Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота Страница 59

В этой круговерти перестаешь чувствовать себя моряком. Скорее напоминаешь рабочего металлического завода, который случайно попал в море. Я был рад, когда время от времени попадал на вахту рулевым или сигнальщиком. Это, по крайней мере, было собственно морским делом.

Однажды я оббивал ржавчину на дымовой трубе. Закуток был тесным и низким. Я стоял на коленях и стучал молотком по коричневому слою ржавчины и остаткам краски.

Тут надо мной раздался голос бича:

– Ты что, до белого металла хочешь добраться?

Я молча продолжал свою работу. Он нагнулся ко мне вплотную:

– Вот что я давно хотел тебе сказать. Я ничего не имею против того, что ты строишь из себя прилежного юношу перед теми, наверху. И, по мне, ты можешь первому хоть сапоги лизать. Я хотел бы только спросить, ведь ты это все делаешь лишь как кандидат в офицеры?

Это было подлой ложью. Я всегда делал свою работу так хорошо, как только мог. И ни перед кем не ползал. Этот бич, он это знал точно так же, как и я.

Я встал и посмотрел на него. Молоток был у меня в руке. Ухмыляясь, он смотрел на меня сверху вниз, с высоты своего роста, на полторы головы больше моего.

– Не чванься, – продолжал он. – По мне, ты можешь делать все, что хочешь. Но я хотел бы вот что тебе сказать: я уже по горло сыт замечаниями: «Быстрей работай, Мэйлунд», – он передразнивал первого офицера, – «Прин сделал вдвое больше». Я сыт этим по горло, понял ты? И другие тоже. Нас тошнит от этого. Мы все – свободные члены профсоюза, все – на борту этой посудины. И мы не позволим этой банде наверху вить из нас веревки.

Он смачно сплюнул мне под ноги табачной коричневой жвачкой.

Я оставался совершенно спокойным. Было ясно, что он подстрекал меня. Только спокойствием и разумом можно было пробить стену его ненависти.

– Ну, ладно, – сказал я. – Но ты сам-то подумай своей пустой головой: ты требуешь полной зарплаты, но всячески уклоняешься от требуемой работы. Это грязный обман, мой дорогой. И если вы сами начинаете с грязного обмана, то как вы можете жаловаться на работодателей?

Он уставился на меня немигающим взглядом. До него явно не доходило то, что я ему сказал. Это было совершенно очевидно.

Ворча что-то себе под нос, он удалился. Но отныне он оставил меня в покое.

Все шло своей чередой, пока мы не прибыли в «пекло». «Пекло» – это западное побережье Южной Америки. Сорок пять градусов в тени! И в эту жару сплошные погрузки и выгрузки, днем и ночью. Иногда за сутки мы посещали до четырех гаваней.

Свободная вахта больше не существовала. Каждая пара рук была на учете. Я редко смотрел на ландшафт побережья. Когда выпадали полчаса на отдых, мы как мешки, падали на свои койки и тут же засыпали.

Однажды ночью в Сан-Антонио я был вахтенным по внутренним помещениям. Часть команды сошла с борта и пьянствовала где-то в городе. Я охотно последовал бы за ними, но вахта есть вахта.

Я стоял внизу в трюме, освещенном яркими лучами прожекторов. Портовые рабочие, коричневые метисы с блестящими от пота спинами, гуськом поднимались на борт, нагружались бутылками с вином и исчезали в темном проеме люка грузового трюма.

Эти парни были ловки на руку, и приходилось держать ухо востро, чтобы они не прихватили что-нибудь с собой. Тем более, что у нас на борту было много самых разнообразных товаров, и грузовой трюм выглядел как универсальный магазин: ватерклозеты, иконы, бритвенные лезвия, ремесленный инструмент и многое другое, одно рядом с другим.

В полночь был объявлен перерыв для приема пищи. Рабочие сидели внизу на набережной, а я поднялся на верхнюю палубу.

Здесь было тихо и прохладно. Я смотрел на город, который сверкал в ночи тысячами огней. Он располагался на возвышенности, и за ним высились темные силуэты гор. Это выглядело, как будто о темные стены гор билась искрящаяся волна.

Внизу на набережной возник шум. Это возвращались члены экипажа, уволенные на берег. Они здорово нагрузились и теперь с грохотом сыпались со сходни на палубу.

Шествие возглавлял бич. Увидев меня, он подошел, покачиваясь на нетвердых ногах:

– Ну, ты, дерьмо! Ты снова подвизаешься на нижней вахте? Снова выслуживаешься перед начальством, ты, таракан?

– Сам таракан, – ответил я.

Мгновение он непонимающе смотрел на меня:

– Что ты сказал?

– То, что ты слышал.

Он тяжело дышал, сопя носом. Он придвинулся ко мне вплотную, а остальные образовали полукруг. В тусклом свете палубных фонарей лица были почти неразличимы. Но я чувствовал, что все были настроены ко мне враждебно.

Спереди к нам приблизились шаги. Это был третий офицер, который совершал обход судна.

– Приходи в кормовой кубрик, если ты не трусишь, – рявкнул бич.

Он перебросил через плечо свою куртку и пошел в корму. Остальные последовали за ним.

На мгновение я задумался: чему быть, того не миновать. И уж если решать этот вопрос, то лучше сразу, сейчас.

У входа в кормовой кубрик собралось столько народа, что я должен был пробираться внутрь, как боксер к рингу. Все столпились в узком проходе, превратив его в зрительный зал. Ощущалась атмосфера ожидания захватывающего зрелища.

В самом кубрике было только двое: Мартенс, который спал на своей койке, и бич. Он стоял с засученными рукавами и играл мышцами предплечий.

Я подошел к своей койке, медленно стянул с себя куртку и повесил ее на перекладину.

Затем повернулся к бичу. Мы стояли друг перед другом: сто девяносто фунтов против ста тридцати.

– Покажи ему, Билли! – выкрикнул юнга из прохода.

Остальные молча ждали.

Я принял боксерскую стойку, согнул руки и начал упруго покачиваться на ногах. Бич стоял неподвижно, как колода, опустив вниз руки с тяжелыми, как пудовые молоты, кулаками. Он показывал полное пренебрежение к моим приготовлениям.

– Ну, давай, подходи, – глумился он.

Я шагнул вперед и нанес ему удар прямой правой в челюсть. Нокаутирующий удар не получился, так как в кончик подбородка я не попал. Он встряхнул головой, как будто бы хотел освободиться от воды в ушах, и затем стал медленно надвигаться на меня. Проход между койками и переборкой был узок и недостаточен, чтобы отскочить или уклониться.

Он размахнулся и бесхитростно ударил. Я видел направление удара и сумел уклониться. Однако его кулак прошелся по моему уху. Вспыхнула острая боль, и я почувствовал, как горячая кровь потекла по моей шее.

Теперь он хотел меня схватить и двинулся на меня с раскинутыми руками. Я отпрыгнул. Осталось только одно: хватка за большой палец руки.

Я схватил большой палец его правой руки и, что было силы, заломил его назад. Бич упал на колени и застонал:

– Отпусти, ты, собака!

Если я освобожу его сейчас, он добьет меня. Это я знал точно. Поэтому я продолжал удерживать его палец изо всех сил.

Пытаясь освободиться, он натужно пыхтел. На лбу выступили капли пота.

– Пусти!

Но я рывком нажал, как только мог. Раздался хруст. Большой палец был сломан.

– А-у-у! – заревел он. Потом изменившимся, жалобным тоном:

– Отпусти, Прин, отпусти же! Я больше не буду!

Я освободил его палец. На всякий случай сделал шаг назад. Но он остался сидеть на полу, обхватив свой палец и раскачиваясь от боли. Как и все физически сильные люди, он не был упорным в борьбе.

Зрители стали входить внутрь и располагаться на своих койках. Говорили мало.

Я подошел к зеркалу. Ухо было надорвано. Я прижал его носовым платком и побежал к вахтенному, чтобы сделать перевязку.

– Как это случилось, – спросил меня третий офицер.

– A-а, ящик свалился, – пробормотал я.

Сразу вслед за мной вошел бич и показал свой сломанный большой палец.

– Вот, упал, – сказал он жалобно.

Третий офицер ухмыльнулся:

– Не странно ли? Прину падает на голову ящик и надрывает ухо, а ты падаешь сам и ломаешь палец. До утра придумайте-ка что-нибудь другое. Если вы расскажете это капитану, вас ждет серьезная головомойка.

Когда я с перевязанной головой вернулся в кубрик, все встретили меня недоброжелательными взглядами. Я сделал вид, как будто бы ничего не заметил, и молча переоделся.

Спустя десять минут вошел бич. Его перебинтованный большой палец торчал кверху, как восковая свеча.

– Прин, держись теперь от меня подальше, – сказал он громко.

Так было установлено перемирие. В последующие дни мы обходились друг с другом с взаимно подчеркнутой вежливостью.

Спустя четырнадцать дней в Тальтале он ночью сошел с судна вместе с двумя друзьями. Якобы его внезапно охватила страсть к путешествиям, причем такая, что ей не мог противостоять никакой бич. И он ушел, хотя потерял при этом свое месячное жалование. Он намеревался отправиться в Диамантину.

Зато я обрел теперь покой, хотя меня и недолюбливали матросы. Ведь в их глазах я был и оставался одним из «О. А.». Однако при этом я был еще тем, кто отважился вступить в единоборство с самим бичом, и это, по крайней мере, вызывало у них ко мне уважение.