроме того характерным для наших земель явлением всегда было проживание здесь большого количества еврейского населения. В связи с этим, национальный фактор, безусловно, оказывал существенное влияние на социально-политические процессы, происходящие на оккупированной территории Белоруссии, являясь основой для искусственного нагнетания напряженности в обществе и формирования национальной и религиозной нетерпимости[22].

Дискуссионным также представляется утверждение М. Бартушко о насильственной мобилизации в партизаны, в то время как архивные документы и воспоминания участников событий свидетельствуют не только о добровольном характере вступления в партизанские отряды, но и тщательной проверке вновь вступивших.

Кроме того, насильственное привлечение в отряд маловероятно в силу имевшейся возможности легко покинуть его, при этом сообщив противнику о месте его расположения, вооружении, командном составе и др. Таким образом, вступление в отряд враждебно настроенных лиц могло привести к гибели всего отряда, чему, безусловно, способствовала бы насильственная мобилизация.

Тему принудительной мобилизации поднимает также польско-немецкий историк Б. Мусял («Савецкія партызаны ў 1941–1944 гг. Міфы і рэчаіснасць»), утверждая, что большинство партизан не были добровольцами, их принуждали силой или угрозой расстрела, а высокий уровень роста партизанского движения был достигнут «большай часткай, калі не найбольшай» благодаря принудительной мобилизации. При этом автор неоднократно указывает, что этот рост происходил, в первую очередь, путем мобилизации военнообязанных мужчин, а также военнослужащих, отбившихся от своих частей, бывших военнопленных, а с 1943 г. к партизанам начали массово присоединяться перебежчики[23].

Очевидно, что указанные категории лиц не нуждались в давлении или угрозах для вступления в ряды партизан.

Утверждения же автора, что большая часть партизан «пачала ўзброеную барацьбу супраць нямецкіх акупантаў, …таму, што яны былі прымушаны да гэтага бесчалавечнай акупацыйнай палітыкай», а «мэтай савецкіх партызан было выгнанне нямецкіх акупантаў і наступнае ўзнаўленне савецкай улады»[24], вообще противоречат ранее заявленному им суждению.

Конечно, были перегибы на местах, и следует согласиться с Б. Мусялом, что бывали случаи, когда «мабілізацыя праводзілася без разбору», однако сам же автор пишет о том, что таким путем «…бралі ў атрады людзей ненадзейных і нават варожа настроеных, ім выдавалі савецкую зброю, а яны, узброеныя, потым дэзерціравалі»[25].

Таким образом, представляется, что, попытка исследователя выдать за массовое явление отдельные эпизоды принудительной мобилизации, являвшиеся, по сути, самоуправством отдельных командиров, представляется несостоятельной.

Необходимо отметить, что это не единственное противоречие в труде Б. Мусяла. С одной стороны автор пишет о «малой эфектыўнасці партызанскай барацьбы ў Беларусі», «малых ваенных поспехах у барацьбе з нямецкімі захопнікамі, асабліва ў разбурэнні нямецкіх ліній забеспячэння фронту», успехов, по его мнению, партизаны достигли только в борьбе против немецкой оккупационной администрации и органов местного управления. С другой стороны, указывает, что «канцэнтраваныя напады на чыгуначныя лініі прычынілі нямецкім акупантам адчувальные страты і ўяўлялі сур’ёзную пагрозу шляхам падвозу»[26]. Неоднократно утверждает, что с осени 1943 г. до конца немецкой оккупации деятельность советских партизан характеризовалась боями с немецкими частями, которые были «не з больш ці менш выпадкова сабранымі і малавопытнымі войскамі, а з выпрабаванымі ў баях франтавымі падраздзяленнямі»[27]. Осуществляемые же партизанами с весны 1942 г. нападения на сельские администрации, лесничества, торфозаводы и др. в течение 1942 г. приобрели катастрофические размеры и создавали угрозу функционированию немецкого оккупационного аппарата[28].

Это также противоречит утверждению Б. Мусяла, о том, что с весны 1942 г. до создания БШПД, партизанское движение в Белоруссии разворачивалось спонтанно, а его отдельные руководители и партизанские командиры «варыліся ва ўласным соку»[29].

Маловероятно, что неорганизованные, принудительно мобилизованные пьяницы и мародеры, какими пытается изобразить партизан автор[30], смогли бы достичь тех результатов, на которые он сам указывает.

Вызывает недоумение тот факт, что автор относит к партизанам польские и украинские националистические группы