Владимир Шигин - Неизвестные страницы истории советского флота Страница 62

Вспоминает бывший главнокомандующий ВМФ СССР адмирал флота Владимир Чернавин, сам длительное время командовавший одной из лодок 627А проекта: «Первые лодки были, конечно же, ненадежны по своему техническому состоянию. Были и конструкторские просчеты. Однако одной из самых ненадежных серийных лодок этой серии, конечно же, была „восьмерка“. Буквально каждый ее выход в море заканчивался очередным ЧП. Сколько помню, она больше стояла, чем плавала, и все равно постоянно ломалась. Я в те годы командовал однотипной с ней К-21, но и моему экипажу досталось от К-8. Однажды после очередной аварии ее ядерного реактора нам пришлось заниматься дезактивацией ее отсеков».

Первая поломка на «восьмерке» была не столь серьезна, сколько обидна: лодка едва добралась до своей базы, где ее ждали с таким нетерпением. Впереди же были новые нелегкие испытания. В орбиту своей трагической судьбы К-8 увлекала все новых и новых людей, ломая и безжалостно калеча их жизни.

Следующая, куда более серьезная, авария произошла в октябре 1960 года, когда во время одного из выходов в море произошла течь воды в парогенераторе.

Лодка немедленно была возвращена в Западную Лицу. По официальным документам, тогда переоблучилось шестнадцать человек. На самом же деле облучился практически весь экипаж.

Об этой аварии вспоминает бывший командир дивизиона К-8, ныне контр-адмирал в отставке Л. Б. Никитин: «Дату аварии — 13 октября 1960 года — помню хорошо, так как это и день моего рождения.

Лодка готовилась к подледному плаванию, отрабатывая в полигонах боевой подготовки отдельные элементы управления, специфические для плавания в Арктике.

Как раз при вручении мне командиром праздничного торта в кают-компании из центрального поста прозвучала команда, вызывавшая меня в турбинный отсек. Пробегая через центральный пост, узнал от вахтенного инженера-механика А. И. Татаринова о большой потере запаса питательной воды. В турбинном отсеке я со старшиной 1-й статьи Т. Г. Шевченко, оценив обстановку, приступил к ликвидации аварии. Работа подходила к концу, когда, находясь глубоко в трюме среди работающих механизмов, мы поняли, что наверху что-то случилось — по беготне и многочисленным командам по боевой трансляции.

Послав Шевченко наверх для руководства личным составом отсека, я устранил неисправность и вышел наверх. В отсеке было пусто. В это время из пульта управления ГЭУ стали поступать команды, связанные с выводом обоих реакторов и турбин из действия, что мне и пришлось выполнять. Объясняясь с пультом управления ГЭУ, я с ужасом обнаружил значительное изменение условий прохождения звука в отсеке и догадался, что это связано с выходом в турбинный отсек вместе с паром второго контура газа из компенсаторов объема первого контура (в то время использовался гелий). Очевидно, произошел разрыв парогенератора. Сразу же предложил Е. П. Бахареву (командир электромеханической боевой части. — В.Ш.) начать проливку реактора для предотвращения перегорания стержней урана, но это не дало положительных результатов, о чем мне через некоторое время сообщил Бахарев. Как потом выяснилось, в штатном трубопроводе оказалась заглушка, поставленная туда при строительстве корабля (видимо, для проверки систем на герметичность). Меня к этому времени вызвали в центральный пост. Концевые отсеки интенсивно вентилировали в связи с большой радиационной загрязненностью. Я предложил смонтировать нештатную систему проливки реактора, что потом и выполнил вместе с Шевченко и Фурсом — старшиной трюмных реакторного отсека. Система оказалась эффективной, температура реактора стала быстро падать. Для пролива использовали и пресную воду.

Подводная лодка между тем шла в базу. Почти у всех наблюдались первичные признаки лучевой болезни — рвота, головная боль. Корабельный врач выдал облученным лекарство.

В базе быстро отправили всех отдыхать, остался только личный состав первого дивизиона, которым я командовал, для приведения в исходное состояние систем ГЭУ и проведения периодического расхолаживания установки. Оценить в море загрязненность концевых отсеков не могли, так как приборы зашкаливали. В базе оценку сделали, но она была уже не первичной. Знаю только, что после приведения систем ГЭУ в исходное состояние, нас на контрольно-дозиметрическом пункте отмывали около трех часов. В результате такой „отмывки“ у меня на спине почти не осталось кожи. На другой день прибывший из Москвы специалист по радиационной медицине отобрал по внешним признакам группу из 13 человек, в которую вошел и я. Нас отправили в Полярный, в госпиталь, где спешно открыли специальное отделение. Там, кроме меня, прошли лечение А. Н. Рубайло, Н. Д. Скворцов, В. Бондаренко, Тимошин, Т. Г. Шевченко, Фурс, М. Б. Джанзаков (остальных не помню). Прошли, скорее, обследование, чем лечение. Никаких отметок в медицинских книжках, кроме регистрации, у нас не было. Однако меня, например, не допускали к работе с ионизирующими и радиоактивными источниками три года. Нам лишь сообщили, что мы получили по 180–200 бэр, но это не очень много, и обнадежили: все пройдет.

Объективно свои ощущения в тот момент могу охарактеризовать так: повышенная утомляемость, непроходящее чувство усталости, потливость (особенно ладоней и ног), плохой сон, повышенная нервозность, возбудимость, нетерпимость к окружающим. Неприятно удивило нас выпадение волос уже после госпиталя.

Экипаж лодки в целом сохранился, но из 13 человек, прошедших обследование, матросов и старшин срочной службы отправили в запас, офицеров и сверхсрочников спросили, где хотят служить, и по возможности перевели. В. Бондаренко ушел на дизельные лодки, а затем через пять лет вернулся командиром БЧ-5 на атомные, Н. Скворцов перешел в учебный центр, А. Рубайло вскоре тоже туда перевелся. Я длительное время был за штатом, так как не соглашался на береговую должность, а затем все-таки получил назначение в экипаж. Т. Г. Шевченко длительное время служил в учебном центре, а затем вновь, уже мичманом, плавал на подводных лодках второго поколения. Он как-то сказал, что старшина 1-й статьи Фурс умер через два года после демобилизации, то есть в 1962 году. Явилась ли эта смерть результатом переоблучения, не знаю, но думаю, что да, ведь ему в то время было 22 года».

Авария парогенератора на К-8 была первой столь тяжелой для всего советского атомного флота. Именно на опыте ее устранения были разработаны инструкции по эксплуатации ядерных корабельных установок. Авария 1960 года стала настоящей трагедией для экипажа атомохода, трагедией, которая сказалась на здоровье каждого из них. Но трагедия «восьмерки» позволила предотвратить и десятки подобных трагедий на многих атомных лодках. Наверно, именно так подставляет свою грудь пулям впереди идущий солдат, прикрывая собой бегущих сзади…

Следующий год — и еще две аварии, 1 июня и 8 октября, и снова с весьма тяжелыми последствиями. Об одной из них вспоминает бывший член экипажа К-8 тех лет капитан 1-го ранга запаса Паньков: «Случилось это, когда находились в море на учебных торпедных стрельбах. Внезапно начала подниматься активность в турбинном отсеке. Причиной тому была течь радиоактивной воды из парогенератора. Первый контур „светился“, и командир принял решение закрыть его свинцовыми листами. Химик наскоро рассчитал примерное время нахождения в реакторном отсеке. Матросов, которые таскали листы, мы меняли строго через десять минут. Офицеры электромеханической боевой части находились там столько, сколько требовала обстановка. От часа до полутора. По молодости вроде ничего серьезного и не было. Зато сейчас с кем из сослуживцев ни встречусь, всем та авария боком вышла. Так как мне тогда пришлось находиться в реакторном отсеке едва ли не больше всех, то и болезнь меня нашла быстрее других. Едва пришли в базу, меня послали на обследование. Определили лейкемию. Потом списали из плавсостава. Тогда у нас многие лишних рентген нахватались».

В 1965 году очередной выход в море едва не стал для К-8 последним. По плану командования «восьмерка» должна была обозначить начало флотских учений выстрелом боевой торпеды по одной из скал мыса Пикшуев. Но когда залп был произведен, случилось совершенно невероятное: пройдя некоторую часть дистанции, выпущенная торпеда 53–56 К внезапно развернулась на обратный курс и устремилась прямо на лодку. Как выяснили впоследствии, на торпедной базе забыли снять смазку в рулевой машинке. При перекладке рулей машинка заела, рули застопорились в положении «поворот влево» и торпеда начала описывать циркуляцию. Лодка в тот момент находилась на перископной глубине на 12 метрах. Торпеда шла на десяти. Вероятность столкновения была реальной. Как бы то ни было, в распоряжении командира атомохода капитана 2-го ранга Андросова оставались считаные секунды. Подводную лодку спасли опыт командира и мастерство экипажа. По другим сведениям, команду на срочное погружение дал старший на борту замкомандира дивизии капитан 1-го ранга Рыков. При срочном погружении подводники перекрыли все мыслимые нормативы. Начиненная смертью торпеда пронеслась буквально в метрах над лодкой. Матросы и офицеры, находившиеся в отсеках, хорошо слышали шум ее винтов. Мы еще вернемся в нашей книге к страшному и необычному происшествию в жизни этой подводной лодки. Уж очень много необъяснимого и даже мистического связано с этой едва не ставшей роковой торпедой.