Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота Страница 61

– Вы ведь четвертый офицер?

– Да, господин.

Он не нашел нужным представиться.

– Тогда я хотел бы задать Вам один вопрос, – продолжал он. – Я слышал все, молодой человек! Это самое невероятное, что случалось со мной до сих пор!

Его голос звучал все громче и возбужденней. Вокруг нас стала собираться публика.

– Перед аварией Вы разбудили экипаж! – Он повернулся к окружающим. – И Вы знаете, господа, что он сказал? Он сказал: «Каждый, кому дорога его жизнь, должен встать и спасаться!»

– Простите, я не так сказал.

– Что-о? Вы хотите меня уличить во лжи? Господа, Вы представляете себе? Экипаж будится, потому что судно в опасности. А мы, пассажиры, обрекаемся на то, чтобы утонуть!

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Толстяк нашел свою публику. Как я узнал позднее, он был оперным певцом.

– Странные у вас здесь обычаи, должен я Вам сказать. То, что долг офицеров – оставаться до последнего момента, а долг капитана – гибнуть с судном, это Вам, по-видимому, незнакомо, юноша?

Ох, с каким удовольствием я врезал бы в эту по-бабьи тестообразную физиономию! Но пассажир – гость на судне, и мне остается лишь вежливо ответить:

– Если Вы полагаете, что имеете основания для жалобы, мой господин, то обратитесь, пожалуйста, непосредственно к капитану.

Я оставил его и поднялся на мостик:

– Разрешите доложить, господин капитан, название парохода

– «Карлсруэ». К счастью, он не нуждается в никакой помощи.

«Старик» повернул ко мне голову, медленно обвел меня взглядом с ног до головы и зло произнес:

– К счастью? И Вы еще этому радуетесь? Лучше, если бы Вы были повнимательнее. Тогда не случилось бы все это свинство!

– Я не чувствую за собой никакой вины, господин капитан! Он уставился на меня, затем молча встал и направился к двери.

На пороге он обернулся:

– Вашу вину установит морской арбитражный суд! – и с этими словами захлопнул дверь за собой.

Я почувствовал себя так, как будто получил удар деревянным молотом по голове.

– Как Вы полагаете, господин Бусслер, эта история действительно дойдет до морского арбитражного суда? – повернулся я к первому офицеру. Он пожал плечами:

– Возможно.

– И чем это кончится?

– Можете быть спокойны, – сказал он горько. – Эти господа вокруг зеленого стола всегда находят козла отпущения! Мне пришлось там однажды побывать. У западного побережья США. Там на рассвете мимо нас проходил плот. Знайте, такой длинный плот из древесных стволов, какие спускаются вниз по Миссисипи. Еще ночью плот развалился на волнах, а утром мы наткнулись уже на его обломки. Там было пять или шесть пассажиров, которые громко взывали о помощи. Если бы подвахтенный кочегар не оказался бы в это время случайно наверху у поручней и не поклялся бы в том, что он видел плот, я бы его и не заметил.

У меня пересохло в горле:

– А если меня признают виновным, то чем это мне грозит? – перебил я его.

– Что я точно знаю, – ответил он неприязненно, – в худшем случае – лишение патента.

Разговор прекратился. Мы стояли рядом и пристально смотрели в ночную темень.

«Утрата патента», – размышлял я, – «конец карьере. Хлопоты на многие годы. И, в конце концов, офицер без патента. Это меньше, чем матрос». – Невеселые мысли все сильнее бередили мою душу.

С рассветом мы снялись с якоря и около восьми часов были в Бремене.

Когда я после вахты возвращался в свою каюту, то пассажиры встречали меня враждебными взглядами. Ко мне подошла маленькая девочка и мило спросила:

– Вы попадете теперь в тюрьму?..

В Бремене повреждение было освидетельствовано специалистами. Ущерб составил тридцать пять тысяч марок.

После ремонта мы снова могли продолжать свой рейс. Для меня рейс оказался очень плохим. «Старик» избегал общения со мной. Он обращался ко мне с холодным равнодушием, которое ранило сильнее, чем самые горячие упреки.

Поэтому я удивился, когда однажды он вызвал меня на мостик. Мы стояли перед Сан-Франциско, и судно было окутано густым туманом.

«Старик» находился в штурманской рубке. Он выглядел озабоченным, как крестьянин, осматривающий свои скудные угодья.

– Умеете работать с радиопеленгатором? – спросил он.

– Конечно, господин капитан.

– Тогда возьмите-ка радиопеленг!

Я поднялся на мостик и выполнил автопеленгование. Сняв автопеленг, я прошел в штурманскую рубку и определил наше место. Сразу вслед за мной вошел «Старик». Он посмотрел на карту через мое плечо.

– Все, что Вы сделали, дерьмо, – сказал он грубо. – Мы должны находиться здесь! – И он показал указательным пальцем на обозначенное на карте место, которое было западнее моего.

Я не ответил.

– Ну, ладно. Определитесь снова, теперь уже по береговому ориентиру.

– Есть, господин капитан.

«Как же так», подумал я, «если ты не доверяешь мне, ты мог бы спросить обо мне у других».

Я спустился в радиорубку и взял пеленг на станцию на берегу. Новое место оказалось еще восточнее, чем предыдущее.

«Старик» ждал меня в штурманской рубке. Когда я доложил ему об этом, он напустился на меня:

– Вы что, совсем Богом обижены? Достаточно ясного человеческого разума, чтобы понять, что все это – чепуха! – Наморщив лоб, он пристально посмотрел на карту. – Ваш автопеленг неправильный, он не должен так проходить! Возьмите его еще раз!

Я повторил замер. Новое место точно соответствовало первому.

На этот раз «Старик» не сказал ничего. Сложив руки за спиной, он начал быстро шагать по штурманской рубке взад и вперед. Его сапоги громко стучали по настилу палубы.

– Я приму моё место, – выдавил он из себя.

– Тогда через два часа мы сядем на мель, – ответил я.

Он остановился:

– А если я приму Ваше место, и мы сядем при этом на мель?

Я знал, что мне нечего было теперь терять:

– Господин капитан, я все же рекомендую Вам сместиться на фарватер согласно моему определению, а затем лечь на курс фарватера.

Он опалил меня взглядом взбешенного бульдога:

– Хорошо! Однако если при этом мы сядем на мель, то у Вас будет возможность узнать меня поближе. Тогда хлебнете у меня горя перед морским арбитражным судом!

Он круто развернулся и выскочил из рубки. Я остался в штурманской рубке один. Снаружи туман стоял непроглядной стеной, и в нем бесследно и безответно тонули наши туманные сигналы. Я испытывал весьма щекотливое чувство: если и сейчас все пойдет наперекосяк, то я погиб. Потому что «Старик» был верен своему слову, и это я знал определенно.

От напряжения я покрылся потом. Спустя полчаса я доложил:

– Капитану: время поворота на курс фарватера сорок два градуса!

«Старик» спустился ко мне.

– Хорошо. Ложиться на курс сорок два градуса! – скомандовал он, не глядя на меня. Затем он снова поднялся к себе.

Если мое место было верным, то мы должны были теперь находиться недалеко от побережья, и в ближайшее время следовало ожидать появления лоцманского катера.

Но никого не было видно. Только ночь и туман.

Тут в дверь просовывает голову вахтенный:

– Сигнальщик докладывает, что впереди слышно пять коротких звуковых сигналов!

Я поднялся на мостик к сигнальщику. Мы внимательно прислушались вдвоем. Шли секунды. И вот, наконец, спереди доносится звуковой сигнал, пока еще очень слабый, отдаленный.

В десяти шагах от меня стоял «Старик», неподвижный, как темная статуя в тумане.

– Господин капитан, впереди по правому борту лоцман! – произнес я вполголоса. Мой голос немного дрожал, и это мгновение было самым прекрасным за все время моего пребывания на «Сан-Франциско».

– Вы что, принимаете меня за глухого? – был его ответ. – Я слышу это уже давно.

Я вернулся в штурманскую рубку. «Старик» последовал за мной по пятам:

– Спуститесь на палубу и примите лоцмана. – И, когда я уже направился выполнять его распоряжение, добавил как бы против воли: – На этот раз Вы все сделали хорошо.

Это было высшей похвалой, которую я когда-либо от него слышал.

С тех пор он стал относиться ко мне любезнее. И когда мы на обратном пути были в ста двадцати милях от побережья, он отослал меня с мостика вниз. Последние три дня я вообще не должен был более нести никакую вахту, а лишь играть роль пассажира и, при необходимости, быть готовым снова заняться радиопеленгацией.

Однако при всем этом я все еще испытывал страх перед морским арбитражным судом. Бусслер же полагал, что слушание дела может и вовсе не состояться, так как, в конце концов, никто не погиб и не пострадал.

Когда мы прибыли в Гамбург, я бросился на почту. На мое имя вызова не было. Не получили его и «Старик» с первым офицером.

Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом: