Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота Страница 53

Внезапно Циппель склонился ко мне сверху и сказал:

– Пойдешь с нами? Мы решили бежать в Пенсаколе.

Я испугался:

– Как, ты не один?

Он кивнул и засмеялся.

– Конечно, не один. Почти все. Вся «синагога». И носовой кубрик тоже. Пусть «Старик» один выколачивает червей из своих сухарей!..

Раздался свисток второго офицера, и мы должны были спуститься на палубу к брасам.[75 Снасти бегучего такелажа, предназначенные для управления парусами путем поворота реев в горизонтальной плоскости.] По пути я размышлял о том, что мне сказал Циппель.

Итак, они решили бежать. В Пенсаколе. Я хорошо понимал их и, честно говоря, мне тоже хотелось бы бежать с судна, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои руки, которые покраснели и растрескались от соленой воды, и почувствовал шишковатость в затылке, которая возникала обычно от скудной пищи с солониной, без следа зелени.

Бежать, отлично! Но куда? Что делать одному в чужой стране? Без документов, без денег!?

После смены с вахты, когда мы обедали в кубрике, я надеялся, что кто-нибудь начнет разговор об этом. Но все либо молчали, либо говорили о посторонних вещах.

После обеда я был свободен от вахты. Я прошел в нос судна и улегся на люке тросовой выгородки. В синеве неба сияло солнце. Паруса обвисли и лишь иногда слабо колыхались от порывов ветра. Со стороны форштевня время от времени слышался шум волны, как при накате на мол. Его монотонность клонила ко сну.

Через некоторое время подошел Циппель и уселся рядом со мной.

– Ну, что, ты обдумал? Будешь с нами?

– А что вы будете делать на берегу? – задал я встречный вопрос.

– Увидишь, – сказал он значительно.

– То есть, ты не знаешь? – начал раздражаться я.

Он глубоко затянулся из своей трубки и недоверчиво осмотрелся по сторонам. Затем склонился ко мне и зашептал:

– Послушай, это верное дело! Штокс знаком с несколькими фермерами оттуда. Они нуждаются в белых надсмотрщиках, как в хлебе насущном. Это настоящая жизнь! Они ездят верхом по полям, под началом – пятьдесят негров. сто негров, которые потеют и работают. А ты восседаешь на лошади и говоришь только: «Старайтесь, дети мои, старайтесь!» И в обед индюшатина и ананасы, и каждое утро какао, и все для тебя готовят негры. И спишь в шелковой кровати с балдахином, и охраняют твой сон тоже негры.

Его свистящий шепот от восторга перешел на хрип. Я не прерывал его. Картина, которую он изобразил, напоминала плакат с солнечного юга, который всегда вывешивают в вокзалах. Все бы хорошо, только Штокс был для меня неприятным исключением.

– А кто еще участвует, кроме тебя и Штокса? – спросил я.

Он перечислил всех: пять человек, и в их числе кок и Янке – юнга, с которым мы вместе пришли на судно. Да, это были далеко не лучшие люди.

– Больше никто? – спросил я.

Циппель разозлился.

– Пока да, но наверно к нам присоединится и еще кое-кто.

– Хм.

– Ну, а как ты? – спросил он напоследок и повернулся уходить.

Я не мог решиться:

– Хочу обдумать все еще раз, – сказал я.

Тогда он пожал плечами и неторопливо удалился. По его спине я видел, что он взбешен.

А я продолжал лежать и смотрел, как паруса колышутся на ветру, совершенно белые на фоне темно-синего неба.

Мои мысли раздваивались. С одной стороны, часто приходилось слышать о людях, которые находили счастье на том берегу. Не обязательно сразу становиться миллионером. Но в течение нескольких лет можно сделать какое-то состояние, и это довольно обычное дело. Если же я останусь на судне, то меня на всю жизнь ждет участь голодной собаки.

Я поднялся и пошел назад, в кубрик. «Синагога» была пуста, дверь открыта настежь. Только Крамер лежал в койке и храпел.

Я взял из рундука свою писчую бумагу и сел к столу. Через открытую дверь над леерами виднелся горизонт, где небо и вода расплывались в серебряной дымке.

Я писал своей матери: «Дорогая мама, скоро мы будем в Америке. Плавание было долгим. К сожалению, я представлял себе жизнь моряка совершенно иначе. У нас это называется „много работы и мало хлеба.“»

На бумагу упала чья-то тень. В дверном проеме появился Виташек. Я не слышал сто приближения, потому что он был в легких сандалиях.

– Ты что тут делаешь? – спросил он.

Я прикрыл письмо рукой. Он подошел к столу и взял письмо. Взял совершенно спокойно и уверенно, как будто так и должно быть. Затем он опустился на скамью и стал читать.

– Так, – сказал он, окончив чтение, – так-так. Вот ты какой. Значит, с ними заодно. Не ожидал от тебя, Принхен, не ожидал.

Он пристально посмотрел на меня своими водянистыми глазами. Взгляд сквозил неприязнью.

– Отчего же? – заикаясь, ответил я.

– Не увертывайся, юнга. Ты знаешь точно так же, как и я, что здесь происходит. Но я хотел бы тебе вот что сказать: в такой игре честный моряк не должен участвовать! Да, конечно, все плавание мы не получаем ничего, кроме жратвы для свиней! Да, конечно, «Старик» на этот раз скуп до бесстыдства. Но только поэтому все бросить . все плавание . и вообще все это!?..

Он сделал широкое движение рукой в сторону моря, которое блестело в полуденном свете.

– Разве ты не чувствуешь, как прекрасно это все? Вспомни, как в шторм наш старый «Гамбург» перекатывается через волны! Видел бы ты в шторм нашего «Старика», дружок! Там, на шканцах, стоит уже не какой-то жалкий скряга! Нет, там стоит моряк! Да! Мужчина, который борется со стихией! Но такие людишки, как Штокс, не могут этого понять. И Балкенхоль в своем мерзком камбузе тоже. Они не видят ничего дальше своего собственного носа. И еще я хотел бы сказать тебе вот что.

Наклонившись ко мне и чеканя слова, как будто забивая гвозди в крышку стола, он сказал:

– Надеюсь, что ты не свяжешься с этими молодцами.

Потом он встал рывком, так, что скамья под ним грохнулась о переборку, и, тяжело ступая, вышел наружу. Я проводил его благодарным взглядом. И к письму матери больше не возвращался.

Ночью ветер повернул к юго-западу, и утром мы почуяли запах берега. Это был незнакомый, крепкий запах. Он напоминал аромат леса, нагретого солнцем. Время от времени мимо проплывали громадные круглые медузы. Они выставляли над водой тонкие пленочные плавники, которые, как паруса, увлекали их ветром.

В пять часов поутру впередсмотрящий доложил о том, что видит берег. Часом позже мы все увидели его: плоское, белесое побережье в лучах солнца. Пока мы, галсируя против ветра, вошли в залив и встали на якорь на рейде Пенсаколы, наступил вечер.

После нашего разговора у люка тросовой выгородки Циппель больше ко мне не подходил. Только на следующее утро после прибытия в Пенсаколу он снова обратился ко мне. Мы стояли перед каютой второго офицера, чтобы получить задаток перед увольнением на берег.

– Ну, что, уходишь с нами? – спросил он вполголоса.

Я отрицательно покачал головой. Затем мы стали смотреть на берег в разные стороны. Мне было тягостно, так как я, несмотря ни на что, сдружился с Циппелем. И даже сейчас, когда он косился на меня, он оставался хорошим приятелем.

В каюте второго офицера нас ждало разочарование: матросы получили по три доллара, ученики – по два, а юнги – вообще ничего.

– Воспитательная мера господина капитана, – сказал второй офицер, ухмыляясь.

После обеда всех увольняющихся перевезли на берег на моторном барказе.

Город спал в ярком полуденном солнце. Это был удивительный город. Роскошные торговые дома соседствовали с глиняными лачугами и клетушками из гофрированной жести. Их разделяли незастроенные участки, заваленные мусором. Хилые пальмы, припудренные пылью, как и все остальное, тянулись рядами по обеим сторонам улиц.

Я неторопливо прогуливался по улицам, рассматривая витрины магазинов и останавливаясь у кафе, в которых бронзовые от загара люди потели под палящими лучами солнца. Но я никуда не мог зайти. У меня не было ни гроша.

Медленно пошел я к гавани. По длинной, прямой улице, которая упиралась прямо в море, навстречу мне ехала повозка. Это была маленькая одноосная тележка, запряженная мулом и битком забитая людьми. Я услышал их голоса уже издалека. Это был Штокс со своей компанией. На козлах сидел желтокожий метис с жесткой щеткой черных усов и безучастно смотрел прямо.

Проезжая мимо, они повернулись ко мне и кричали наперебой, размахивая бутылками с «Лунным светом».[76 Контрабандный спиртной напиток во время действия сухого закона.] Но не остановились.

Повозка была слишком мала, чтобы вместить всех. Как рой вьющихся пчел, свисали они с нее. Я провожал их взглядом, пока они не исчезли в клубах белой пыли.

В гавани мне пришлось долго ждать оказии к «Гамбургу». Наконец прибыл наш боцман и забрал меня с собой.

– Ну, Принтье, – доброжелательно обратился он ко мне, – испытал счастье? Дамы, небось, требовали гарантий жениться? – И он раскатисто рассмеялся, обнажив изъеденные черные остатки зубов.