Борис Соколов - Тайны Второй мировой Страница 45

Добавим также, что советское производство танков в 1943 году не было таким высоким, каким оно показано в советских источниках. Согласно H.A. Вознесенскому, советские ресурсы броневой стали увеличились на 350 тыс. т за первые два с половиной года войны{235}. К началу войны запасы проката черных металлов были недостаточны и даже не могли обеспечить работу промышленности в течение шести месяцев, что составляло необходимый мобилизационный запас{236}. В 1942 году производство бронестали в Восточных районах страны (где в то время оно только и существовало) превысило в 1,8 раза все советское производство 1940 года{237}. Но в 1940 году производство танков в СССР составляло менее 10 тыс. машин, в основном — легких танков. В этом случае довоенные советские запасы броневой стали никак не могли превышать 50 000 т. Следовательно, советская военная экономика за первые 21/2 года войны не могла использовать больше, чем 400 000 т броневой стали. Однако, согласно официальным данным, с начала войны и до конца 1943 года было произведено около 53 000 танков и самоходных орудий, в том числе не менее 30 000 Т-34.{238} Принимая во внимание, что броня одного танка Т-34 весила 15–20 т (полный боевой вес его различных моделей составлял от 28,5 до 30,9 т), производство одних только «тридцать четверок» требовало в этот период не менее 450 000 т бронестали, т.е. больше, чем ее имелось в распоряжении промышленности. Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий в 1943 году достигли 23 500{239}.[15] Советское танковое производство в 1943 году составило 24 100 машин{240}, а с поставками по ленд-лизу в 1943 году — 3123{241}. Но на 1 января 1943 года Красная армия на советско-германском фронте располагала 13 176 танками и самоходными орудиями{242}, а к 1 января 1944 года — только 5254{243}. Реальный дефицит танков в этом случае составил около 11 600 машин. Этот дефицит можно объяснить только сознательным искажением данных о советском производстве танков, которое было преувеличено примерно вдвое{244}. Мы полагаем, что оценка среднемесячного советского производства не менее чем в 1500 танков и самоходок для второй половины 1943 года, сделанная немецкой разведкой и приведенная в мемуарах Манштейна{245}, близка к действительности. При этом к собственно советскому производству надо приплюсовать еще поставки по ленд-лизу.

Результаты Курской битвы были довольно-таки разочаровывающими для Советского Союза в плане соотношения потерь. Германское превосходство в области военного искусства оказалось безусловным. Возможное начало советского наступления ранее германского, еще в мае, дало бы лучшие шансы на успех, чем в действительности начавшаяся в июле — августе атака на Орел и Харьков. Во-первых, в мае у немцев еще не было новых танков и самолетов, и поэтому они не обладали тогда качественным превосходством в вооружении. Во-вторых, удары Красной армии в июле и августе были направлены на участки фронта, соседние с теми, на которых ранее наступали на Курск германские ударные группировки, так что, когда немецкое наступление было остановлено, командование вермахта смогло быстро перебросить значительные силы по внутренним операционным линиям в ненадежные сектора фронта. Оптимальным вариантом для советской стороны при проведении операций на Курской дуге была бы концентрация усилий основных наступающих группировок соответственно на крайнем северном основании Орловского плацдарма (к западу от Кром, как предлагали Жуков и Рокоссовский) и на крайнем южном основании Харьковского плацдарма. Успех советских ударных группировок скорее всего привел бы к глубокому обходу немецких войск, что вынудило бы немецких генералов к быстрому отступлению от сильно укрепленных позиций в районе Орла и Харькова и к отказу от наступления на Курск. В действительности так и произошло: «Цитадель» была прекращена после начала советской атаки на Орловский плацдарм, а когда 17 июля началось советское наступление в Донбассе, немцы окончательно отказались от надежды на возобновление операции. Кроме того, на последней стадии германское командование стало рассматривать «Цитадель» только как средство истощения сил противника{246}. Войска советского Центрального фронта были значительно ослаблены в ходе немецкого наступления на Курск и не имели времени для перегруппировки и подготовки глубокого флангового удара. Однако советское командование не могло откладывать атаку Брянского и Западного фронтов, поскольку войска на Курском выступе под сильным германским давлением попали в трудное положение. Начало наступления Воронежского и Степного фронтов было отложено до 3 августа, так как тыловые службы не были готовы, а войска понесли тяжелые потери в людях и боевой технике во время наступления группы армий Манштейна. Советские войска, несмотря на свое превосходство в людях и вооружениях в 2–3 раза, практически подчинились воле противника и вынуждены были атаковать в тех ректорах фронта, где немцам было легче всего обороняться, исходя из диспозиции германских сил.

В случае более раннего советского наступления в мае соотношение потерь, конечно, было бы все равно не в пользу Красной армии. Высокий уровень потерь советских войск был следствием коренных внутренних пороков коммунистической тоталитарной системы. Но тогда, в мае, соотношение потерь могло бы быть лучше для советской стороны, чем оно оказалось в ходе Курской битвы в действительности. Советские войска смогли бы к концу летне-осенней кампании 1943 года значительно дальше продвинуться на Запад, приблизив, таким образом, окончание войны.

Образ действий, избранный германским верховным командованием, оказался наиболее оптимальным в существовавших условиях. В тактическом и до некоторой степени в оперативном отношении вермахт выиграл Курскую битву. Но превосходство Красной армии в людских и материальных ресурсах было столь подавляющим, что для немецкой стороны невозможно было выиграть сражение за Курск полностью в оперативном и особенно в стратегическом отношении.

БЫЛИ ЛИ РУССКИЕ В НОРМАНДИИ В ДЕНЬ «Д»?

АЛЕКСАНДР БУШКОВ И ГЕОРГИЙ ЧАПЛИН

В книге известного автора фантастических и детективных романов Александра Бушкова «Россия, которой не было» (М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1997), посвященной проблемам российской истории, мы находим одну любопытную легенду: «Однажды мне встретился человек, утверждавший, что он участвовал в высадке союзников во Франции… Под командованием американского генерала Риджуэя находилась отдельная бригада советской морской пехоты в количестве пятисот человек. Вместе с американцами она прошла до Эльбы, а впоследствии по приказу Сталина все «повидавшие Запад» были разосланы по северным лагерям — правда, в качестве не зэков, а офицеров охраны, которых до самой смерти Сталина не выпускали на Большую землю» (с. 531).

Рассказ выглядит фантастическим, хотя и в духе эпохи, когда многие генералы и офицеры Красной армии, встречавшиеся с союзниками на Эльбе, вскоре познакомились с ГУЛАГом. Но, может быть, какое-то рациональное зерно здесь есть? Ответ на этот вопрос неожиданно нашелся на страницах первого выпуска альманаха «Белая гвардия» (М.: Посев, 1997) в статье В. Юшко «Награждение орденом Св. Георгия и Георгиевским оружием в русских войсках Северной области в 1919 году». Здесь мое внимание привлекла биография одного из георгиевских кавалеров: «Чаплин Георгий Ермолаевич — капитан 1-го ранга. Родился 5 апреля 1886 года в Санкт-Петербурге, происходил из древнего дворянского рода… Во время Великой войны 1914-1917 годов за боевые подвиги был награжден орденом Св. Георгия 4-й ст. и Георгиевским оружием, произведен в капитаны 2-го ранга и закончил войну в должности помощника начальника оперативной части штаба Балтийского флота. После Октябрьского переворота Георгий Ермолаевич с небольшой группой офицеров в начале 1918 года отправился на север России и участвовал в подготовке и проведении антибольшевистского переворота в Архангельске в ночь на 2 августа 1918 года… 31 июля 1919 года был назначен Командующим речными и озерными флотилиями Северной области и произведен в капитаны 1-го ранга. За боевые отличия Чаплин был награжден британским орденом «За выдающиеся заслуги». После эвакуации он оказался в Лондоне, где состоял представителем Русского Общевоинского Союза в Великобритании. С началом Второй мировой войны вступил в британскую армию майором и участвовал в возведении укреплений на берегах Шотландии, а затем получил в командование саперный батальон. С ним майор Чаплин высаживался в Нормандии и участвовал в освобождении Бельгии. После войны он короткое время командовал военной школой в Глазго, а затем в чине полковника вышел в отставку. Умер Г.Е. Чаплин в Лондоне 1 февраля 1950 года» (С. 27).

Вот ведь как получилось — действительно, были русские в Нормандии в рядах союзных войск. Очень может быть, что каперанг Чаплин привлек-таки в свой батальон несколько русских эмигрантов. Но уж конечно не пятьсот человек. И умер Георгий Ермолаевич вполне благополучным британским военным пенсионером, счастливо избежав ГУЛАГа и «расстрельной» стенки.