Переворот - Иван Павлович Кудинов Страница 45

Каракорум-Алтайская управа потребовала от губсовета срочного вмешательства: «Высылайте в Улалу своих комиссаров. В противном случае наши партизаны отказываются разоружаться».

Бийский совдеп вторично телеграфировал: «Каракорум Советской властью не признается!»

Стало известно: Мыюта занята каракорумцами. Волостной Совет разогнан. Несколько человек арестовано…

Дальнейшее промедление становилось опасным, и объединенный отряд под командованием Огородникова и Селиванова (Михайлов и Нечаев с частью красногвардейцев были отозваны в Бийск) двинулся на Шебалино.

Слова Митяя Сивухи оказались пророческими, и авторитет его сразу подскочил.

— Стратег! — посмеивался Чеботарев. — Тебя бы в самый, раз начальником штаба…

— А ты не скаль, не скаль зубы-то, — строжился Митяй. — Придет ишшо время — и моя голова сгодится.

Отряд вытянулся во всю длину улицы — передние уже были на выезде из села, а задние только спускались с пригорка, минуя церковь.

— Подтянись! — скомандовал Огородников, скосив глаза на дом Лубянки на, мимо которого проезжали как раз. Команду его тотчас подхватили и передали по цепи. И в этот миг он увидел Варю. Она стояла у прясла, как будто ненароком здесь оказавшись, держалась руками за жердину и смотрела на него.

Огородников резко натянул повод, и конь, мотнув головой, сбился с ноги и пошел боком.

— Езжайте, а я тут на минутку… — сказал Селиванову и как-то странно моргнул глазами. Селиванов понимающе кивнул и, вскинув голову, громко и весело спросил, обращаясь к передним всадникам:

— Запевалы есть? А то уснуть можно.

И песня не заставила себя ждать.

Шли, брели да два гнеды тура…

Всадники засмеялись, заглушив слова песни.

— Отставить! — крикнул Селиванов. И было непонятно, чего он требовал: то ли смех прекратить, то ли песню эту «нестроевую», далекую от нынешней обстановки, велел отставить. И тут же другой голос, густой и сильный, раз дался, взмыл над головами, набирая высоту:

Вихри враждебные веют над нами…

Всадники подтянулись и выпрямились в седлах, кони зашагали веселей. Огородников же никого, кроме Вари, в этот миг не видел. Когда он подъехал ближе, не сводя в нее взгляда, Варя вдруг резко отшатнулась от прясла, готовая сорваться и убежать без оглядки. И Огородников, опасаясь и не желая этого, поспешно и негромко ее окликнул:

— Варя, погоди… погоди, Варя!

Она замерла, глядя на него странно блестевшими глазами, вся так и наструнившись, уронив руки вдоль бедер. И показалась еще красивее, чем в первую их встречу, мимолетно-короткую и случайную, когда и словом они не обмолвились… Варя была все в той же синей приталенной кофточке, и кофточка эта тоже показалась Степану необыкновенной.

— Варя!.. — окликнул он ее с каким-то сдержанным и радостным порывом. Она опередила его:

— Позвать отца? Он у Лукьяновых… я сейчас.

— Погоди, Варя, — остановил он ее, — не надо звать отца. Мне с тобой надо поговорить.

— Со мной? — удивилась она и недоверчиво переспросила: — Со мной?

— С тобой, Варя. Так уж вышло. Ты не сердись, — Степан подъехал вплотную к городьбе и совсем близко увидел пылавшее Варино лицо с чуть приметными ямочками на щеках и тонко изогнутыми бровями. — Послушай, Варя… — тихо сказал он, упираясь ногой в стремя и наклоняясь вперед, и в скупой сдержанности его голоса чувствовалось волнение. — Вот увидел тебя и не смог проехать мимо…

— А если бы не увидел?

— Увидел бы, — твердо он сказал. — Послушай, Варя… Если я еще заеду к тебе — не прогонишь?

Она ответила не сразу и каким-то враз осевшим, не своим голосом:

— Не прогоню…

Степан выпрямился в седле и, развернув коня, взмахнул поводом:

— Ну, тогда жди! Непременно заеду… Жди, Варя! — крикнул уже издалека. И, пригнувшись к гриве коня, помчался вслед за удалявшейся к лесу незнакомой Варе песней.

13

Обошли Мыюту слева, по горной тропинке, то и дело теряющейся в густых зарослях молодого травостоя. Метелки борщовника хлестали всадников по ногам, и они, срывая ломкие дудчатые стебли, очищали их и ели на ходу, аппетитно похрумкивая. Пучек нынче росло великое множество. И травы были хороши, ровные и густые. Митяй Сивуха вздыхал:

— Вот бы скотину куда загнать — не молоко, а мед бы нагуливали!..

— А ты, дядька Митяй, как утвердим окончательно Советскую власть, перебирайся в эти места, — посоветовал, посмеиваясь, Михаил Чеботарев. — Заживе-ешь!..

— Мне и в Безменове глянется… только б порядок навести.

— Наведем, дядька Митяй, наведем. Неужто сомневаешься?

— Отставить разговоры! — вполголоса приказал Огородников. И команду его тотчас передали по цепочке.

Вечером остановились в глубоком сумрачном распадке, верстах в трех от деревни. И командиры, спешившись, коротко посовещались. Решено было выслать вперед лазутчиков, чтобы разведать обстановку и действовать наверняка.

— Может, мне пойти — спросил Селиванов. — В Мыюте я уже бывал, председателя Совета знаю…

— Этого еще не хватало! — мотнул головой Огородников. — Нет, нет, Матвей Семеныч, ты комиссар и должен быть постоянно с отрядом. А пойдут… — поискал глазами кого-то среди бойцов. — Пойдут Романюта и Чеботарев. Где Романюта и Чеботарев?

Разведчики ушли потемну. И потянулись томительные часы. Огородников прислушивался к каждому звуку. Вкрадчиво шелестели над головой деревья. Пасмурное небо казалось низким и черным. И в этой густой дегтярной темноте крик филина, доносившийся из глубины леса, как из преисподней, был колдовски сумным и жутким. Теплый воздух, скопившийся с вечера в низине, постепенно выветривался и остывал, трава волгло отмякла — и в логу теперь стало, как в выстоявшейся бане, знобко и сыро. Огородников застегнул кожанку на все пуговицы, прислушался. От сильного напряжения звенело в ушах.

— Что-то долго их нет, — сказал Селиванов, останавливаясь рядом. — По времени пора бы уже вернуться.

— Подождем еще. Матвей Семеныч, я вот все хочу спросить тебя, — совсем о другом заговорил. — До войны где ты жил, чем занимался?

— А до какой войны-то? — усмехнулся Селиванов. — Столько уж войн было на моей памяти! И на Востоке, и на Западе…

— На Востоке?

— Ну да, в Порт-Артуре.

— Так ты и в Порт-Артуре успел повоевать?

— И в Порт-Артуре, в девятьсот четвертом, и в Галиции, в девятьсот четырнадцатом… Оттрубил я свое, Степан Петрович, под завязку. А после, как ранило, вернулся в Бийск. Работал в типографии.

— Свое, говоришь, оттрубил, а теперь чье трубишь?

— Теперь наше, — сказал Селиванов. И хотя лицо его в темноте смутно различалось, улыбка угадывалась по голосу. — Наше, Степан.

Они пошли, шурша сапогами по волглой траве, чувствуя сырость и холодок даже сквозь кожу подметок и голенищ. Рядом,